Беседы с батюшкой. Священник Дмитрий Барицкий. 31 мая 2023

Сегодня у нас в гостях священник Дмитрий Барицкий, доцент Московской духовной академии, кандидат богословия.

– Вера от слышания, а слышание от слова Божия, говорит апостол Павел. Можно ли истолковать эти слова как совет и благословение регулярно читать Священное Писание и как предостережение, что, как только уходишь из этой области, можешь утратить веру?

– Хороший вопрос. Конечно же, Священное Писание – это некое ядро Церковного Предания; это первая фиксация того Откровения, которое Бог дал Своему народу, с которым Он заключил завет: первоначально – Ветхий Завет с еврейским народом, который получил Священное Писание через пророка Моисея; и Новый Завет, который Церковь получила через апостолов и их последователей. Поэтому, безусловно, священный текст – это своеобразная концентрация опыта богообщения, некий флагман, на который мы равняемся в своей духовной жизни и в своей мысли, когда рассуждаем о церковной жизни и о том, как нам установить верные отношения с Богом и друг с другом. Во-первых, для нас это некий источник, к которому мы обращаемся каждый день и ищем те истины, которыми могли бы руководствоваться в повседневной жизни. Кроме того, для нас это некое мерило, канон, то есть линейка, с которой мы сверяем свои мысли, чувства, поступки.

– Получается, что ежедневное чтение – это и способ укоренения себя в вере, и техника духовной безопасности, и, наверное, свидетельство если не любви, то хотя бы нашей обращенности в сторону Бога.

– Да, безусловно. Помню, когда я учился в семинарии, нам священники, наши преподаватели, давали такую установку, что чтение священного текста должно входить в наше ежедневное молитвенное правило. По возможности мы должны в день прочитывать главу из Евангелия, главу Апостола и, если в силах, главу из Ветхого Завета... Это воспитание определенного навыка к ежедневному чтению священного текста. Потому что в святоотеческой традиции, в православной традиции ежедневное чтение Священного Писания приравнивалось к молитве. Есть молитва, когда мы берем молитвослов, встаем перед иконами и обращаемся к Богу словами святых. А есть молитва, когда мы читаем священный текст, рассуждаем над ним, пытаемся увидеть какие-то общие духовные закономерности в этом священном тексте и применить к своей жизни.

Поэтому, конечно, чтение священного текста должно входить в ежедневное молитвенное правило того человека, который желает идти по пути христианского совершенствования. Это некий ориентир, на который мы должны равняться и к которому должны постоянно обращаться.

– А есть какие-то правила, как правильно читать Евангелие? Я Вас спрашиваю и как богослова, и как человека, который родом из священнической семьи.

– В христианской традиции есть два способа чтения священного текста. Я сейчас говорю так, как мне это видится, необязательно то, о чем я говорю, где-то записано.

Первый способ (он довольно древний) – это практика научного чтения священного текста. То есть мы имеем перед собой Священное Писание и хотим узнать, что же конкретно тот или иной автор священного текста пытался сказать этими словами своей непосредственной аудитории.

Например, Моисей, обращаясь к евреям, которых он только что вывел из Египта, говорит: «Не произноси имени Божьего всуе». Мы, как ученые, берем этот фрагмент и пытаемся выяснить, что же конкретно Моисей имел в виду, какое послание он хотел передать своей непосредственной аудитории. Для этого мы привлекаем данные истории, то есть работаем в первую очередь как историки, чтобы восстановить культурно-исторический фон той эпохи, понять, кто такой Моисей, каким характером он обладал, какое образование и воспитание имел, какие цели перед собой ставил, какие мотивы им двигали. И мы должны понять, кто такие евреи. Евреи – были людьми косными, они долгое время провели в египетском плену, там переняли многие языческие обычаи и, вполне вероятно, могли использовать имя Божие по старинке в каких-то магических ритуалах. Вот для этого Моисей говорит им, что негоже имя Божие (Яхве) упоминать всуе, то есть использовать в магических ритуалах. То есть мы выяснили, что конкретно означала эта заповедь в тот момент, когда она была впервые зафиксирована в тексте.

