Читаем Добротолюбие. Священник Константин Корепанов . Выпуск от 2 августа

Мы продолжаем читать наставления преподобного Исихия о трезвении из второго тома «Добротолюбия» и сегодня поговорим о 32-м абзаце.

Так надлежит бегать дерзостности (безосторожной вольности в обращении с другими), как яда аспидова и уклоняться от частых бесед, как от змий и порождений ехидниных; потому что они весьма скоро могут привести в совершенное забвение о внутренней брани, и низвести душу долу с обрадывающей высоты, доставляемой чистотою сердца. Проклятия достойное забвение, как вода огню, противится вниманию, и сильным супостатом ему бывает каждочасно. От забвения приходим в нерадение, от нерадения переходим к пренебрежению (порядков духовной жизни) и унынию, – и к безместным похотениям; и таким образом опять возвращаемся вспять, как пес на свою блевотину (2 Петр. 2,  22). Будем же бегать вольности, как яда смертоносного; а злой недуг забвения будем врачевать крайне строгим хранением ума и непрестанным призыванием Господа нашего Иисуса Христа: ибо без Него не можем мы «творити ничесоже» (Ин. 15,  5).

В этом абзаце передана общая схема разрушения духовной жизни человека. Я хочу подчеркнуть, что это именно схема разрушения духовной жизни. То есть предложенный здесь механизм разрушает духовную жизнь, если она есть. Через суетные беседы человек, ведущий духовную жизнь, разрушит ее, а если вовремя не остановится, то потеряет. Человек, который знал, что такое духовная жизнь, что такое трезвение и непрестанная молитва, но потерял это, скорее всего потерял именно из-за суетных бесед. Разговоры, беседы выводят ум из внутрь-пребывания. Трезвенническая жизнь, состояние трезвения ума у врат собственного сердца прекращается, и ум через беседу вытаскивается из-под бдения над собственным сердцем вовне, то есть снова погружается во внешнее. И когда он погружается во внешнее, естественно, к этому внешнему проявляется интерес.

В состоянии трезвения и погружения в себя ум был на страже, чтобы в сердце не проникли соблазны, страсти, похоти, прихоти и так далее; он смотрел внутрь. Но вот его вытаскивают наружу, и он видит, что мир прекрасен, в нем много приятностей, ему становится интересно все, что здесь находится: машины, дома, жизнь людей, мужчины, женщины, книги, фильмы, спектакли. Оказывается, есть не только то, чем он занимался все эти дни, месяцы, годы, но есть жизнь, и она наполнена смыслом, радостью. Так человек видит. Он же не живет этим, он просто погрузился через беседу в рассматривание видимых вещей, и все это начинает вызывать у него интерес.

Например, человека уговаривали посмотреть какой-нибудь фильм, и он в конце концов посмотрел. Фильм оказался совсем не глупый. Он, конечно, испытал внутри нехорошие, неприятные ощущения, ему показалось, что с ним происходит что-то неправильное, но он постарался не обращать на это внимания, потому что фильм интересный, полезный. Конечно, это не смысл беседы аввы Исихия, и это несопоставимо с Симеоном Новым Богословом, но тоже неплохо.

После фильма он еще может помолиться, но уже не может сесть и прочитать святых отцов легко, как интересное, захватывающее чтение – наступает небольшая рассеянность и вызываемое ею уныние. Человек думает: может, есть еще что-то такое интересное, что можно посмотреть? Он пока не смотрит какие-то неприличности, ужасы, глупые фильмы – пока он этого не выносит, его зацепляет смысл и красота картинки. Но фильм есть фильм, в нем есть и насилие, и кровь, и страдание, и ложь, и фальшь, и красота душевных эфемерных человеческих отношений, и буйство плоти. И все это вытаскивает дальше и дальше ум человека вовне.

Таким образом, человек становится рассеянным. Его ум еще не погрузился всецело в этот мир, но он уже заинтересовался миром и не может вернуться обратно в клеть (если хотите, в клетку) собственного сердца – он почувствовал некий интерес. А интерес к тому, чем занимался, он потерял. Он думает: куда это денется? Вернусь, если надо будет. Но мир завлекает, раскинув свои сети. И он блуждающим, еще не совсем сосредоточенным, несобранным, нецеленаправленным умом уже расплескался по соблазнам этого мира и уже рассеялся. Вместо внимания, сосредоточенности, собранности ума пришла рассеянность, вызванная интересом к миру.

