Церковь и общество. Беседа с композитором и музыкальным публицистом А.О. Висковым. Часть 2

Продолжение разговора с композитором, арт-директором Московского хорового ансамбля духовной музыки «Благовест», экспертом и членом жюри Патриаршего международного фестиваля «Песнопения христианского мира» Антоном Олеговичем Висковым, который в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о том, что такое духовная музыка и чем она отличается от светской, о церковном пении современности, о композиторах, которые работают сегодня в данном жанре.

– Сегодня в гостях Антон Олегович Висков, композитор духовной музыки, человек, который создал большое количество музыкальных произведений. В православном мире он хорошо известен и не раз выступал на нашем телеканале «Союз». Сегодня мы продолжаем разговор на тему духовной музыки.

Говорят: «духовная музыка». А что это такое? Чем она отличается от обычной музыки? В чем ее особенность?

– Градация духовной, литургической музыки очень сложная. Мне представляется, что вся великая музыка в той или иной степени духовна, потому что она есть свидетельство бытия Божия на земле и Его заботы о нас. Мы слушаем Бетховена, мы слушаем Моцарта, симфонии Чайковского… Это конфликт добра и зла. Обратите внимание, в симфониях Рахманинова в конце всегда звучит победный мотив: «Христос воскресе!» А до этого – день гнева. Воскресение Христово освящает всю нашу жизнь. И в великой музыке, в великих картинах, в великой литературе мы всегда это чувствуем.

Есть музыка богослужебная; она очень разнообразна. Она развивается, имеет стили, как и архитектура: есть богослужебная музыка эпохи барокко, эпохи классицизма, романтизма, новорусского стиля; есть современная богослужебная музыка. Какая музыка может звучать в церкви, а какая – нет? Мне кажется, что каждый должен ответить по-своему. Я думаю, что это дело вкуса, дело внутренних духовных пристрастий. Кто-то, например, не выносит в церкви музыку эпохи барокко, партес. Считается, что это духовная прелесть, которая пришла к нам с Запада, из Католической Церкви. Но послушаешь – вроде русская… Русское искусство тем и сильно, что оно может аккумулировать различные мировые влияния и преобразовывать их в свое. Так было в эпоху Византии, когда византийское искусство пришло в Киевскую Русь после ее крещения. Кстати, это не совсем византийское искусство – оно же пришло через Болгарию. По большому счету это болгарское искусство.

– Вы же говорите об одноголосии, о пении с исоном?

– Да, но оно пришло в болгарской редакции.

– Многие представляют византийское искусство так: гигантский Храм Софии, священство, одетое в золотые одежды, и огромные многоголосные хоры. А на самом деле все было не так…

– Это сейчас уже сложно сказать; по-разному было. Я, например, знаю, что в византийском церковном искусстве был орган, который тянул основную ноту, а на его фоне голос изображал какие-то замечательные мелодии, рулады с богослужебными текстами.

Дело в другом. Само понятие богослужебной музыки (что духовно, а что нет) очень расплывчато. Точно так же, как в храмовом искусстве. Представьте: эпоха классицизма. Храмы построены по древнегреческим образцам – Казанский и Исаакиевский соборы в Петербурге, храм Мартина Исповедника в Москве, Елоховский Богоявленский собор… Это же все классицизм, ампир. Это стиль в архитектуре, который подражал античным языческим образцам. И я бы сказал, что там есть и какое-то масонское влияние – многие храмы эпохи классицизма выражали масонские идеи. Например, храмы Львова в виде пирамиды или пасхи. Хотя Николай Александрович Львов масоном не был, насколько я знаю. Но все это не умаляет значения храмов как православных. Мы приходим туда к Богу; мы поем православные молитвы на церковнославянском языке.

И в музыке то же самое. Эпоха Бортнянского, эпоха Березовского… Сейчас этих композиторов мы не считаем какими-то еретиками, которые сочиняли недуховную музыку. Но их музыка была написана по западноевропейским образцам. Например, Бортнянский был воспитан в Болонской академии, как и Моцарт. Эта эпоха объединяет культуры, но нашу православную культуру она нисколько не умаляет. Музыка развивается. Все ее стили, как и развитие искусства в других областях, проходят эволюцию.