Или, допустим, нас интересуют события Всемирного потопа и мы как ученые хотим разобраться, какой же все-таки был Потоп: глобальный, как это представлено в Священном Писании, или локальный. Для этого мы берем священный текст; как правило, стараемся читать текст в подлиннике, то есть на еврейском или на греческом языке, привлекаем другие памятники, которые рассказывают об этом знаменательном событии. Мы анализируем жанр текста, его литературные особенности; пытаемся, насколько возможно, реконструировать культурно-исторический контекст, пытаемся привлечь какие-то археологические данные, данные таких наук, как геология, палеоботаника. И так далее. Проанализировав эти данные, мы через их призму пытаемся посмотреть на то, о чем говорит священный текст.

То есть задача научного анализа (первого способа чтения Священного Писания) – не столько применить священный текст к своей жизни, сколько реконструировать тот, как сейчас говорится, бэкграунд, тот фон, на котором произошли эти события, реконструировать, как произошли эти события, чтобы понять, что же это были за события на самом деле.

Ученый всегда стремится понять, о чем текст написан, как этот текст звучал в его первоначальном контексте. Конечно, решить эту задачу могут немногие, потому что для этого нужно знать греческий язык, еврейский, арамейский, латинский язык, желательно парочку еще каких-нибудь древних восточных языков (может быть, аккадский или египетский), чтобы привлечь как можно больше источников. Для этого нужно работать с различными словарями, справочниками, энциклопедиями, знать два или три современных языка, на которых выходят научные статьи: например, английский, немецкий, французский. Вот тогда можно более-менее уверенно себя чувствовать на стезе ученого.

Как вы понимаете, это удел избранных. Для этого человек поступает в богословский институт, заканчивает бакалавриат, магистратуру, аспирантуру, защищает кандидатскую диссертацию, потом докторскую и посвящает этому всю жизнь. Человек реально может всю жизнь заниматься какой-нибудь одной проблемой. Например, я знаю ученых, библейских археологов, которые всю жизнь решают вопрос, каким же конкретно маршрутом Моисей шел из Египта в землю обетованную. Они рассматривают различные гипотезы, выдвигают версии, опровергают альтернативные точки зрения, предлагают свои. И так далее и тому подобное.

Если говорить о святых отцах, безусловно, они эту первую задачу старались выполнить. Потому что практически любое святоотеческое толкование начиналось именно с анализа, как говорили отцы, буквы Священного Писания, анализа истории Священного Писания. Нужно было прояснить, о чем этот текст написан, как он написан, к каким событиям  отсылает.

Например, можно вспомнить известную работу Оригена. Это христианский автор, он не святой отец, тем не менее богослов, который оказал огромное влияние на последующую святоотеческую мысль, в том числе на экзегезу святоотеческую и христианскую в целом. Его известный труд называется «Гекзаплы». Что пытался сделать Ориген? Он пытался реконструировать первоначальный вариант ветхозаветного текста. Потому что к тому времени, когда он жил (а жил он в III веке по Р.Х.), существовало уже множество версий священного текста: и грекоязычные, и священный текст на еврейском языке (речь идет о Ветхом Завете). Что он делал? Он брал эти рукописи и располагал их по колонкам (столбцам): например, первый текст – на еврейском языке, второй – на греческом (в нескольких вариантах), следующий – на латинском, еще какой-то перевод. И смотрел, где в этих столбцах есть разночтения. Это называется синопсис. То есть он смотрел одновременно на один текст в различных вариантах, пытался эти разночтения найти, объяснить их, а в некоторых случаях – согласовать и предложить какой-то конечный, как ему казалось, правильный вариант. Это был серьезный филологический труд, работа текстолога. И на тот момент работа была выполнена на высоком профессиональном уровне.

Или же, например, сочинение святителя Григория Нисского, которое называется «О жизни Моисея законодателя». Первый этап работы святителя Григория – рассмотреть историю жизни Моисея, то есть он восстанавливает контекст жизни пророка. На основании текста Священного Писания он рассказывает о его детстве, отрочестве, юности, о тех годах, когда Моисей пытается вывести евреев, и так до его смерти. Параллельно он дает какие-то исторические комментарии, пытается прояснить те события, о которых говорит Священное Писание, привлекая материал всемирной истории и таким образом помещая священный рассказ в контекст современной на тот момент науки. То есть он действует именно как ученый, чтобы просто прояснить, что говорится в этом тексте, о чем говорится, к каким реалиям этот текст отсылает.

