Церковь и общество. Писатель, лауреат Патриаршей премии по литературе Виктор Николаев. Часть 1

Лауреат многих премий, среди которых Большая литературная премия и Патриаршая литературная премия, кавалер Ордена Красной Звезды, автор документальной повести «Живый в помощи (Записки афганца)», русский писатель Виктор Николаевич Николаев в беседе с Константином Ковалевым-Случевским рассуждает о том, что он считает важным и даже главным в современном общественном сознании, – о войне, о подвиге, о мужестве и о роли литературы, которая помогает осознавать эти понятия молодому поколению.

– Сегодня у нас в гостях Виктор Николаевич Николаев – русский писатель, участник афганской войны, лауреат Патриаршей литературной премии, а также кавалер ордена Красной Звезды. 

Вы – носитель огромного количества информации, связанного с военной тематикой. Некоторые называют себя военным писателем. Что такое военный писатель?

– Военный писатель – это человек, который прошел войну. Некоторые говорят: у меня отец или брат воевал, но он как-то замкнулся и не хочет на эту тему говорить. А я всегда спрашиваю: а почему нельзя говорить о подвиге? Почему нельзя говорить о войне, где свершались героические поступки? Это должно быть примером для подрастающего поколения, для нашей молодежи, которая должна гордиться тем, что у нас есть такая боевая и мужественная армия. Вот об этом я писал – о подвиге ребят, с которыми я прошел не одну войну. Прошел Карабах, Сумгаид, спитакские события (когда было землетрясение), тбилисские события…

– То есть военный писатель – это писатель, который пишет о войне?

– Это тот, кто пишет правду о войне. На это надо обратить особое внимание.

– А может писатель никогда не воевать или даже не служить, но написать какие-то интересные вещи? Можно ему доверять?

– Я думаю, будут какие-то изменения и не очень правдивая информация. Все мои книги пришли серьезную цензуру по моей просьбе. Когда была написана моя первая книга «Живый в помощи. Записки “афганца”»…

– Я хочу напомнить нашим телезрителям, что «Живый в помощи…» – это книга, хорошо известная в православном мире. Валерий Николаевич уже много лет выступает на презентациях этой книги по всей России. Это важная книга: она была его первой книгой о войне.

– У этой книги (она переиздавалась уже тридцать раз) сегодня тираж более миллиона экземпляров. Почему она называется «Живый в помощи. Записки “афганца”»? В Афганистане было очень тяжелое ранение… Пока я там находился, это не особо чувствовалось. Но когда для меня Афганистан закончился, я вернулся в Россию, поступил в военную академию. И на третьем курсе, отвечая у доски, я потерял сознание. Меня доставили в отделение нейрохирургии госпиталя Бурденко, сделали обследование: рак левой височной доли. Гнойник величиной с куриное яйцо лопнул, и гной пошел в мозг. Врачи пригласили мою жену и сказали: «Будьте готовы к тому, что Ваш муж в сознание не придет. Максимум полтора-два месяца – и он умрет. Но операцию мы делать будем, это наш долг. Нужно Ваше согласие».

Я писал о мужестве жены и вообще о мужестве женщин, которые умеют ждать. Воевать гораздо легче, чем ждать: когда ты находишься на войне, это, в общем-то, обычная ситуация для военного человека. А когда жена ждет мужа и в гарнизон каждый день привозят очередной «цинк» без права вскрытия, она все равно остается женой и ждет. Если муж находится на войне, жена тоже находится на войне. Она сердцем и душой вместе с ним. Если у него ранение, то и она ранена. Если в семье есть настоящая любовь, то это так и переживается.

