Церковь и общество. Художник-портретист Сайда Афонина. Часть 1

Современный российский художник, портретист, член Международной федерации художников ЮНЕСКО, доцент живописи Сайда Мунировна Афонина в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о своем творческом пути, создании картин на исторические и религиозные темы, выставках, в которых она принимала участие, преподавании изобразительного искусства и мастерстве создания портретов.

Сегодня у нас в гостях Сайда Афонина – российский художник, портретист, член Международной федерации художников ЮНЕСКО. У нее большое количество самых разных полотен.

– Когда я стал готовиться к программе и знакомиться с Вашим творчеством, меня оно потрясло не столько объемом проделанной работы, сколько разнообразием жанров, каким-то даровитым подходом к искусству. Вы очень талантливый человек. У Вас четыре дочери. Как Вы всё успеваете? Вы особенный человек?

– Я себя не ощущаю особенной. Я просто хочу рисовать; я понимаю, что у меня есть дети, ответственность, и я научилась выстраивать время так, чтобы использовать его по максимуму.

– Однако Вы создаете нечто особенное. Вы пишете портреты, пейзажи, натюрморты; работаете в жанре городской, ландшафтной живописи. У Вас есть мифологические, религиозные мотивы.

У нас на фоне в студии одна из Ваших картин: «Оптинский лес». Когда я в советское время впервые поехал в Оптину пустынь, меня потрясли вот эти сосны. Они все живые; они как люди: разговаривают, дышат, двигаются… Я даже написал несколько рассказов на эту тему. Здесь кто-то из Оптинских старцев идет в свою келью…

– Это Опта. Картину о том, как Опта построил себе скит, заказал Оптинский монастырь.

– Вы работаете в жанре романтического реализма. Но давайте начнем сначала. Вы не любите о себе говорить, и в Интернете о Вас почти ничего нет. Как начинался Ваш творческий путь?

– Я родилась в Самарской области в городе Сызрани, на берегу Волги. На берегу – в буквальном смысле, потому что от нашего деревянного домика был небольшой спуск к реке. И там, от края и до края, был огромный залив Волги (сама Волга шла по горизонту).

– Этот пейзаж сыграл какую-то роль? Вы его воспроизводили?

– Мир ребенка сначала узок. Когда  растешь, он расширяется, становится все больше… Внизу был яхт-клуб, и там стояли парусники. Но когда смотрел фильм «Ассоль», как будто бы открывался уже совершенно другой, недосягаемый мир. Плавали яхты, а где-то по горизонту проплывали пароходы…

За домом была железная дорога, по которой мчались поезда на юг, на море. Выходишь на пригорок и машешь тем, кто едет в поезде. А они проносятся мимо. И если кто-то помахал тебе в ответ, ты наполняешься счастьем! Получается, что ребенок рождается уже счастливым.

Хотя наша семья была очень бедной: у мамы было образование три класса, у папы – семь классов. Это дети войны. В семье они разговаривали на татарском языке (я татарка). Меня водили в детский сад, и там потихонечку я восприняла русский язык.

– Когда Вы поняли, что будете рисовать?

– Поняла, наверное, с детства. У меня был старший брат, и он все время что-то рисовал (в основном Волка из «Ну, погоди!») Он научил и меня рисовать этого волка, и я была счастлива, что у меня он получался. Потом уже старшие дети начали просить: нарисуй и мне! Я рисовала, раздавала эти рисунки…

– Вы целенаправленно поступили в художественную школу?

– Поступила благодаря маме. Она работала на мельнице и показывала мои рисунки своим сослуживцам. И кто-то сказал ей: определи ее в художественную школу. Рисунки показали директору художественной школы, и меня взяли.

– Как Вы оказались в Пензенском художественном училище?

– В художественной школе требования были высокие. Я очень любила рисовать, но здесь тебя оценивают и ставят тройки. Ты-то стараешься – а оказывается, что это не очень хорошо. Я там проучилась года три и в 15 лет решила больше туда не ходить.

Моя мама была молчаливая, вся в работе: курятник, огород, работа, трое детей… И я никогда не слышала от нее нравоучений. Хотя помню, как мне говорили, что я очень упрямая, настырная (настаивала на своем).

– Может быть, эта настырность Вам и помогла в жизни – Вы добились того, чего хотели.

– Возможно. Наш район был сложным. Жили там, как их называли, урки – все в наколках. Постоянно вокруг был мат… И я думала: буду делать наколки. Такой вот «позитивный» детский взгляд. Но даже находясь в такой среде, я все время тянулась к тем, кто много знает и интересно рассказывает. Например, когда бабушки сидели на лавочках и вязали, они что-то рассказывали друг другу. Ты подсаживаешься и слушаешь – тебе становится интересно. Когда была Пасха, мы обязательно ходили по домам, играли «в яйца». В таком мире я жила в детстве. Когда я окончила школу, я понимала, что сразу пойду работать, и о художественном училище даже и не мечтала.