Назовем этот этап работы со священным текстом научным, потому что здесь достигаются те задачи, которые ставят перед собой кабинетные ученые. Они пишут умные книги, потом эти книги ставят на полки, где зачастую те пылятся. Слава Богу, если их прочитают специалисты или студенты, которые пишут по соответствующей теме диссертацию или выпускную работу.

Мы священный текст так не читаем в домашнем использовании. Конечно, сейчас есть огромный арсенал различных средств, программ, которые позволяют нам глубже проникнуть в смысл тех или иных фраз, разделов, глав, книг. Но человек, который каждый день берет в руки священный текст, не ставит перед собой задачи выяснить, как же было на самом деле.

Второй путь чтения Священного Писания – мы читаем священный текст и стараемся ежедневно применить то, о чем в нем говорится, в своей жизни. Обыкновенно о чем идет речь? Мы берем какую-то заповедь и пытаемся понять, как эту заповедь мы можем применить в своей конкретной ситуации, что текст говорит лично нам.

Например, заповедь о почитании субботы. Десятисловие Моисея, десять заповедей никто не отменял, эти заповеди актуальны и для нас, христиан, несмотря на то, что у нас вроде бы уже есть и Новый Завет, и Нагорная проповедь, и Евангелия, и Послания апостолов. Но десять заповедей никто не отменял; это ядро первого завета Бога со Своими людьми. Поэтому заповедь о субботе актуальна и для нас.

Понятно, когда Моисей в историческом оригинальном контексте говорил евреям, что они должны почитать субботу, он имел в виду конкретный субботний день. Как надо почитать? Посредством покоя. То есть запрещалось работать. Существуют целые трактаты в иудейской традиции, которые посвящены анализу этой заповеди, тому, какие конкретно работы не нужно выполнять в субботний день.

Но для нас суббота уже не так актуальна. Поэтому, когда христианин читает заповедь о субботе, он должен понять какой-то общий универсальный принцип, о чем говорится в этом тексте. Святые отцы толкуют, что говорится не столько о субботе, сколько о любом священном дне, в первую очередь о воскресном дне. С такой же ревностью, с какой евреи почитали субботу, мы должны чтить те священные дни, которые установлены Церковью, в первую очередь воскресный день как малую Пасху. Примерно так. Надеюсь, я дал исчерпывающий ответ.

– Если мы говорим о воскресении Христовом, разные евангелисты по-разному описывают момент, когда жены-мироносицы узнают о том, что Христос воскрес (в самом главном все едины). Есть две версии. Одно толкование говорит, что Дух Святой устроил так, что каждый евангелист описывает отдельный поход ко гробу. Было четыре похода ко гробу, и можно их выстроить в определенной последовательности. И есть толкование, что каждый евангелист в едином устремлении ко гробу тех, кто любил Христа и остался Ему верен, описывает то, что для себя выделил. В общем-то, как и в других местах Евангелия, каждый выделил что-то ему наиболее близкое и понятное.

– Совершенно верно. Здесь проблема более общая. У нас есть четыре Евангелия, и иногда повествования об одних и тех же событиях немножко разнятся, расходятся.

– Например, сколько было гадаринских бесноватых: один или два.

– И была ли встреча римского сотника со Христом или они лично не встречались? В одном Евангелии говорится, что два разбойника хулили Христа, в другом Евангелии говорится, что один все-таки благословлял Его, а другой хулил. И много таких видимых (подчеркну) противоречий. На самом деле объяснить это можно следующим. Дело в том, что Евангелия создавались конкретными людьми для конкретных общин.

– Но по откровению Божьему.

– Естественно. Потому что Дух Божий действует в истории, Он не действует как-то абстрактно. Есть какая-то потребность у общины, Дух Божий вдохновляет автора – и тот создает текст. То есть, в принципе, точка создания любого священного текста – это точка кризиса, когда что-то произошло и что-то нужно пояснить, чтобы человек не сбился с пути к Богу. Как говорит Иоанн Златоуст, если бы мы жили в Боге, если бы ходили перед Богом, как Енох, например, которого Господь взял живым на небо, когда ему исполнилось 365 лет, нам священные тексты были бы не нужны, потому что Дух Божий жил бы в наших сердцах и мы не имели бы нужды в чтении. Это слова святителя Иоанна Златоуста (в толковании на Евангелие от Матфея, в 1-й главе).