Когда моей супруге сказали, что результат операции будет все равно отрицательным, она была абсолютно спокойна. Операция шла восемь часов. И она восемь часов читала молитву «Живый в помощи Вышнего» (90-й псалом). Моей дочери тогда было 6 лет. Казалось бы, что понимает ребенок? У нас дома была маленькая картонная иконка Владимирской Божьей Матери. И вот моя дочь, 6-летняя девочка, сама достала эту иконку, прижала к груди и сидела всю операцию, не просив ни пить, ни есть. Эта молитва и мастерство врачей закончились тем, что сейчас, спустя уже очень много лет, мы с Вами ведем этот разговор. Потом был долгий процесс восстановления: я учился заново ходить, разговаривать… Кстати, первые полгода я слова произносил наоборот, но потом речь постепенно восстановилась.

А потом стала писаться эта книга. Я в тот момент был алтарником в храме Казанской Божьей Матери у метро «Коломенская». Когда книга была написана, встал вопрос: как ее издать? Я в Союзе писателей не состоял и был абсолютно неизвестен. Я стал подходить к иконе Иоанна Богослова и просить его помощи. Причем больше мирским языком, отчаянно: «Отче Иоанне, помоги мне эту книгу издать, если от нее есть польза. Если пользы нет, дай знать – я оставлю ее в рукописи на память». Мое прошение длилось примерно полторы недели. Вдруг мне звонит священник из Барнаула, отец Алексий Просвирин, и говорит: «Я прочитал твою рукопись и найду любые деньги, чтобы ее издать». Я обрадовался и машинально спрашиваю у него: «Батюшка, а Вы из какого храма?» – «Я настоятель храма Иоанна Богослова». Вот так эта книга и пошла в жизнь.

– Когда Вы впервые почувствовали, что можете писать постоянно? Почувствовали, что у Вас появилась, условно говоря, новая профессия?

– После написания этой книги. У меня вообще желание писать о подвиге и героизме, о хороших отношениях между людьми, о хорошей семье. Желание было давно, но оно не проявлялось так, как через эту первую книгу. Когда она была написана, я в различных поездках при встречах с молодежью стал рассказывать им о настоящих примерах подвигов и героизма, покаяния. Показывать, что бывает, когда человек находится в запредельной ситуации, когда уже надежды ни на что нет, но через какое-то «прости» происходит преображение – и люди спасены.

Это был Афганистан, июль 1988 года. Нашу группу высадили на разведвыход. Высадили не в том квадрате – такое бывает. Почти сразу мы оказались в засаде. В группе было 12 человек, и все мы были взаимозаменяемы – могли выполнять различные операции. Сразу две скоротечные перестрелки… Двое убитых ребят; мы их тащим на себе. Было очень жарко, а жара переносится очень тяжело. Почти все ранены – легкое ранение в бою не чувствуется. Мы пытались отбиться от этой бандгруппы, и когда поняли, что ничего не получается, принимается абсолютно штатное решение. Это называется «заполяниться ромашкой»: лёжка на живот, обзор по горизонту на 360 градусов, убитых крест-накрест в центр. Ждем бандгруппу, чтобы навязать последний бой. Лежим минуту – их нет; пять минут – душманов нет. Вдруг мы начинаем просить друг у друга прощения: «Прости, Леха, Сашка, Женька, Витька… Прости и прощай. Не держи зла, если что». И пока звучало это «прости, если что», душманы прошли мимо – они почти наступили на нас, но нас не заметили.

Я хочу сказать (особенно молодым, когда с ними встречаюсь), что такое сила «прости», когда это слово говорят родителям, преподавателю, случайному человеку, которого ненароком обидели. Сначала кажется, что ты прав, а потом проходит день, два, неделя – и на душе как-то нехорошо. И понимаешь, что виноват-то ты. И хочется найти этого человека и сказать это простое русское слово: «прости». Казалось бы, неприметный момент покаяния, но как-то все в жизни выравнивается – и в учебе, и в знакомствах... Этот простой вид покаяния очень ценится сегодня.

– Какая у Вас была следующая книга?

– Следующую книгу я начал писать довольно быстро; книга о родовом грехе, о тюрьме. Называется она «Из рода в род». Я не случайно взялся за эту тему. Когда я изучал тюремную тематику, оказалось, что у нас в России нет (или почти нет) ни одной семьи, которой бы зона не коснулась прямо или косвенно.

