Беседы с батюшкой. Раскаяние и саможаление. Протоиерей Александр Рябков

– Тема сегодняшней передачи – раскаяние и саможаление. Иногда кажется, что между раскаянием и саможалением есть антагонизм, то есть это, казалось бы, несовместимые вещи в нашей жизни. Да и само раскаяние тоже очень интересная тема, потому что, может быть, раскаяние вообще не каждому человеку дано. Когда мы говорим, что у нас нет покаянного духа, то мы, может, даже и не понимаем, что  такое покаянный дух. Что касается саможаления, мы всегда знаем, что это грешно (это когда я думаю, какой я бедный и несчастный, в жизни у меня все не так, все плохо).

– Тема может показаться искусственно нами выдуманной, но подлинное раскаяние как очищение, изменение жизни, преображение жизни мы понимаем именно как отсутствие саможаления. С другой стороны, жалость к себе подлинному, к тому центру и ядру, которые заложены в нас Богом, но закрыты грехом, жалость к тому внутреннему человеку может быть началом раскаяния, как ни странно бы это ни звучало.

При этом саможаление нашего плотского, земного, греховного человека, нашего страстного, внешнего человека, нашей оболочки раскаянию мешает. Потому что человек начинает думать: «Как же так? Я должен отказаться от чего-то, что-то в себе изменить, изменить свой образ жизни, свои привычки». Здесь начинается саможаление. Но саможаление не подлинного, внутреннего «я», а чего-то наносного, внешнего, которое закрывает от нас внутреннего человека. В этом случае саможаление является ложным.

Мы жалеем даже не себя, а свои привычки, пристрастия, образ жизни, который на самом деле нас мучает и мешает нам жить. Мало того что мешает нам жить полноценной жизнью, но и мешает нашему бытию и общению с нашими ближними. Потому что зачастую то, что у нас не складываются личные отношения, отношения на работе, в семье, даже с прихожанами, близкими, с теми, с кем мы молимся в храме, связано с тем, что мои пристрастия, грехи стали моим вторым «я». Вот это второе «я», ложное «я», мы жалеем. Конечно, здесь не получается раскаяния.

Раскаяние требует от нас именно отсечения ложного «я». Евангелие об этом очень хорошо говорит: Если же глаз твой правый соблазняет тебя, вырви его и брось от себя… И если правая рука твоя соблазняет тебя, отруби ее и брось от себя... Все это вроде резкие слова, но они говорят нам не о том, что мы должны что-то искажать или отсекать в своем теле. Здесь речь о том, что мое греховное второе «я», мои привычки становятся моей личностью, и чтобы спасти подлинную личность, приходится делать вот такую операцию. Когда есть телесная гангрена и стоит задача спасти человека, тогда отсекается рука, нога или какой-то другой орган. Чтобы человек жил.

Чтобы спасти подлинного человека, от себя приходится что-то отсекать. Это относится к любой страсти, которая стала вторым «я». Это может быть блуд, алкоголизм, наркомания, клептомания, ложь, когда человек привык врать. Человек видит, что эта его страсть мешает общению в семье, с супругой, с детьми, родителями. Ему сложно от этого отказаться, но при этом он понимает, что теряет очень многое: любовь, признание, доверие других. Ему нужно что-то в себе менять. Здесь саможаление многое перечеркивает в раскаянии.

Само раскаяние – это даже не полдела, а только начало. Само раскаяние тоже может увести нас в сторону. Потому что раскаяния слишком мало. Ну, признался я в том, что  лгун, пьяница, блудник, лицемер, лжец, корыстолюбец. И что дальше? Многие это признают, но остаются спокойно жить с этим и даже на этом успокаиваются. Как же, я же признаюсь в этом на исповеди! Иногда даже вырабатывается какая-то наглость, человек этим щеголяет, хвалится.

Наше существо настолько сложное, что под видом раскаяния и покаяния могут быть какие-то бравурные признания в своих грехах как некое ложное смирение. Мы знаем, что в церковном обиходе важно иметь смирение, поэтому я буду направо и налево говорить: «Я грешный». Но вот у святых это было делом естественным, знаком того, что они воистину считают себя грешниками. Они всё делали для того, чтобы побороть в себе страсти, даже хотя бы мысленные, а не телесные, не внешние, которые как какие-то наросты на нас паразитируют. Они в себе это видели, и они в этом не лицемерили.