Возникновение любого священного текста ситуативно обусловлено. Например, это ярко видно, когда речь идет о пророческих ветхозаветных книгах. Каждая пророческая книга пишется по какой-то конкретной ситуации, зачастую это ситуация отступления от Бога. Евреи отступают от Бога, Господь вдохновляет пророка, дает ему весть, он идет с этой вестью и говорит ее народу. Причем, что интересно, зачастую он не хочет идти...

– Потому что знает, что с ним сделают.

– Он идет как бы вопреки своей воле. Если помните, пророк Иона пытался сбежать, поэтому поехал на корабле в другую сторону. Но там его застал шторм. И так далее.

Нужно понимать, что так обстоит дело с любым священным текстом. Например, послания апостола Павла. Если внимательно читать, видно, что он всегда пишет по какой-то ситуации: или поддержать, или наставить, или разрешить какой-то кризис.

Поэтому библейский текст имеет какую-то цель. Просто для нас со временем эти тексты стали, можно сказать, архетипичными с точки зрения принципов духовной жизни. Там заложен фундамент, там концентрация Откровения, диалога Бога с человеком максимальна. Почему так? Потому, что Бог так захотел. И это ядро, на которое мы равняемся.

Что касается Евангелий, то все они имеют своих адресатов, все они написаны в свое время и по определенным поводам. Например, евангелист Матфей пишет иудеям, христианам, которые пришли в христианство из иудаизма и прекрасно разбирались в законе. Поэтому в Евангелии от Матфея огромное количество ссылок на ветхозаветные пророчества. То есть евангелист как бы подчеркивает, что Христос – Тот Самый Мессия, о Котором говорили пророки.

– И родословие Христа он начинает от Авраама.

– Да. Евангелие от Луки адресовано язычникам рассеяния, то есть людям, которые приходили в Церковь Христову из других верований. Соответственно, богословие немножко иное. Например, то же самое родословие евангелист Лука начинает не с Авраама, а с Христа, и нисходит к Адаму. И его задача – показать, что Христос – это Всечеловек. Если евангелист Матфей хочет показать евреям, что Христос – это истинный потомок Авраама, Сын Давидов и это значимо для его аудитории, то евангелист Лука преследует другие цели: для него значимо показать язычникам, что Христос – это Всечеловек, что язычники, наряду с евреями, достойны спасения и Христос пришел спасти и их. Но это еще не разногласия.

Аудиториями и такими разными богословиями обусловлена разница в Евангелиях. Приведу два ярких случая. Первый – искушение Христа в пустыне. Обратите внимание, что в Евангелии от Матфея – одна последовательность, в Евангелии от Луки – другая. Например, в Евангелии от Матфея сначала сатана говорит Христу, чтобы Он превратил камни в хлебы; второе искушение: он ставит Христа на крыле Иерусалимского храма; третье искушение (как бы кульминация, точка напряжения): он ставит Христа на гору, показывает Ему все царства мира и говорит: «Если поклонишься мне, все это будет Твоим».

У евангелиста Луки немножко другая последовательность: у него сначала искушение про хлебы, затем гора, а потом крыло Иерусалимского храма. Это не случайно. Потому что в мироощущении, в мировидении Матфея и той аудитории, к которой он обращается, гора занимает особое символическое место. Он своим Евангелием хочет показать, что Христос – как Новый Моисей: Он восходит на гору и дает Нагорную проповедь с горы. Кстати, у Луки Христос стал на ровном месте; там нет проповеди, которая дается с горы. У евангелиста Матфея вся проповедь происходит на горе, Христос дает проповедь единократно, единоразово с горы в Галилее. Как некогда Моисей дал закон с горы Синай, точно так же Христос восходит на гору и дает новый закон. У евангелиста Луки образ горы не играет такой важной роли.

Затем у Матфея гора фигурирует во время последней встречи Христа и учеников. Он говорит, чтобы ученики шли в Галилею, где Он их встретит. И происходит встреча на горе; последняя встреча Спасителя с апостолами.

У евангелиста Луки образ горы не имеет такого символического значения, для него важен Иерусалим и храм. Потому что вторая книга, которую пишет Лука, – Книга Деяний. Она о том, как христианство распространилось по всему миру среди язычников. Лука – последователь апостола Павла. И его задача показать, что Иерусалим – матерь городов: здесь вера зародилась, здесь жил Христос и отсюда вера распространилась по всему миру. Поэтому Иерусалим для него важен. И поэтому последняя встреча и вознесение – в Иерусалиме; про Галилею ничего не говорится.

