Церковь и общество. Хоровой дирижер, регент церковных хоров, педагог Евгений Тугаринов. Часть 2

Продолжение разговора с дирижером, музыкальным писателем, кандидатом искусствоведения, художественным руководителем детской православной хоровой студии «Царевич», членом Союза писателей России Евгением Святославовичем Тугариновым, который в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о новых семинарах по духовному пению, которые проходят на базе Свято-Дмитровской школы, и о важности обмена опытом в певческом искусстве.

Мы продолжаем разговор с Евгением Святославовичем Тугариновым – дирижером, регентом церковных хоров, музыкальным писателем, кандидатом искусствоведения, художественным руководителем православной хоровой студии «Царевич».

– Напомните, Свято-Димитриевская школа была создана при Елоховском соборе?

– Нет. Школа создана в стенах прихода благоверного царевича Димитрия Угличского и московского чудотворца, последнего сына Ивана IV (Грозного).

– Последнего представителя династии Рюриковичей.

– Верно. Моя фамилия получила свое звучание от имени половецкого царя Тугоркана, который породнился с киевским князем Святополком Изяславичем (Святополк отдал свою дочь за Тугоркана). Получается, что спустя множество поколений я в какой-то степени потомок и Рюриковичей. А значит, царевич Димитрий – мой родственник. А я являюсь прихожанином Димитриевского прихода и учителем Свято-Димитриевской школы; я являюсь художественным руководителем детской православной хоровой студии «Царевич», названной в честь царевича Димитрия.

Буквально несколько недель назад у нас случилось радостное событие. Наша школа, которой уже 22 года, получила здание на Шаболовке (недалеко от храма царевича Димитрия). Это очень большое старинное здание; оно требует некоторого ремонта, а значит, и средств. Но мы с большой надеждой и радостью смотрим на будущее нашей школы, которая сможет увеличить число своих учеников.

Наша школа подавала заявки на грант для проекта «Русские регенты». И это увенчалось успехом. Президентский Фонд культурных инициатив уже дважды выделил значительные средства на реализацию этого проекта. Уже можно подвести некоторые итоги. За три года мы провели 15 семинаров для регентов и певчих. Было несколько сотен участников со всей страны. Семинары прошли в Муроме, Козельске, Москве, Петербурге, Рыбинске, Белеве, Королеве. Они вызвали большой отклик клиросных певцов и регентов. Нас стали приглашать в монастыри; монашествующие стали участвовать в наших семинарах. А это означает, что тебя признали церковным.

Наше пение не однотипно. Есть пение монастырское, есть пение приходское, есть пение соборное. Монастырский род пения – простой, строгий, быстрый. В приходском пении может быть что-то от монастырского и от соборного пения; там начинает присутствовать светский элемент…

– Некоторая концертность.

– Это зависит от прихода. Мы стараемся быть от этого в стороне. У нас пение основано на обиходе. Но я, будучи регентом Елоховского собора, часто певал «Покаяния отверзи ми двери» Веделя, или, например, задостойники Турчанинова, или антифоны Третьякова.

Я вспоминаю такую историю. Как-то отец Матфей (Мормыль), молодой регент Троице-Сергиевой лавры, не спел «Покаяния отверзи ми двери» Веделя. И, уходя со службы, он услышал от старцев лавры: «Ты отнял у нас Великий пост» (это произошло в Неделю о мытаре и фарисее). Они привыкли, что первое исполнение «Покаяния отверзи ми двери» – Веделя. Это было в 1960-х годах. И отец Матфей всю жизнь помнил это замечание.

– Есть какие-то вещи, которые в церкви не так обязательны, но исполняются во что бы то ни стало. Например, «Дева днесь» (Рождественский кондак) Бортнянского.

– Это традиция.