А когда я говорю о себе что-то такое, это иногда у нас некое подражание святым. Здесь может быть лицемерная игра, которая, наоборот, уводит нас от раскаяния. Это может быть ложное раскаяние. В Церкви полагается себя обличать. Вот мы себя и обличаем. Здесь подлинное раскаяние как вырастание и преображение может быть заменено вот такой щегольской словесной пеленой, которая отделяет нас от раскаяния как освобождения.

– Вопрос телезрителя из Мурманска: «Как, видя перед собой преображение Господне, апостол Петр мог произнести слова: “Я не знаю этого Человека”, когда отрекся? Как такое могло произойти?»

–  Что касается апостола Петра, его предательство, о котором идет речь, было потом им изжито очень тяжело, трагически, целиком и полностью, когда Господь спрашивал его троекратно: любишь ли ты Меня? Почему три раза? Потому, что три раза Петр отрекся. Ему было больно, страшно, неприятно и трудно это вспоминать, но он это изжил и больше уже к этому не возвращался. Он искупил это кровью, своей мученической кончиной.

Давайте перенесем эту ситуацию на себя. Мы говорим: «Как он мог, после того как видел преображение?» Разве мы в своей жизни не видели своего преображения? Видели. На исповеди. Нас Господь допустил прийти в храм исповедоваться, причаститься. У нас такое было, например, в какой-то другой праздник, в Пасху. Мы исповедуемся, причащаемся, радостные, вдохновленные, обновленные, преображенные покаянием. Выходим из храма, делаем два шага и забываем обо всем. А уж тем более садясь за праздничный стол в день Пасхи, или в день Преображения, или в день Успения, мы моментально забываем, где были час назад. А через час какого-то праздничного застолья уже можем даже потерять образ христианский, а иногда даже и образ человеческий, хотя несем звание христианина.

Вопрос о том, как апостол Петр, который искупил свое предательство кровью, мог предать Господа, является неактуальным. Потому что мы предаем Господа довольно часто. При этом, не смущаясь, говорим перед Чашей: «Мое лобзание Твоей Чаши не будет лобзанием Иуды». Но очень часто это лобзание бывает лобзанием Иуды. Мы говорим это снова и снова, не смущаясь, хотя знаем, что многократно причащались и в лучшем случае через день-два теряли чистоту преображенной души, обновленной исповедью и Причастием.

Не нам судить апостола Петра, не нам говорить о его предательстве. Потому что у нас нет такого покаяния, какое имел он. Какое же у нас покаяние? Я сегодня об этом говорил. Я не хочу это обобщать, но все-таки как священник, да и просто как христианин по себе знаю, что твердости в раскаянии, в покаянии, в изменении нашей греховной жизни, в обновлении нашего земного бытия у нас нет в отличие от святых. Ведь, читая жития святых, мы видим, что, приняв один раз в жизни решение жить вне греха, – они из грешников (трудно, конечно; может, не сразу) все-таки стали святыми, праведными. Пример их жизни нас обличает. Мы легко исповедуемся и легко грешим.

Говоря сегодня о раскаянии, преображении, надо признаться, что мы легко пользуемся исповедью. Если мы обратимся к традиции и практике Древней Церкви, есть мнение (хотя это нельзя утверждать абсолютно точно), что в древние времена исповедь была нечасто, люди исповедовались, каялись, может быть, один раз в жизни, совершив смертный грех. Мы знаем, что в истории Церкви была очень строгая епитимийная практика, когда людей отсекали от Причастия на долгие годы (на 5, 10 или 15 лет) за те грехи, в которых сегодня люди исповедуются и причащаются в этот же день после исповеди... Раскаяние – это только начало, этого слишком мало. Путь покаяния – очень долгий.