– Кстати, про Галилею очень интересно. На Елеонской горе есть место, которое уже во времена Христа называлось Малая Галилея. Там жили и размещались галилеяне, которые приходили на праздник в Иерусалим. Есть версия, что Господь имеет в виду именно это место, потому что до Галилеи еще добираться и добираться.

– Совершенно верно. Но почему эта версия появляется? Это попытка прочитать эти два текста исключительно исторически и применить их в историческом поле.

Есть такой соблазн: взять четыре Евангелия, разобрать их по отдельным событиям, перемешать и выстроить единую историческую цепочку жизни Спасителя. С точки зрения исторического анализа это верная стратегия, своеобразная реконструкция. Но с точки зрения литературного анализа это неверно. Потому что события, о которых писал евангелист, выхватываются из оригинального контекста, из книги, которая скреплена общей идеей, темой, проблемой, и помещаются в совершенно инородный контекст. То есть они теряют свою литературную форму. А мы должны понимать, что все-таки Евангелие – это не просто исторические документы, это еще и литературно-богословская обработка того, что произошло.

Еще один пример приведу. Это две встречи с сотником. Исцеление слуги сотника в Капернауме. В версии евангелиста Матфея Христос приходит в Капернаум, там к Нему подходит сотник и говорит, что его слуга болен. Христос говорит: «Пойдем, Я его исцелю». Сотник отвечает: «Нет, я человек подзаконный, военный, поэтому скажи только слово – и мой слуга выздоровеет». И таким образом происходит исцеление на расстоянии. Очень краткий рассказ. Одно из чудес Христа.

Версия Луки радикально отличается от версии Матфея. Сначала ко Христу приходит делегация иудеев. Они говорят: «Есть у нас сотник, очень благочестивый человек, построил нам синагогу, у него болен слуга, сходи и исцели его». Христос идет. Приходят друзья сотника и говорят: «Не утруждай Себя, потому что он настолько богобоязненный человек, что даже себя почитал недостойным, чтобы произошла ваша личная встреча (то есть идет акцент, что не было личной встречи сотника со Христом). Скажи только слово – и выздоровеет слуга». И там говорится, что Христос подивился такой вере.

И опять же интересно. Для Луки это значимо, потому что он обращается к язычникам. И ему важно показать, что уже тогда, во время земной проповеди Христа, язычники демонстрировали удивительную веру. Такую веру не выказывали даже иудеи, которые вроде бы должны были принять Мессию. То есть его задача показать: «Язычники, вы тоже достойны спасения. Христос пришел и к вам, не только к иудеям. Поэтому не смущайтесь, вступайте в Церковь Христову».

Перед Матфеем стояли совершенно иные задачи: для него это одно из чудес в ряде других, о которых он сообщает. Один мой знакомый батюшка, преподаватель Санкт-Петербургской академии, привел такую аналогию, что точно так же мы работаем с зумом. Евангелисты по-разному наводят зум. Матфей смотрит как бы издалека, он описывает общую ситуацию, ее контуры. Лука приближает зум и более детально описывает произошедшее событие. Но он руководствуется при этом своими богословскими соображениями и целями, которые перед собой ставит, и потребностями той аудитории, к которой он обращается.

– Тогда возникает очень важный вопрос. Это же не значит, что они лгут и искажают действительность?

– Конечно, нет.

– Это особенность восприятия человека. Мы с Вами, если сейчас будем улицу описывать, разное там увидим. То есть Матфей то, что происходило, описывал в соответствии со своим менталитетом, воспитанием, уровнем образования и всем прочим. Естественно, богодухновенно, но тем не менее человеческое Господь не отменяет.

У Луки другое воспитание, образование, поэтому он воспринимал ситуацию как-то иначе. И как запомнил, воспринял, так и передает. Потому что иначе мы рискуем сказать, что они слукавили.

– Дело в том, что богодухновенность текста подразумевает в первую очередь его непогрешимость с точки зрения передачи глубоких спасительных истин. И в этом смысле ни текст Матфея, ни текст евангелиста Луки против истины не погрешают. Просто они по-разному описывают одно и то же событие в силу своих человеческих особенностей и тех обстоятельств, в которых они находятся.

