Церковь и общество. Художник-портретист Сайда Афонина. Часть 2

Продолжение разговора с современным российским художником, портретистом, членом Международной федерации художников ЮНЕСКО, доцентом живописи Сайдой Мунировной Афониной, которая в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским размышляет о современном изобразительном искусстве, о традициях в изображении православных святых, о преподавании и подготовке нового поколения художников.

Сегодня у нас в гостях Сайда Афонина – российский художник, портретист, член Международной федерации художников ЮНЕСКО.

– Очень приятно, что Вы снова пришли к нам в студию. В прошлый раз мы говорили о Вашем творческом пути. У Вас огромное количество работ, которые уже вошли в историю российской живописи. Вы говорили, что у Вас около 400 больших портретов, а всего – около 800. Какие из них (наиболее ценные, интересные для Вас) Вы бы выделили особенно?

– Когда я оканчивала академию, нужно было придумать тему для дипломной работы. Мы думали, а Илья Сергеевич Глазунов постоянно говорил: нет. Все лето я читала историю, и в каком-то источнике прочитала об основателях русского монашества Антонии и Феодосии. И я поняла: это то, что нужно. Картин таких не было – писались только иконы. Я начала собирать материал и нарисовала эскиз. В моем представлении монахи обязательно должны были быть в черной одежде (я видела только таких монахов). Но потом из старинных икон я поняла, что одежда была не только черная. И когда я представила эскиз, Илья Сергеевич сразу сказал: да.

– Религиозная живопись у Вас представлена очень широко. Вы написали большое количество полотен (в том числе портретного типа) с изображением того или иного святого. Какие наиболее интересные из них можно показать телезрителям?

– Илья Сергеевич все время говорил, что обязательно нужно найти свою идею. Нужно не просто рисовать виды, не просто рисовать портреты – нужно восстанавливать странички истории через эти портреты. И он привил нам любовь к истории. Моя дипломная работа дала направление: я решила, что буду рисовать основателей монастырей. У меня есть портреты основателей московских монастырей (в Москве 24 монастыря).

Мы с мужем ездили по разным городам и однажды поехали в Кирилло-Белозерский монастырь. Там в музее были представлены шапочка Кирилла Белозерского, его посох, сумочка… Когда я писала эту работу, я изобразила все эти предметы. Я нашла подходящую натуру, делала эскизы. Было два эскиза: цветной и черно-белый. Я остановилась на цветном эскизе и поняла, что работа должна быть большая (полотно размером два метра). Я начала и очень долго думала о линии горизонта. И решила погрузить зрителя практически в воду (линия горизонта очень низко). А где-то в облаках – луч солнца, который показал преподобному место, где нужно основать обитель…

Картину Серафима Саровского я писала для себя. Я в крещении Серафима (в честь этого святого), и я подумала, что обязательно должна написать своего святого. Я поехала в Дивеево, чтобы посмотреть цвет земли, сшила балахон (одежду), нашла натуру и начала писать. Работа шла два года.

– Много у Вас картин русских святых?

– Я не считала. Наверное, около сотни.

– Не пробовали заниматься иконописью?

– Я пробовала, но это совсем другое направление.

– Ваши работы, на мой взгляд, абсолютно православные. Конечно, их нельзя назвать иконами, но есть этот дух, ощущение пространства, красота природы. Например, картина «Оптинский лес» (у нас на фоне). Потрясающая работа, на мой взгляд.

Вы написали портрет молодой Матронушки. Как появилось такое изображение?

– У меня был очень сложный период в жизни: четыре месяца не было заказов, не было денег. А я только родила ребенка… И я пошла просить помощи у Матронушки и пообещала ей: «Я обязательно напишу твой портрет». И буквально на следующий день мне звонят из Оптиной пустыни и говорят: «Мы выбрали Вас и хотим, чтобы Вы написали картину Амвросия Оптинского». Я занялась этой работой. Потом второй, третьей… У меня не получалось написать портрет Матроны 12 лет. Наконец я решила нарисовать эскиз. Собираю материал и понимаю, что не хочу писать ее в зрелости. Так родился эскиз, где она, девочка, сидит у окна.

Я нашла старые фотографии храма, куда они ходили (изображен в окне). У нее в косичках вплетены ленточки – одна зеленая, другая голубая. Это символизирует небесную и земную жизнь. Мама ей сделала тряпичную куколку, изображение которой я тоже нашла и вписала. Она любила цветы. Я не стала рисовать какие-то белые цветы – изобразила обычные, полевые. В правой руке у нее деревянная птичка – символ чистоты. И еще здесь бабочка как символ души. И над девочкой намечается легкий нимб. Она только что проснулась; сидит в ночной сорочке. Приоткрылось окошко… Утро. Молитва.

– А вот другая замечательная картина, на которой изображена Елизавета Гессен-Дармштадтская – будущая великая княгиня Елизавета Феодоровна. Вы также изобразили ее девочкой, что необычно.