Проведение семинаров стало для меня не то что второй работой – это стало моей второй половиной. Приходится много отдавать людям. И ты видишь, как востребовано то, что мы делаем. С каким вниманием участники семинаров слушают протодиакона Александра Кедрова, Ирину Денисову, Михаила Гилла из Чикаго или Владимира Красовского из Сан-Франциско… Или Геннадия Дмитряка, профессора Московской консерватории и руководителя капеллы имени Юрлова. У нас такой спектр преподавателей и экспертов, которого нет ни в одном учебном заведении – ни в духовном, ни в светском.

Господь помог мне собрать такую группу хоровиков, специалистов. За что я очень благодарен, потому что сам я ничего бы не смог. И с Божией помощью удается проводить семинары.

– Пение – это понятно. А что можно рассказывать регентам?

– А мы не рассказываем, мы поем. Никаких лекций у нас нет. У нас 8 часов пения. И люди говорят: хотим еще.

– И все же какова цель? Вы хотите сделать пение единообразным или наоборот?

– Ни в коем случае! Но такие попытки были в нашей истории. Например, в первой половине XIX века было активное насаждение традиций петербургской капеллы; эту традицию пытались распространить на всю Россию.

– Была борьба московской синодальной школы и придворной певческой капеллы Санкт-Петербурга.

– Был эпизод, когда управляющий придворной певческой капеллой генерал Львов приехал в Москву на прием к митрополиту Филарету (Дроздову). И митрополит Филарет спросил его: «Если Вы приехали учить нас церковному пению, может быть, Вы споете нам на восьмой глас “Господи, воззвах”»? На что Львов сказал: «Я не пою и гласов не знаю». Тогда митрополит сказал: «Кланяйтесь от меня генерал-губернатору Петербурга». Это был конец разговора.

– Львов был гениальным скрипачом и очень хорошим музыкантом. Но регентство – это немного другая профессия?

– Он просто был носителем другой культуры.

Мы ни в коем случае не насаждаем единообразие. Наоборот, приглашая протодиакона Александра Кедрова, мы знакомим наших участников с опытом русского иммигрантского пения. Приглашая регента какого-нибудь монастыря, мы знакомим слушателей и участников с опытом монастырского пения. Мы приглашали Владимира Онуфриевича Семенюка (к сожалению, ныне покойного); он дважды участвовал в наших семинарах. Мы давали участникам возможность посмотреть на мастера хорового дела, на мэтра, на патриарха нашего хорового искусства. У нас был Владислав Александрович Чернушенко…

Основная цель – помочь преодолеть тот урон, который нанесла хоровому церковному пению пандемия, когда большие хоры сократились или исчезли, когда во многих храмах стали петь один-два человека. Когда люди много лет регентуют в одном и том же храме, они порой не знают, что происходит в храме на соседней улице. А мы их собираем вместе: мы даем возможность почувствовать нашу общность. Каждый может по-своему распевать восьмой глас – но он знает свои корни. Мы приглашаем специалистов по древнему знаменному пению. Но мы также используем музыку, например, Геннадия Лапаева, давая понять, как композитор и наш современник слышит время; какими напевами, какими мелодиями он откликается на сегодняшний день. И мы как бы соприкасаемся с тысячелетней историей церковного пения.

– В начале XX века собирались регентские съезды. Сейчас такого нет. Вы исполняете эту функцию?

– Съезды проводятся. Уже прошло три регентских съезда, но туда приезжают по 400–500 человек. Когда так много людей, невозможно коснуться каждого сердца певца. Просто не хватит времени. А когда к нам приезжает 70–80 человек, мы каждого зовем по имени. Мы успеваем сблизиться, потому что наши семинары проходят три дня. Обычно это пятница, суббота (учебные дни); и в воскресенье – литургия. Но мы не только готовим литургию, мы изучаем Великий пост и Пасху, двунадесятые праздники, венчание и панихиду, молебны, архиерейскую службу. Мы берем все аспекты православного церковного богослужебного пения. И люди к нам едут, потому что мы можем обновить их репертуар. Мы можем сказать, как служили при митрополите Антонии, или при святителе Иоанне Шанхайском, или при патриархе Алексии I, или как служили в Париже при митрополите Евлогии. Наши преподаватели об этом рассказывают и знакомят с этим репертуаром участников семинара. И я знаю, что мы делаем очень большое церковное дело. И мы уверены, что это надо продолжать.