Возможно, здесь сыграла роль просто человеческая память. То есть Дух Святой, Который вдохновлял апостолов, не посчитал нужным заострить внимание на конкретной предметности события, как конкретно оно происходило. В принципе, с точки зрения филологии, точнее нарратологии (одна из областей моих интересов – это нарративныйанализ), это все очень легко объясняется. Просто Матфей использует здесь особый прием.

Например, можно сказать таким образом: Бог дал Моисею на Синае закон, а Моисей потом передал этот закон евреям. Фокус приближен: Бог передает Моисею закон (так и было), а Моисей передает закон евреям. Можно сказать об этом же с более длинной дистанции: Бог на Синае дал евреям закон. У нас не возникает вопросов, мы не уточняем: «Бог не евреям дал закон, а Моисею, а тот уже передал евреям». Мы не отмечаем, что здесь есть какое-то противоречие, есть два фокуса.

То же самое и здесь: Матфей просто рассматривает это событие с более далекой дистанции. И он говорит так, как будто лично встретились Христос и сотник, то есть произошел какой-то контакт. Лука – историк, любит детальные описания, иногда в них дотошен. И поэтому он хочет выяснить, как же было на самом деле. Причем это соответствует его задачам и целям. Поэтому такая разница.

– Это очень интересно. И, думаю, польза от нашего разговора есть. Сейчас столько развелось любителей, которые видят какое-то несоответствие. Нигде не поискали, ничего не попытались узнать, говорят: они врут. И начинается на весь Интернет размахивание флагом: мы нашли в Евангелии несоответствия. Хотя за столько веков уже на все вопросы даны ответы. И есть множество порталов, на которых их можно поискать, и есть книги, которые стоят на полках. В конце концов, можно дать себе труд достать и прочитать.

– Об этом очень хорошо говорит святитель Иоанн Златоуст. Он говорит, что видимые противоречия в показаниях евангелистов, наоборот, свидетельствуют о том, что они говорят истину. Они не заговариваются, говорят не по шаблону. Потому что естественно для людей, которые рассказывают об одном и том же, говорить немного по-своему.

Если мы вдвоем-вчетвером станем свидетелями ДТП, каждый из нас будет рассказывать об этом по-своему. И кто-то будет использовать более общий описательный язык, кто-то – более точные выражения, кто-то при помощи поэзии опишет инцидент. Но это не значит, что все будут говорить о разном. Они будут говорить об одном и том же, только по-своему, делая при этом акцент на том, что каждого зацепило. А каждого зацепит то, что ему созвучно.

У евангелиста еще стояли какие-то цели, он должен был донести до определенной аудитории специфическую весть. И на это его, конечно, вдохновлял Дух Святой. Возьмем генеалогию от Матфея: от Авраама до Давида четырнадцать родов, от Давида до переселения в Вавилон четырнадцать родов, от переселения в Вавилон до Спасителя четырнадцать родов.

– А где-то там было не четырнадцать родов.

– Во второй группе, от Давида до переселения в Вавилон, не четырнадцать, а семнадцать родов должно быть, то есть пропущены имена трех царей. Причем евангелист Матфей прекрасно знал о том, что это за цари. Есть Книга Паралипоменон, есть Книга Царств, где имена упоминаются, но он их опускает. Кроме того, в третьей группе, как говорит Иоанн Златоуст, двенадцать родов, а не четырнадцать, и последний род включает в себя Христа. Христос не входит в число четырнадцать, потому что Он должен быть пятнадцатым. У Иоанна Златоуста есть хорошее рассуждение на эту тему в его толкованиях на Евангелие от Матфея.

Спрашивается: а что – евангелист нас обманывает? Он это все прекрасно знает. Зачем он подбивает факты? Нет. Если мы воспримем это только как исторический памятник, может возникнуть мысль, что он нас обманывает. Но если мы допустим мысль, что перед нами не просто история, а именно литературно-богословская обработка исторического материала, то получится очень интересная картина.

Дело в том, что в иудейской науке и иудейском литературоведении существовала фигура, называющаяся «гематрия». Гематрия – это числовая метафора. То есть в еврейском и славянском языках не было арабских цифр, какое-то число обозначалось соответствующей буквой. Если мы возьмем имя Давид, а там три согласных буквы (гласных не было), и посмотрим на их числовое значение, то получится: 4+6+4=14. То есть Матфей, используя прием гематрии, говорит: доказать то, что Христос истинный потомок Давида, можно не только приведя какие-то исторические документы, но и еще обратив внимание на то, как протекает история. И он показывает течение этой истории при помощи метафоры.

