Читаем Добротолюбие. 10 октября. Священник Константин Корепанов

Родился он в IV веке. Чтобы было понятно, он современник Первого Вселенского Собора, современник великих каппадокийцев, и даже на склоне своей жизни он встречался со святителем Василием Великим. Святитель Василий был моложе, чем Ефрем Сирин. Но они современники. Он значительно старше, чем святитель Иоанн Златоуст, и, возможно, когда святитель Иоанн Златоуст делал первые духовные шаги на церковной ниве, то слышал о преподобном Ефреме Сирине (это вполне могло быть).

Жизнь его сложилась бы, скорее всего, так, как сложилась у всех нас. Но неожиданно с ним приключился эпизод. С нами тоже такое бывает; по крайней мере, в истории русских святых, как древних, так и новейшего времени, такое встречается. Он, как большинство людей той эпохи, был христианином и знал о Боге. И, как у всех людей, знающих о Боге умом, рассудком, разумом, которым с детства внушена мысль, что Бог есть, у него не было представления о Промысле Божием. То есть, как и все мы, в Бога верующие, но Бога не знающие, он был убежден, что в мире всем правит случай, что все происходит случайно, Бог не может или не хочет вмешиваться в ход вещей.

Поскольку его ждала удивительная судьба (это было предопределено), Бог ставит его на эту стезю, проведя через некоторый опыт познания, опыт познания Промысла Божьего, а значит, и познания присутствия Бога в этом мире. Ведь на самом деле понять Промысл Божий все равно никто не может. Можно объяснить, как он функционирует, а понять и объяснить его во всех сложностях и хитросплетениях невозможно ни единому человеку. Об этом сказал Бог праведному Иову, хотя Иов был одним из мудрейших людей и, безусловно, праведнейшим человеком того времени.

Важно ведь в представлении о Промысле Божием осознавать, что вся жизнь проходит в присутствии Бога, что слова Иисуса Христа Я с вами до скончания века (Мф. 28, 20) не метафора, не призыв и не пожелание, а определение сущности богочеловеческих отношений, сущности проживания Бога в этой жизни: Он со мной.

Конечно, мы знаем, что Он с нами, мы на великом повечерии даже поем торжественное песнопение «Яко с нами Бог». Даже нацисты, когда отправились в свой крестовый поход на Россию, тоже ведь это изобразили на пряжках своих ремней. Ну и что? Сама по себе убежденность в том, что Бог со мной и как-то меня вдохновляет, вовсе не открывает мне истину о том, что Он здесь и сейчас со мной настолько, что я могу Его позвать, могу Его спросить, могу Ему покаяться. И мне стыдно: я могу о Нем забыть. И потому, забыв, выключив, занавесив Его присутствие, я позволяю себе непотребство, грех. Как только вспомню не то, что мне надо идти на исповедь, а то, что Он здесь, мне делается стыдно, больно. И это рождает покаяние.

Все это человеку, не знающему Бога, но знающему о Нем, было недоступно, неведомо. Поэтому Ефрем Сирин попал в такую ситуацию: его обвинили в краже. Смертный приговор его не ждал, но какие-то неприятности, с этим связанные, ожидали. Он попал в тюрьму. Тюрьма представляла собой яму. В этой яме он встретился еще с двумя такими же, как он, в буквальном смысле этого слова. Когда они стали общаться, каждый из находившихся в этой яме, в этой темнице рассказал, что он невиновен в том, в чем его обвиняют. Ефрем был невиновен, он не крал ничего, но его обвинили в этом. Это их озадачило, и, естественно, они стали думать, как так получилось. Думали-думали, но ничего придумать не смогли.

И вот тогда, поскольку Ефрем был избранным, он увидел сон (правильно сказать, ему было дано откровение); он увидел, что на самом деле он этого не делал, но он делал такие вещи, за которые наказан не был. Он невиновен в том поступке, за который его сейчас накажут, но, по сути, получается, наказание он заслужил. И этот сон открыл ему, что с точки зрения Божией с ним поступают справедливо, он получает наказание за свой грех, не за этот конкретный, но за свой, вполне определенный. Это родило его покаяние, страх и трепет. Он понял, что он виноват, что наказание неизбежно и, в сущности, справедливо. Он начал плакать, молиться.