– За последние десятилетия?

– За XX век. Зона коснулась и моей семьи – сидел мой родной брат. Что такое зона для семьи? Что такое родительское горе? Это все прошло через нас. Я благодарен Федеральной службе исполнения наказаний, которая оказала мне всяческую поддержку: я побывал везде, где хотел.

Почему книга о родовом грехе и какие перекосы рода были в нашей семье? Сидел брат, но у нас в роду два деда по отцовской и материнской линии – Герои Советского Союза. Когда эта книга писалась, я объездил очень много колоний и в первую очередь встречался с ребятами, которые пришли с войн. Это были еще 1990-е годы – были так называемые «горячие точки». Они, как могли, пытались пристроиться в жизни. У многих не получилось. Кто-то решил уйти в криминальные структуры – думали, что хоть как-то поправят свои финансовые возможности. Не поправили. Видимо, был Божий Промысл в том, что, оказавшись в тюрьме, они впервые в жизни оказались в храме и сказали это слово: «Прости».

За основу были взяты конкретные колонии. Первая колония, которая мне оказала поддержку, была в городе Россошь. Там строгий режим. Начальник колонии Николай Дмитриевич Кравченко – удивительный, воспитанный, образованный человек. Он тоже был далек от храма. Наше поколение помнит финансовый дефолт в России, когда люди за одну ночь лишились сбережений. Тогда за неуплату отключали электричество даже в колониях – просто нечем было платить. Он рассказывал, что однажды, когда в зоне было отключено электричество, была сильнейшая буря. Упала вышка вместе с часовым; образовалась брешь метров в двадцать. Запросто можно совершить побег. Кравченко был тогда дежурным по зоне и впервые в жизни даже не взмолился, а взвыл: «Господи, закрой эту брешь!» Иначе сейчас рванет вся зона, а тут на строгом режиме сидит 2 200 человек. И в этой кромешной темноте, неизвестно откуда, к нему подошел мужичок, накрыл его своей плащ-палаткой и сказал: «Николай Дмитриевич, ты не переживай: побега не будет, я тебе гарантирую. Но у ребят, особенно военных, к тебе просьба: давай в зоне построим храм». И они начали строить храм. Внезапно нашлись и слесари, и сантехники, и электрики, и каменщики…

Там был осужденный старший лейтенант. Как мне рассказывали, его никто не просил строить. Он плохо ходил – у него было два тяжелых ранения, правая рука почти не работала. И он левой рукой поднимет кирпич, пронесет несколько метров, положит и отдыхает. И так снова. Когда он принес очередной кирпич и положил его к стене строящегося храма, он прислонился к ней, закрыл глаза и умер. Посчитали – это был 29-й кирпич. А у него было 29 лет заключения. Видимо, это было его «прости». «Прости, Отче, за всё», – сказал он при этом строящемся храме.

Так писалась эта книга. По моей просьбе она прошла очень серьезную цензуру священников, которые окормляют зоны, и Федеральной службы исполнения наказаний. На книгу дали добро, и сегодня у нее уже шестнадцать переизданий. Она известна во многих местах. Когда у нас с Украиной были еще относительно нормальные отношения, меня приглашал первый заместитель Кучмы. Генерал Левочкин возглавлял всю тюремную систему Украины; были встречи по украинским колониям.

Казалось бы, отпетые мужики со множеством судимостей, все в татуировках… Но когда говоришь о семье, любви, преданности, кто-то сидит и просто плачет. Я много раз был свидетелем этого. Видимо, у человека при всех его грехах остается что-то человеческое, на что можно обратить внимание, на что можно опираться. Такие поездки продолжаются сейчас в довольно плотном графике. Они всегда включают посещение воинских частей, колоний, а также вузов, телевидения и радио.

– За годы, что Вы ездили, Вы чувствуете какие-то изменения в людях, в форме организации тюремного процесса?