То есть он оформляет историю при помощи этого числового образа. И получается число четырнадцать. Таким образом он как бы зашифровывает в текст при помощи определенного символа глубокую богословскую идею, что Христос действительно Мессия, действительно потомок Давида. В этом смысле можно воспринимать Евангелие, в частности генеалогию от Матфея, как икону.

Например, есть у нас икона Христа. Икона, с одной стороны, символична, а с другой исторична. Всегда в основе иконы лежит какой-то иконописный подлинник, он историчен. То есть мы смотрим на Спасителя и понимаем, что это мужчина приблизительно тридцати лет, у Него была борода по образцу того времени, длинные волосы, соответствующие одежды. Или мы смотрим на Пресвятую Богородицу. Молодая девушка около двадцати лет, у Нее соответствующие одежды, черты лица. То есть мы понимаем, что это исторический персонаж.

В современной иконографии мы никогда не изображаем Христа безбородым юношей. Даже определенные Соборы постановили, что у нас нет символических изображений, они должны быть историчными. Потому что это воплощенный Бог Слово. Он явился, и Его видели, есть описания Спасителя. Поэтому, глядя на икону, мы никогда Спасителя не спутаем с Николаем Угодником.

Но, с другой стороны, на иконе очень много символов, она условна. Есть нимб, буквенные обозначения, которые окружают нимб. Одежда имеет свою цветовую символику: используются красный и синий цвета. Сама рамка, в которую вписана икона, тоже имеет свою символику. Есть фон, на котором написано изображение, обратная перспектива (не прямая, как на художественном полотне). Пропорции могут быть нарушены: могут быть большие руки, маленькая голова, нарушения пространства, времени, если икона с клеймами.

Но икона исторична, она изображает исторический персонаж. Мы знаем, что Христос выглядел примерно так, и преподобный Сергий выглядел так, как на иконе. И мы никогда преподобного Сергия не спутаем с Николаем Угодником. То есть там есть исторический момент.

С другой стороны, есть символический момент. Где провести грань, чтобы сказать, что этот элемент исторический, а этот символичен? Невозможно провести такую грань. То есть мы воспринимаем икону как нечто цельное. Если хотите, это художественное произведение, но церковное. Это органичное целое. И выяснять, какого же цвета на самом деле были глаза у Христа, – это, скорее, праздный вопрос. Он не касается сути. Икона нам не за этим дана.

Здесь полная аналогия с Евангелием. Евангелие – это не исторический документ. Это свидетельство о Царстве Небесном, провозглашение радостной вести. Евангелие в большей степени иконично. И эта иконичность достигается за счет того, что автор использует специальные литературные средства, приемы, чтобы создать богословский подтекст. Как у иконы: богословский подтекст возникает тогда, когда автор пишет буквы, изображает крещатый нимб.

Или, например, на иконах не принято изображать святых с увечьями. Допустим, человек был слепым. По идее, на иконе не принято изображать его таковым, потому что он находится в Царствии Небесном. Икона – это окошко в Царствие Небесное, прославленный лик.

Евангелие иконично, и эта иконичность достигается за счет использования литературных приемов, которыми евангелисты владели. Существуют целые методы как бы современного анализа (и святые отцы их уже использовали отчасти), которые вскрывают приемы, помогающие нам лучше понять, где и как зашифрован какой-то неожиданный пласт богословского смысла. Пример мы сейчас разобрали – генеалогия от Матфея, или тот же образ гор в этом же Евангелии, или образ Иерусалимского храма в Евангелии от Луки.

– Спасибо. Вы так увлеченно говорите. И я очень надеюсь, во-первых, что и я буду читать Евангелие ежедневно с таким же настроем, не просто потому, что это надо, а потому, что это очень интересно. Действительно, чтобы устоять в вере, надо быть погруженным в слово Божие.

Если можно, постскриптум про пророка Иону. Я очень люблю эту книгу. По-моему, множество детей ее любят. Про кита – это самый запоминающийся сюжет. Но там есть очень трогательный момент. Он говорит о том, какой наш Бог. Он как будто посылает пророка на верную смерть, но как Он с ним педагогически, по-отцовски нянчится... «Вот тебе тыква, вот тень, вот червяк – теперь ты понял?» А мог бы просто стукнуть кулаком по столу и сказать: «Да что ж такое? Сколько тебя можно воспитывать?»