Если человек испугается этого состояния или в силу объективной необходимости  вернется в собственную келью и преодолеет эту рассеянность, победит этот интерес, соберет себя снова, заинтересуется духовным, то он приобретет опыт: поймет, насколько опасно ведение подобных разговоров, подобных бесед с подобными людьми, и будет осторожнее и внимательнее. Но что если человек был в духовной жизни, сам не понимая того, что он в духовной жизни? Он стоял на страже своего сердца и был внимателен, но он не понимал, что этот дар ему дан свыше. Так чаще всего сегодня бывает. Человек не знал, что у него есть духовная жизнь. Бог сделал его таким, поставил его ум на страже его сердца и учит его отражать врагов. Но приходят разные люди и говорят: ты просто ничего не понимаешь, в мире  много интересного. Надо просто выйти из внутрь-пребывания и посмотреть, насколько все интересно. Зачем лишать себя тех радостей, той мудрости, которую сотворил Бог?.. Человек выходит – и теряет. Он не знал, что у него есть духовная жизнь, не знал, что она у него правильная, не знал, что он действительно был с Богом и жил в ситуации, которой вожделевали все великие святые люди. И только больно разбившись, дойдя до какого-то состояния, он понимает, что потерял. И что самое важное и самое печальное – он не может произвольно туда вернуться.

Человек всегда страдает некой излишней самоуверенностью. Он думает, что ему все по плечу. Если он молится два часа каждый день, он уверен, что это его заслуга. И когда он перестает молиться, в силу поездки в Турцию или работы на огороде, он думает: сейчас поработаю немного, вернусь и буду снова молиться. Огород закончился, Турция тоже, а он не может вернуться в то привычное состояние молитвы – оно не дается ему. Ты же сам это сделал, ну, давай попробуй! И долгими-долгими страданиями, скорбями, смирением человеку надлежит понять, что все хорошее, что с ним бывало, – дар Божий. Он пренебрег им, не сохранил этот дар и сделать ничего не может, потому что потерял сокровище, а другого у него нет. И надо умолять Бога, чтобы Бог вернул ему потерянное сокровище. Это куда труднее!

Вот так, постепенно увлекшись, человек забывает о внутреннем делании, становится невнимательным к тому, что происходит внутри, начинает смотреть с интересом за теми интересностями, которые происходят в мире, ведь они достойны всякого внимания и исследования. Тем более он побывал внутри, имеет некий опыт мудрости, совершенно иначе видит вещи в этом мире, начинает их рассматривать, разбирать. Еще, не дай Бог, слывет за мудреца, потому что его суждения действительно очень взвешенные, они необычны, пронзительны, прозорливы. Но он уже выходит из внутрь-пребывания, не радеет об этом, ему интереснее смотреть, читать или размышлять о делах мира, чем взять Евангелие или помолиться. Не о чем-то помолиться, а просто побыть с Богом. Но он уже не хочет этого, ему тяжело.

Его беспокоят какие-то страсти. Если где-то он видит страдания человеческие, он за это переживает, его это беспокоит. И это правильно. Потом он узнает, что именно это и будет поддерживать его на плаву в этой буре житейского моря. Но вернуться в собранное состояние перед Богом он уже не может. Он начинает страдать от прежних книг, от прежней уединенности в молитве, от внутрь-пребывания – его тянет что-то. Ему уныло все то, чем он занимался до этого. И он превращает молитву или чтение в некую формальность. В храме он тяготится, в алтаре тяготится, молитвой, правилом, постом тяготится. Если привычка была достаточно долговременная, что-то он сохраняет, но в целом он тяготится этим и, стало быть, не радеет обо всем этом. Он ослабляет напряжение и внимание к собственному сердцу, двери остаются распахнутыми, и туда, естественно, лезут страсти. В первую очередь блудные помыслы и чрево ласкают сердце и возбуждают к интересностям этой жизни. Но может быть и тщеславие: тогда он начинает человекоугодничать и угождать людям либо начинает их учить, поучать и раздражаться тем, что люди его не слушают.

Не у всех проходит разрушение в духовной жизни именно так. Другим важным инструментом разрушения духовной жизни являются помыслы гордости и самомнения. Но один из путей, достаточно часто встречающийся и описанный в духовной литературе, именно такой: праздные, суетные беседы.