– Вы служили за рубежом и знаете, что такое зарубежная певческая традиция (по крайней мере, в тех местах, где Вы служили). Иммигрантское пение сохранило что-то такое, что мы утеряли? Оно сейчас привносит что-то новое или, наоборот, у нас учатся?

– Это очень хороший, важный и глубокий вопрос. Когда было куплено Сергиевское подворье в Париже (это 1924 год), обнаружилось, что нет певческих книг. Тогда учредители подворья сели за стол и стали вспоминать, кто какие гласы помнит. И в результате выяснилось, что лучше всего запомнились гласы Троице-Сергиевой лавры дореволюционного периода. Так мы не потеряли гласы Троице-Сергиевой лавры. И мы можем быть уверены, что гласы, которые пели в Париже (а потом и в Лондоне), – это те гласы, которые пришли к нам из дореволюционной России. И это нас убеждает в правильности нашего сегодняшнего пути.

Церковь в России претерпела гонения, невероятный урон монашеской жизни и духовных школ. Ничего этого не было несколько десятилетий. И, естественно, этот урон сказался и на церковном пении. В 2007 году произошло объединение Русской Православной и Русской Зарубежной Церквей. И даже если мы поем немного иначе, это только создает богатство нашего церковного пения, его многообразие. Мы ни о чем не спорим. Пение одно. Оно идет от начала Руси.

– То есть идеи создания универсального пения нет?

– Конечно, нет.

– А какие-то новые веяния приветствуются или все стараются держаться чего-то старого?

– Церковь – это традиция; это Предание, это Писание. Но мы порой не понимаем ни языка, ни смысла, потому что мы на две тысячи лет отстоим от этих слов. Мы на тысячу лет отстоим от этих мелодий. Нашему гармоническому строю всего четыре века (с того момента, как появилось партесное пение).

Я думаю, что очень важны опыты Геннадия Лапаева, Ирины Денисовой. Потому что современный церковный человек хочет слышать не только то, что было написано столетия назад, но он хочет слышать и сегодняшнее звучание той старой мелодии. Композиторы берут элементы старых мелодий. А старые мелодии состоят из попевок. И эти попевки, может быть, с другим аккордом, с каким-то иным сочетанием тональностей, звучат и как бы говорят нам: мы ваши современницы; мы также говорим о Церкви, о Боге, о вере.

– Вообще музыка – это очень хрупкая вещь. Византийское наследие утеряно: мы не знаем, как пели в Византии…

– Мы это знаем. Традиция не нарушалась в Иерусалиме и на Афоне.

Музыка по-разному слышится. Но, прозвучав, музыка уходит, и очень трудно бывает вспомнить, как она проходила. В силу нашего опыта, церковного, человеческого, профессионального, музыкального, мы по-разному слышим, по-разному видим. Вот мы смотрим на картину. Картина и завтра будет такой же; она потемнеет, но останется. А музыка не просто темнеет – она исчезает, заканчивается. Если вы исполнитель, у вас она прозвучит так, а у меня прозвучит, может быть, иначе. Но это не значит, что кто-то из нас хуже или лучше.

– Какой итог работы Ваших курсов можно подвести на сегодняшний день?

– Семинары показали свою нужность. Это значит, что мы должны стараться продолжать эту работу. Продолжать там, куда зовут; там, где в этом наибольшая нужда. А нужда есть во всей России. И благодаря телеканалу «Союз», может быть, больше людей услышат об этом.

Ведущий Константин Ковалев-Случевский