Я видела картинки в «Юном художнике» и понимала, что мне до них очень далеко (у меня была довольно низкая самооценка). Окончив школу, я пошла в дорожное управление и стала рисовать дорожные знаки и плакаты. Я там отработала два года и поняла, что мне чего-то не хватает. Тогда же я ходила в вечернюю художественную школу. Там была девушка, которая готовилась к поступлению в Пензу. Я видела, что рисует она не лучше меня, но у нее есть амбиции. И поняла, что тоже могу. Так я вместе с ней поехала в Пензу. В итоге она поступила, а я – нет. Было очень обидно.

Я вернулась в Сызрань и продолжила работать. На следующий год я снова поехала и снова не поступила. В Пензе я нашла работу с общежитием и начала ходить в студию (студии тогда были бесплатные). Там был преподаватель Шалаев, которому я безмерно благодарна: он меня раскрыл и сказал, как рисовать. И у меня сразу пошел рост – нашелся учитель, которого я услышала. Я сдала экзамен на пятерку. Но училище я не окончила: к тому времени я вышла замуж и на втором курсе родила ребенка.

– А как Вы попали в Российскую академию живописи, ваяния и зодчества?

– Увидела в газете объявление о наборе. Мы с мужем поняли, что хотим туда поехать. Нужно было только представить работы (экзаменов не было). Мы готовились полгода, придумывали, писали картины. Я сшила для них огромные сумки, и мы по Москве везли в них свои картины. Был большой конкурс, и снова получилось так, что муж поступил, а я – нет. Но маме я сказала, что поступила. Я так хотела учиться!

Зимой, когда была сессия и Глазунов шел на просмотр работ студентов первого курса, мне преподаватели сказали: разложи в коридоре работы – он будет проходить и увидит твои картины (а я все рисовала по программе). И когда он проходил, увидел работу и сказал: зачислить. Причем он был против девочек-художников – были одни мальчики. Но меня зачислили.

– Через некоторое время Вы стали работать в Академии преподавателем кафедры портрета. Это из-за Глазунова?

– Нет. Портрет меня всегда интересовал; я рисовала их с детства.

– Какие наиболее интересные работы того периода остались в Вашей памяти?

– Портрет мамы, портрет папы. Мне позировали друзья, дети друзей…

– То есть Вы еще не были известным художником, чтобы писать портреты известных людей?

– Я вообще известных людей очень мало писала.

– Не пошли по пути Шилова?

– Нет. Хотя Шилов преподавал у нас в портретной мастерской полтора года. Была определенная программа: нарисовать столько-то работ, и я делала раза в три больше, чем остальные. На курсе меня называли железной женщиной (как я потом узнала). Мне нравилось рисовать, и в основном я писала портреты. Еще с детства мне нравились лица на тетрадках. Там был Пушкин, Некрасов… Я очень внимательно рассматривала эту графику. Музеев не было, книжек в доме не было. И единственное, что оставалось, – учебник, в конце которого были картины.

– Потом Вы стали членом Международной федерации художников ЮНЕСКО.

– В студенческие годы мы написали заявление и вступили туда.

– Это дает Вам какие-то привилегии, возможности?

– Скорее, нет. Я даже в московский Союз художников не стала вступать – времени нет.

– Вы избегаете титулов, чинов и званий…

– Я не избегаю... Главное, мне кажется, должна быть картина. Картина уже говорит о тебе. В 2020 году меня через Интернет нашли китайцы и купили несколько работ. И для них это было очень важно – звания, благодарственные письма…

– Это увеличивает (в хорошем смысле) стоимость работы. Написанное простым художником и академиком – это уже две разные цены.

– Да, наверное. Я боюсь потока, и очереди на портрет я не хочу. Одно время было очень много заказов, и я не успевала. И я поняла, что теряется качество. Я поняла, что мне хочется делать то, что мне самой бы нравилось.

– Я хочу представить нашим телезрителям вот такое издание: «Сайда Афонина». Это альбом; здесь помещено большое количество работ, и он дает представление о Вашем творчестве. Очень интересное издание.

Сколько в своей жизни Вы написали портретов?

– Несколько сотен…

– Вам известна статистика, в каких странах (кроме Китая) находятся Ваши работы?

– Во Франции, Флоренции, Нью-Йорке, Брюсселе… Несколько коллекционеров покупали повторные работы. Например, картины Кирилла Белоезерского, Серафима Саровского, Антония и Феодосия Печерских.

– Вы участник выставки «Новые имена русского реализма», персональных выставок в Совете ректоров Москвы и Московской области, в Музее Островского, в Московской думе, в Русском культурном центре города Вильнюса, в Русском культурном центре города Брюссель, в Академии русской живописи во Флоренции, в Музее графики города Пиза. И это не всё. Та девочка, которая смотрела на Волгу с теплоходами, все-таки приблизилась к миру, который раньше был лишь в ее фантазии?

– Да, мир стал намного шире. Я тренировалась в яхт-клубе, и мы участвовали в соревнованиях. В конце школы мне предложили быть детским тренером. Мне было 18 лет. Год проходит – я тренер, второй год проходит – я тренер… А потом я увидела себя в ряду со всеми художниками.

– Ощущаете ли Вы себя элитой?

– Нет. Я из простой семьи.

– То есть Вы простой человек, который пишет непростые картины?

– Есть женщина, которая вышивает, есть женщина, которая готовит, а я – женщина, которая рисует.

Ведущий Константин Ковалев-Случевский