– Как говорят ученые, сейчас мы можем воспроизвести русскую музыку по расшифрованным нотам только с конца XV века. Из Византии мы получили музыку, которая была обозначена точечками. Регенты знали, как петь, но не дали нам справки для этого. Таким образом появилось унисонное пение, которое существовало пять столетий, но сейчас мы его не можем исполнить. Это трагедия: мы утеряли это тайно-сокровенное пение по крюковым нотам, которое было изобретено только на Руси и является чем-то совершенно уникальным, действительно созданным нашей культурой. Почему мы сейчас его не возвращаем? Почему многоголосие окончательно победило?

– Я бы не сказал, что в моей душе оно победило. Когда я слушаю пение старообрядцев, это производит потрясающее впечатление. Сейчас отреставрировано много старинных записей. Например, запись Морозовской общины; давали концерты в зале Чайковского в начале XX века. Сейчас есть замечательный старообрядческий хор во Ржеве. Духоборы (секта, которую поддерживал еще Лев Николаевич Толстой) тоже поют одноголосие… Одноголосное пение производит очень сильное впечатление. Это не просто пение – это не совсем музыка… Это немножко выше, чем музыка, потому что это – молитва. Но это абсолютно не умаляет роли гармонического и полифонического пения, которое существовало в нашей Православной Церкви в XVIII–XX веках. Творчество Чеснокова, Рахманинова, Кастальского… Это различные пути. Мы же в храм приходим к Богу, и когда мы слышим прекрасное пение в любом стиле, это нас ведет к Нему. Истина – это Бог, а духовное пение в любом стиле – это хвала, гимн величию Божественной милости к нам и наше собственное ощущение благодарности, что Бог привел нас в этот мир и дал нам счастье его видеть.

(Звучит песнопение «Хвалите Господа с небес». Композитор А. Висков. Исп. Академический хор отдела хорового дирижирования Музыкального училища им. Гнесиных. Дирижер О. Глазеева.)

– Духовное пение не связано с музыкальными инструментами. По крайней мере, в нашей традиции. Вы размышляли, можно ли нам двигаться в этом направлении. Или все-таки музыкальные инструменты навсегда запрещены в церковном хоровом пении?

– В православном пении и так все хорошо. Орган у нас воспринимается как принадлежность латинского богослужения. Это тоже не совсем правильно, потому что орган и там вошел в обиход не так давно, и с ним тоже была борьба. Например, в Римской школе, представленной в Ватикане Палестрином, орган был вообще запрещен. Они до сих пор что-то исполняют без органа.

А нам-то орган зачем? У нас прекрасные хоры! Свиридов сказал: «У нас страна песни, страна хора, страна печали, страна минора, страна Христа». Нам это просто не нужно; у нас такие голоса, что мы можем любой орган перепеть. Но в каких-то концертных произведениях я иногда соединяю орган с хором. Но трактую его не как элемент латинского богослужения, а как подобие некоего народного инструмента, колесной лиры, под которую пели калики перехожие, слепцы-музыканты. И эта огромная «лира» может быть символом русского старчества, русского скитальчества. Это образ, который очень тесно связан с нашей культурой.

– Вам принадлежит знаменитая фраза, которую часто цитируют в Интернете: «Истинное ангельское пение – это та стилистика музыкального барокко, в которой творили Бах, Гендель, Шютц, Букстехуде».

– Когда на Русь в середине XVII века пришла стилистика западноевропейского барокко, многие люди, приходящие в храм, считали, что ангельское пение – это такое гармоническое пение, когда все голоса благозвучно объединяются друг с другом. Но при этом нужно помнить, что старое пение до прихода западноевропейской традиции было в основном одноголосным. В редких, каких-то очень торжественных случаях, связанных с великокняжескими, царскими службами, было три голоса.