И второе, что гораздо важнее для нас. С монахами-то все понятно: они сидят в келье, молчат. У них среда молчаливая, как нам, не монашествующим, может показаться. После нашей болтовни и трескотни самый нерадивый монах покажется молчальником. Монах молчит потому, что он дал такой обет. А как нам, обыкновенным людям, быть с родителями, с семьей, с коллегами по работе? Мы же не можем закрыть на замок свой рот и ни с кем не разговаривать. Вряд ли это возможно. А если и возможно (всякое бывает), то совершенно точно это не будет полезно; это будет убийственно и вредно и для души, и для той среды, в которой находится человек.

Но ведь речь идет не о разговоре, не о речах, не о слове. Речь идет о суетных, пустых, бессмысленных, напрасных беседах, в которых нет ни воли Божией, ни смысла, ни любви. Еще раз подчеркну: ни воли Божией, ни смысла (разумности), ни любви. То есть когда совершенно пустое, выхолощенное слово, которое не напитано жизнью, в нем нет Бога. Ведь Священное Писание нам не запрещает разговаривать. Оно говорит: всякое слово говори как слово Божие (см. 1 Петр. 4, 11). То есть каждое твое слово должно быть наполнено жизнью, наполнено Богом, и ты должен говорить его по воле Божией. Апостол пишет, что всякому вопрошающему у нас о вере мы должны дать отчет о своей вере. В разных местах Писания, особенно в апостольских посланиях, говорится о том, что мы должны говорить и с братьями, и с семьей, и с детьми.

То есть сам разговор не запрещен, беседа не запрещена. И апостол Павел больше всех остальных говорил. И Христос говорил. И святые говорили, беседовали с людьми. Священник на исповеди, проповедник на проповеди, учитель в каком-нибудь катехизаторском училище – это люди, которые говорят много. Тот же Кирилл Иерусалимский, написавший одно из первых огласительных поучений. Множество людей утешающих, вдохновляющих, просвещающих и разным образом ведущих не праздные, не пустые, не суетные разговоры. Если бы мы задались целью специально изучить Священное Писание Нового Завета на этот счет, то увидели бы, что молчание не приветствовалось и беседе, разговору уделена очень большая роль.

В разговоре с родителями, с супругом, с детьми почему у нас не должно быть смысла, любви и воли Божией? С каких пор разговор отца с сыном, мужа с женой или сына с родителями стал не волей Божией? Почему разговор должен быть тупым, а не разумным? Почему он должен быть изъят из любви? То есть на самом деле не разговор виноват, не близкие люди, с которыми мы разговариваем. Виновато содержание разговора.

Если целью разговора является утешение, вдохновение, поучение или еще что-то предпринимаемое в отношении ближнего, чтобы его вразумить или утешить, стало быть, в этом есть и воля Божия, и смысл, и любовь, и никаким образом это не относится к суетным беседам. И, как правило, такие разговоры собирают человека, а вовсе не рассеивают и не вызывают интерес к миру.

Главное зло, которое присутствует в наших беседах, – это как раз отсутствие любви и к ближнему, и к миру. Ибо мы чаще всего осуждаем, обсуждаем, укоряем других или завидуем другим, обсуждаем достаток других, товары, вещи, которые появились у других. То есть само содержание разговора разрушает нас. Но если слово взвешенное, обдуманное и в нем нет осуждения, укорения, злословия, то в нем нет никакого греха. Что нам мешает говорить именно такое слово? С этого, собственно, начинается 32-й абзац: нам надлежит бегать не слова, нам надлежит бегать дерзостности как яда аспидова.

Дерзость! Не сама беседа – зло, убивающее нас, а вольность, вольная беседа, когда мы относимся к другому человеку вольно, дерзко, то есть позволяем себе осуждать или злословить, говорить высокопарно и высокомерно с другим человеком о других людях. Это и есть вольность, дерзость. Мы подходим к другому человеку не благоговейно, без трепета, без уважения, без нежности, без любви, а стало быть, и к другим тоже.

Поэтому главная задача любого человека, живущего в миру, – не закрыть свой рот на замок, а научиться общаться с людьми без дерзости, без вольности, без панибратства, видя в другом такого же сына Божьего, за которого пролита кровь Христа, и говорить с ним так, как говорили бы со Христом. Ибо ближний мой есть тот, за кого умер Христос. В притче о Страшном Суде нам и дается это понять: как мы относимся к ближнему, так мы относимся ко Христу. Если мы дерзки с близким, то мы дерзки со Христом. Если мы глумимся над близким, то глумимся над Христом. Вот это главная беда, а не само по себе говорение, произнесение слов в любой человеческой беседе.

Записала Нина Кирсанова