– Особо ничего не изменилось. Но вот что я хочу сказать. У нас есть какой-то странный стереотип: если человек служит в колонии или возглавляет ее, то он обязательно малограмотный, с низким уровнем интеллекта. А там в своем большинстве служат порядочные, самоотверженные люди, которые обязаны нести тяготы и лишения воинской службы. У них невысокие зарплаты. Если зона находится в Заполярье, в Магадане, у них очень сложно даже с тем, куда пристроить ребенка. Детям надо где-то обучаться, надо где-то себя проявить. Даже такая простая бытовая ситуация: девушке надо выйти замуж, парню – жениться, а выбор не особо большой. Это действительно мужественная профессия. Не надо этих людей ставить на какую-то низшую ступень.

Сегодня снимается огромное количество фильмов о зоне. Там эти фильмы не смотрят; они относятся к этим фильмам с презрением, потому что зона выглядит иначе. Хочу обратиться к молодежи, к тем, кто сейчас нас смотрит. Молодые люди, на зоне не сквернословят – там за мат можно сразу лишиться здоровья. Когда заходишь в зону, тебе абсолютно все издалека кричат: «Здравствуйте!» В зоне курят там, где положено курить: в курилке. И если ты решил дерзнуть и окурок бросить не там, к тебе подойдет неприметный мужичок, и ты будешь на карачках в зубах тащить этот окурок до курилки. Когда молодежи эти вещи говоришь, они сидят оцепеневшие. Нужно им об этом говорить, чтобы не было иллюзии романтики бандитизма. Если вы решили делать фильм о зоне, показывайте это достойно. Сегодня фильмов о войне, о героизме, о тюрьме, которые бы соответствовали правильной тематике, почти нет.

– Какой бы фильм Вы сняли, если бы были все возможности – средства, люди, техника?

– Было очень много предложений создать фильмы по книге «Из рода в род». Причем обращались довольно известные режиссеры. Я их попросил показать сценарии о зоне, о войне, о людях, которые там оказались. И они стали показывать свои сценарии… Не судите меня строго за эти слова: сценарии глупые и пошлые. Практически во всех, которые мне показывали, начальник колонии – обязательно негодяй, взяточник. А сотрудник колонии – какой-то опустившийся человек. Поэтому я стал отказывать.

Сейчас воруют фрагменты и эпизоды из моих книг и по ним снимают фильмы. И с этим ничего не сделать. Воровство и плагиат сегодня – это массовое явление. Юридически писатель не защищен.

– Появился новый Союз писателей России. Есть надежда, что будут какие-то изменения?

– Человек всегда живет надеждой. Давайте поживем и посмотрим, насколько эта надежда будет обстоятельна.

Сегодня огромное количество созидательных и великих жизненных ситуаций, о которых надо писать, рассказывать. У нас вся страна пропитана великим подвигом, великими примерами. Это надо показывать нашей молодежи, потому что в каждой семье есть кем гордиться. Как мои внучки гордятся тем, что у них двое прадедушек – Герои Советского Союза.

– Современная молодежь, которую Вы видите (а Вы ездите от Дальнего Востока до западных границ), изменилась? Она хуже, лучше, интереснее, глубже?

– Могу сказать, что современная молодежь не изменилась. Но она стала более податлива к встречам и рассказам о подвигах. Сейчас идет специальная военная операция. И где бы я ни был (будь то вуз МВД, воинская часть или простая молодежь), когда начинаешь приводить примеры настоящих подвигов, максимум несколько минут – и зал затихает. Наши молодые люди хотят пропитаться этими великими поступками и ориентироваться на них.

– Есть ли у нас сегодня военная литература в принципе?

– У нас есть немало писателей, которые начинают писать хорошие рассказы о войне. И эти потрясающие рассказы о войне пошли с Донбасса. Даже удивляешься, как наша молодежь 14–16 лет, которая там находится, пишет поразительные рассказы о подвиге, любви, о преданности и героизме.

Ведущий Константин Ковалев-Случевский