– Была только небольшая черно-белая фотография в Интернете. Но мне захотелось нарисовать ее в детстве, когда она вышивает. Это работа еще не закончена (она будет вышивать белую лилию). Я нашла девочку ее возраста; ей сшили платье. Сделала фотографии (ребенок же не сможет долго позировать) и уже по фотографии начала писать эту работу. Здесь на стенах изображены цветы – это сюжет другой, более поздней фотографии, где она разрисовывает стены. Так я немного забежала в ее будущее.

– У Вас есть целая серия портретов патриархов Московских и всея Руси. Почему Вы создали такой портретный ряд?

– Это был заказ. Сначала Елоховский собор заказал мне портрет патриарха Сергия. Они посмотрели, и им понравилось. Так появилось продолжение.

– У Вас какой-то необычный подход и, я бы сказал, узнаваемый стиль.

– Когда я училась в художественном училище в Пензе, мы всегда спрашивали: как выработать свой стиль? И один педагог нам сказал: не думайте об этом – он выработается сам. И действительно, вроде ты пишешь так, как тебя учили, но при этом ты пишешь, пока тебе самому не понравится. Вроде хочется и дальше писать, но где-то нужно остановиться.

Для меня портрет – это прежде всего глаза. Если веко слегка опустится или поднимется, взгляд упадет чуть вправо или влево – эмоция уже меняется. И нужно поймать эту эмоцию. Ты доверяешься какому-то внутреннему ощущению. Иногда работа тебе не нравится, ты даже не хочешь смотреть на нее (я даже отворачиваю от себя работы, когда мне не нравится). А потом снова подходишь, начинаешь с глаз… Вот те самые глаза, которые я хочу!

– Вы пишете пейзажи. Для Вас это близко, интересно?

– Раньше я вообще не писала пейзажи; начала буквально 10 лет назад. По приглашению я с детьми поехала в Черный Отрог, в православный патриотический лагерь «Светоч». Там я преподавала и учила детей рисовать. И я увидела оренбургские степи, почувствовала этот теплый ветер, это стрекотание насекомых… Смотришь по всему горизонту – и нигде нет следов человека. Только небольшие тропинки – и всё. Такое ощущение, будто ты в какой-то воронке: тебя закручивает куда-то ветром. И я понимаю, что это то самое, что я хочу написать. И я сделала диптих – две работы, которые соединяются. Небольшое озеро со своей легендой, деревья… Я усиливаю образ тем, что делаю на эскизе небольшую воронку и к этой воронке как бы подставляю все эти деревья. Самой воронки не видно, но когда зритель смотрит, ему кажется, что его так же затягивает.

Для меня пейзаж – не просто вид. Можно нарисовать красиво, но мне обязательно нужно, чтобы в нем было то, из-за чего я вдохновилась этим пейзажем.

– А натюрморты?

– Когда рождаются дети, никуда не денешься – нужно рисовать. На одной руке у тебя спит ребенок, а другая рука свободна. Я рисовала не маслом, а темперой: она не пахнет, и для ребенка нет вреда. Ставишь натюрморты и начинаешь их писать. На моих натюрмортах есть разные зацепки; у каждого есть определенный рассказ. Есть работа «Молоко единорога», где я добавляю немного сюра. Есть «Любимые игрушки»: если я изображу игрушки в натюрморте, они никуда не денутся и останутся навсегда…

– Профессия художника сегодня престижна? Художник – это ремесленник или все-таки представитель искусства? И что значит быть православным художником?

– Православный художник – это состояние души. Я же из Советского Союза, и первое, что я узнала о религии, это православие. Через «Закон Божий», через историю. У меня было море вопросов, и я находила ответы. Для меня православие – это когда ты работаешь над собой; ты знаешь, куда идти, куда двигаться.

Есть такой анекдот. Спрашивают подругу, которая вышла замуж за художника: «Твой муж устроился на работу или все еще рисует?» Художник – это как продолжение детства. Ты получаешь от этого радость, ты заряжаешься. Для меня это источник энергии: если я не порисовала, я злая мама.

– Есть мнение, что профессия художника – это когда человек не работает, а отдыхает. Он пишет и отдыхает. Но на самом деле это колоссальный труд.

– Когда ты начинаешь картину, у тебя есть вдохновение. И в этот момент нужно написать как можно больше. А потом самое трудное: середина работы, когда приходится себя заставлять, собирать, двигаться. А когда идешь на завершение, у тебя снова появляется энергия, и ты это делаешь уже с удовольствием.

Когда я была беременна четвертым ребенком, я вдруг испугалась, что не буду успевать рисовать. И в этот период я решила написать все, что я когда-либо мечтала написать. Большая работа «Оркестр», «Ярослав Мудрый» и «Рыбаки» – три работы, которые я должна была обязательно написать, потому что они тянутся еще с детства.

Идей очень много. Есть историческая серия портретов основателей монастырей, которую я пишу, и там непочатый край работы. Я продолжаю.

– Желаю Вам творческих успехов, вдохновения, достижения Ваших целей! Надеюсь, что это не последняя наша встреча в эфире телеканала «Союз».

Ведущий Константин Ковалев-Случевский