– Троестрочное пение?

– Троестрочное пение. Очень мало осталось памятников даже по сравнению с одноголосием. Это было особое направление. Но я думаю, что оно не имело шансов выжить в конкуренции с гармоническим пением западноевропейского типа. Духовная полемика, которая тогда проходила во всех сферах искусства, очень сильно коснулась и музыки. Кто-то считал, что истинно ангельское пение – это одноголосное пение низкими мужскими голосами. Кто-то считал, что ангельское пение – это какие-то высокие, парящие, может быть, детские голоса...

Наверное, мои слова часто цитируют потому, что я в свое время сделал реконструкцию литургии конца XVII века; она так и называется: «Литургия ангелов». И там как раз было написано: «Вот истинно ангельское пение». Это был отзвук той острой полемики. Победило гармоническое пение, которое сейчас существует в Православной Церкви: мы поем на четыре голоса. Традиция пришла из Западной Европы, но здесь она обрела свое звучание и стала истинно русской – мы не можем сказать, что сейчас мы поем по-западному. Русское искусство – многосоставное, многофакторное; оно вбирает в себя различные направления национальных школ, культурных традиций и в то же время дает что-то свое – оно развивается. Искусство – это не единый поток, это огромная река с притоками, островами, протоками, водоворотами… Это прекрасно, потому что развитие искусства и его движение вдохновляются Божественной силой. Люди являются только орудием, хотя их воля имеет здесь огромное значение. Но все это должно быть согласовано с единым Божественным замыслом.

(Звучит песнопение «Встречайте, встречайте!» Композитор А. Висков.)

– Зачем сочинять духовную музыку, если и так все хорошо? У нас ее огромное количество, а композиторы продолжают работать… Для чего? Что Вас стимулирует на это?

– Это касается всех видов искусства; в частности, и музыки. Зачем что-то писать, когда столько создано, что не прослушать никогда? Прослушайте всего Моцарта, всего Баха – вам хватит с головой, и никакой современной музыки не нужно… Это духовная потребность. Бог дает какой-то импульс: это надо сделать. Значит, это нужно. Мы даже не рассуждаем, почему это так. И потом нам самим приятно услышать Его глас, Его волю и исполнить ее.

То, что было написано Чесноковым, – прекрасно. Если мы прослушаем всего Чеснокова, мир станет другим. Но сейчас не очень большие составы в храмах – в основном квартеты, и Чеснокова им петь трудно. У него, кроме литургии, 42-го опуса, на четыре голоса почти ничего нет – всё для огромных хоров. Нужно заполнять репертуарную нишу. И мне очень приятно, что благодаря общению с такими небольшими составами, как квартет ансамбля «Вера», мне удалось найти направление. Например, я сделал сборник колядок, сборник пасхальных кантов, которые написаны для небольшого состава. Их сразу стали петь. Меняется исполнительская практика; она отражает потребности, которые композитор должен обязательно удовлетворить.

– Бортнянскому в свое время была заказана общегосударственная литургия. Он ее с успехом сочинил; она пелась в храмах по всей России. Была как бы цензура – чтобы не было никаких нововведений и неожиданностей. Нам нужна музыкальная цензура? Или мы принимаем все, что напишут духовные композиторы?

– Цензура происходит в храме естественным образом. Приходят в храмы бабушки: они не будут слушать какую-то сложную музыку. У них есть привычный стиль. За его рамки выходить можно, но так, чтобы не мешать их молитве… А то, что в эпоху классицизма Бортнянский сочинил литургию, – это же вообще стилистика того времени, унификация. Делали планы городов, проекты зданий, которые должны были везде строиться; эти проекты утверждались… Это желание унифицировать жизнь. Имелся в этом определенный смысл, как и определенные недостатки. Ну а какие явления в нашей земной жизни не имеют недостатков? Если бы мы были в раю, там бы недостатков не было. А здесь приходится терпеть.

Ведущий Константин Ковалев-Случевский

Записал Иван Игнатов