– Да, так и есть. А в чем вопрос?

– Может быть, Вам что-то захочется рассказать по истории Ионы и его взаимоотношений с Богом и как Господь его ведет и воспитывает.

– Во всей истории пророков (не только Ионы) мне нравится такой момент: чтобы беседовать с Богом, собеседник должен быть личностью. Нам всегда представляется, что откровение Божие получают те люди, которые похожи на пассивный аватар. Человек лежит, а Дух Божий входит в него и начинает Сам двигать руками, ногами, какие-то мысли у человека появляются исключительно благочестивые. То есть человек как бы отключается.

А история ветхозаветных праведников показывает, что их взаимоотношения с Богом – это своеобразная борьба, то есть это бунт. Они продираются к Богу через боль, кризис, страдания, преодоление себя, бунт, непонимание, постоянные вопросы. И даже есть критика и возмущение. Вспомните Иова, который сидит на гноище и говорит: «Будь проклята ночь, когда я появился на свет». Это в поэтической форме в тексте дано, а как конкретно он там кричал и какие мысли были в его голове, мы не знаем.

Это такой момент, когда Бог перестает быть книжным, слетает налет фарисейского благочестия, человек действительно Его встречает в своей жизни и судьбе. Встречает так, что даже высказывает Ему в лицо: «Что Ты вообще со мной сделал? Ты в какую ситуацию меня поставил?» Потому что человек не понимает, что происходит, такую боль он переживает...

И для Бога, видимо, это самое ценное. Потому что самые искренние и доверительные отношения появляются тогда, когда человек не просто соблюдает обряд. Богу ценны и такие люди, Он и намерения целует. Но, как показывает нам Священное Писание, Господь любит тех людей, которые бунтуют против Него и через это становятся к Нему еще ближе и усерднее, вдохновеннее исполняют Его волю, пройдя через этот кризис и бунт. Это очень ценно.

– Это говорит о том, что нам не надо перед Богом из себя что-то изображать. Я недавно где-то прочитала: мы думаем, что Бог видит нас сверху, а Он нас видит изнутри.

– Я бы согласился и еще немного добавил: нам не нужно перед собой что-то изображать. Потому что мы очень часто не хотим себя принимать такими, какие мы есть. Представьте того же самого пророка Иону. Он пророк Божий, ему открывается Господь. А он говорит: «Да ладно, не пойду я никуда. Я вот такой немощный». И бежит на корабль. И он прекрасно осознает, что делает. Говорит: «Да, я такой. И что теперь? Я не пойду, потому что меня там убьют, я боюсь». То есть он принимает свою немощь.

Потом он все-таки смиряется перед Богом и только после этого может выполнить свое предназначение. Но, видимо, этот маленький бунт ценен для Бога: это не кукла, а живой человек, который честен перед собой и перед Ним. Да, он проявил слабость, но, по крайней мере, он на себя корону не надевает и не пытается кого-то из себя изобразить. Потому что те люди, которые пытались что-то из себя изобразить, замазать нехорошее в себе и выставить перед Богом и самими собой себя хорошими, в конце концов Христа распяли. А зачем им Христос, если Он нарушает их гладкую, лубочную, складную картинку, где они замечательные, Бог замечательный и люди вокруг замечательные? Такая пластмассовая духовная жизнь никому не нужна.

Книга пророка Ионы показывает, как может быть на самом деле между пророком и Богом. И не только эта книга, но вся ветхозаветная история. Там очень много замечательных, искренних и благочестивых противостояний (в хорошем смысле). Это не сатанинская борьба. То есть это борьба как неизбежный этап взросления человека. Это проход через кризисы, через которые человек как бы опускается в ад, где его встречает Христос. Ведь Христос же спустился в ад. Зачем? Чтобы и в этих ситуациях явиться человеку, сказать: Я с тобой.

– Это очень интересный момент: Господь приходит в ад и разрушает его блистанием Божества. И Он зовет всех, а все ли выходят за Ним?

– Не знаю. Это тайна. Наверное, те, что хотят, идут или хотя бы лежат в нужном направлении. Те, что повернулись спиной и вообще не хотят о Нем слышать, наверное, и не выходят.

 

Ведущая Светлана Ладина

Записали Нина Кирсанова и Елена Кузоро