Естественно, находящиеся вместе с ним сотоварищи спросили, что случилось. Он им рассказал это, и тогда все стали вспоминать и вспомнили, что, в сущности, такая же история и с ними: они осуждены не за это преступление, но подобное преступление безнаказанно они совершили. Тогда это еще больше изумило Ефрема! Он поверил в этот промысл и стал молиться горячо, веруя имеющимся кусочком веры в своем сердце, что Бога можно умолить, если попросить прощения и обещать посвятить себя покаянию. Так  и случилось. Его освободили, ничего ему не вменили, и он ушел в пустыню. Но и с пустыней все не так просто.

Важно сейчас понять, что это не просто размышление: вот я своим размышлением дошел до того, что я виновен в том-то и в том-то, но меня тогда не наказали, а наказывает сейчас Промысл Божий. Это мало что дает человеку. Часто совесть нас обличает, что вообще-то мы достаточно сделали, чтобы получить наказание, но это вызывает не наше сокрушение и покаяние, а протест, который выливается в самооправдание. Это почти автоматическое действие, таково состояние нашей падшей природы.

Гораздо важнее, что это откровение о собственной вине произошло именно через вмешательство Бога в жизнь Ефрема. Это не просто сон, который он увидел, это было откровение во сне, потому что откровение вне сна он пока не мог бы вместить. Он был нечист, поэтому он получает его во сне. В этом сне Бог не просто как бы открывает ему тайну, укоряет его, так скажем, за его вину. Он приобщает его тайне, приобщает его ведению, как бы открывает ему Свой Промысл, Свой замысел. Он именно включает Ефрема в план домостроительства спасения человеческого, которое Он строит.

И вот на это откровение, на эту милость Божью сердце Ефрема отозвалось. Поэтому, когда его отпустили, он сразу пошел искать покаяния, искать посвящения себя Богу. И стопы его направили в близлежащие горы (он родился в районе Низибии) к пустыннику, который собрал вокруг себя достаточно большое число таких же пустынников и в свое время будет известен как святитель Иаков Низибийский. Пока он просто подвизается в пустыне, через какое-то время станет святителем города Низибии. И вот Ефрем начинает с ним подвизаться.

Он очень пламенно кается. И каким-то образом у Ефрема проявляется врожденный дар слова. Этот врожденный дар слова будет умножен в свое время в другом месте благодатью Божией. Но пока это обыкновенный дар, как, скажем, бывает у преподавателей, учителей или ораторов – тех людей, которые умеют говорить, знают, что говорить, и умеют разъяснить человеку некоторые вещи, в данном случае касающиеся веры, предметов веры и Священного Писания.

Он побыл некоторое время в горах с Иаковом. Иакова после этого ставят епископом города Низибии, и он берет с собой Ефрема. Ефрему дозволяется проповедовать, хотя он, в сущности, простой монах. Тогда еще, собственно, в нашем понимании и постригов никаких не было: просто человек приносил обет, имя не менялось. Просто человек посвящал себя Богу. Тем не менее он, не имея никакого сана, поражает всех знанием Священного Писания, которое он, по всей видимости, читал всю свою жизнь, как и преподобный Серафим Саровский. Только преподобный Серафим Саровский читал Новый Завет, а Ефрем Сирин читал все Священное Писание, цитировал и ссылался на него более, чем любой из современных ему отцов-подвижников или даже из тех, кто жил спустя 200–300 лет. Никто никогда так не ссылался на тексты Священного Писания и Ветхого, и Нового Заветов, как Ефрем Сирин.

Он не только любил читать, он любил об этом говорить, любил размышлять, даже толковать это. Он был даже для своей эпохи человеком необычным. И вот ему дозволяется проповедовать в Церкви. И он, по всей видимости, является директором или преподавателем воскресной школы, то есть ведет огласительные беседы с детьми, наставляя их в основах веры. Значит, его учительский дар (его дар слова и дар писания, способность, возможность объяснять что-то детям) был известен уже тогда.

Через какое-то время по неизвестным для нас обстоятельствам (хотя для меня совершенно очевидно, что эти обстоятельства были) Ефрем отправляется сначала на родину своей матери, а потом в Эдессу. Очевидно, это связано и с желанием поклониться святыням, которые тогда, в то время и в том месте, были особенно известны и значимы (это и апостольская могила, и, естественно, Нерукотворный Образ Христа Спасителя). И вот он возвращается в Эдессу.

Интересный человек, необычный во всем! Как-то идет по улицам Эдессы, видимо, первые шаги делает, может, несколько дней прожил. Это был крупный город, больше, чем Низибия. И вот он засмотрелся на женщину. Очевидно, какая-то простая монашеская одежда у него была, и что-то в его лике было необычное, духовное. Он засмотрелся на ее лицо, а она ему говорит: «Что ж ты смотришь на меня?» – «Так ты тоже на меня смотришь!» – «Так я женщина, я взята от мужчины, на кого же мне смотреть, как не на мужчину?! А ты – прах и взят из праха. Вот и смотри в прах!»

Это поразило Ефрема, то есть он не подивился мудрости женщины, он совершенно отчетливо осознал, что устами женщины говорил Господь. Он всегда умел находить свидетельство Бога, вразумление Божье, Божественные откровения в простоте повседневной жизни.

Он не знает, что ему делать, куда идти. Очевидно, возвращение в Низибию было по каким-то обстоятельствам невозможным. Поэтому он «завис» в Эдессе и не пошел дальше. Хотя там было великое множество храмов, святынь, монастырей, он просто решил остаться в этом городе и подрядился помощником в местную баню. Такой парадокс, такая странность! Никто этого не понимает. Ефрем вообще много говорит о своей жизни, но тут он не вдается сильно в подробности, почему так было. Но вот так было.

Как пытается объяснить этот эпизод жизнеописатель Ефрема, Ефрем не имел откровения, куда ему деваться, что делать, куда пойти, чем заняться. Поэтому, как не имеющий откровения, он решил остаться здесь, а дальше – как Бог решит. Конечно, он не был банщиком в нашем понимании. Он просто убирал бани, таскал воду, грел ее, то есть выполнял физическую работу. И понятно, что это достаточно злачное место, не очень способствующее его монашеским наклонностям. Тем не менее он использовал это место для бесед с язычниками, которые туда приходили. Однажды эту беседу услышал старец одного монастыря. Увидев, как разумно Ефрем беседует, он велел ему идти за собой и привел его в монастырь, где, в сущности, Ефрем Сирин и остался до конца своих дней, уже больше никогда с этим монастырем не расставаясь, хотя еще на старости лет предпринял путешествие. Он, очевидно, молился, чтобы Бог направил его стопы. И когда старец позвал его в монастырь, он принял это за волю Божью и остался там.

Он был очень искренним человеком, необыкновенно искренним, необыкновенно доверчивым Богу. На старости лет он предпринял путешествие по святым местам Египта. Он был в Египте, он оставил воспоминания об этом посещении. И те монахи, которые видели его там (известные монахи, например Иоанн Колов), оставили воспоминания о том, что преподобный Ефрем был у них.

Потом он зашел к прославленному тогда уже, светящему на всю вселенную святителю Василию в Кесарию Каппадокийскую. Это тоже интересный эпизод. Он очень смутился богатством и роскошью. Все-таки это уже совсем-совсем Византия, и город не маленький в то время Кесария Каппадокийская, и сам святитель Василий человек не маленький, во всех смыслах этого слова. Преподобный Ефрем смутился теми ризами и тем антуражем, благолепием и, стало быть, дороговизной, которые окружали святителя Василия. А святитель Василий на самом деле вообще-то содержал огромное количество нищих, вдовиц, сирот, больных и был в этом смысле одним из величайших святителей с точки зрения организации социального служения. Но Ефрем подумал: «Тоже мне! Сказали, Василий Великий! А даже смотреть нечего: обыкновенный блестящий епископ!» – и остался в притворе, жалея о потраченном времени.

Святитель Василий действительно был Великим! Он узнал, что в притворе стоит Божий человек, и послал своего архидиакона уговорить его остаться. Он сказал: «Там, в притворе, стоит сирийский монах по имени Ефрем, вели ему остаться». Ефрем удивился этому, озадачился. Он был искренним и во всем видел волю Божию. Раз архидиакон велел остаться – он остался.

У них со святителем Василием возникла беседа, немало бедствий доставившая Ефрему, потому что святитель Василий предлагал ему рукоположение сначала в священники, потом, спустя какое-то время, и в епископы. Но преподобный Ефрем категорически этого не хотел (ни священства, ни епископства). Василий решал свои, точнее – церковные проблемы: ему нужен был такой проповедник, такой святой жизни человек, потому что еретиков тогда было много (не меньше, чем сейчас, просто к ним тогда иначе относились).

В конце концов Ефрем вернулся к себе в монастырь и там скончался, примерно в 373 году, то есть прожив около 70 лет. Но о том, как он скончался, мы поговорим в следующий раз.

Записала Инна Корепанова