Хотелось бы вернуться к символу сегодняшнего праздника Преображения. Мы освящаем гроздья винограда, плоды, яблоки. Когда я сегодня на ранней литургии исповедовал, на поздней служил, мне подумалось: что же означают эти яблоки и виноград, освящаемые в храмах? Не является ли это уже очень приземленным фетишем? У нас на Вербное воскресенье – вербы, на Троицу – березки, на Пасху – куличи, на Преображение – яблоки. Есть символ, может быть, не явно связанный с праздником. Недавно на так называемый Первый Спас мы освящали мед. А ведь про мед говорится в Священном Писании, что Священное Писание слаще меда. Так вот, мед, освященный недавно, символизирует Священное Писание. Сегодня, освящая гроздья винограда, мы говорили о том, что освященные плоды символизируют Причастие. Нет ничего слаще Причастия. Я говорю не о телесной сладости, а о духовной сладости, что оно дает.

Откуда произрастают яблоки, виноград или другие плоды, овощи, которые мы освящаем? Из земли, по которой мы с вами ходим и которую не замечаем, плюем на нее, бросаем мусор, выливаем помои, кидаем навоз. Все это наша земля принимает в себя. И при этом все возрастает на ней. Это смирение земли. И это пример для нашего смирения в покаянии.

– Вопрос телезрителя из Гатчины: «До сих пор я не могу научиться покаянию. Можно ли у Господа просить духа покаяния?»

– Люди часто спрашивают на исповеди о том, как молиться о близком родственнике, о себе, своих грехах. И до сих пор фигурирует такой вопрос: «Какая молитва должна читаться?» Подход к молитве у нас как к некоему заговору, шаманскому ритуалу. Есть специальная молитва о покаянии, о какой-то болезни, например. От этого надо отходить. Надо приходить к молитве искренней, полной любви и смирения. И молитва может быть своими словами.

Например, человек ощущает, что в нем нет подлинного покаяния. Есть ложное, лицемерное покаяние, о чем мы уже говорили, есть бравурное перечисление своих грехов. Тогда надо молиться Богу, чтобы Господь дал подлинное покаяние. И молиться искренне, со слезами. Слезы тоже очень важны; это как некая проверка, что человек устал от своей лживой, ложной и лицемерной жизни. Когда мы плачем от того, что грехи нас чего-то лишили (связей, знакомств, положения в обществе, может, даже семейных отношений) – все это довольно меркантильное и земное. А вот когда мы ощущаем неподлинность своей жизни, тогда начинаем плакать по-настоящему.

Какой пример нам дает праздник Преображения? Ведь на горе Фавор не только Божество нам показалось Своим сиянием. Этого слишком мало. Это не странно и не удивительно, что Сын Божий сияет. Здесь другое: Человек изнутри Себя сияет. Да, Богочеловек, но все-таки Человек. Недаром Господь говорил о Себе, что Он – Сын Человеческий. То есть Сын Человеческий сияет Своею плотью; подлинное житие в Нем просияло, освещая нам путь. Это не просто Божество, поражающее наше впечатление, но это пример, какими и мы должны стать, к чему должны стремиться.

Нам тяжело говорить об обожении, но мы не можем об этом не говорить. Цель нашей жизни, по слову преподобного Серафима Саровского, – стяжание Духа Святого Божия. Григорий Палама говорил об обожении, как бы высоко это ни звучало. Сияющий Господь на Фаворе – это в первую очередь подлинный Человек, каким каждый из нас должен стать и быть.

Когда ты ощущаешь, что в тебе нет никакой подлинности, что ты поддельный человек и от этого плачешь, – тогда это покаяние. И тогда ты просишь: «Господи, покажи мне мою поддельность». Но это страшно. Мы же привыкли, чтобы нас уважали, привыкли чувствовать себя почтенными, обманывать людское мнение, пускать пыль в глаза. У каждого из нас есть опыт в этом. Но если в нас еще живо чувство, когда мы ощущаем свою фальшивость, поддельность, тогда мы плачем, и тогда есть надежда на то, что наше раскаяние будет настоящим и что это будет первым шагом к преображению. Вот об этом надо молиться.

И в данном случае мы просим горького лекарства. А горькое лекарство всегда неприятно. Лекарство, исцеляющее душу, – это всегда горькие слезы, вызванные осознанием своей фальшивости, лживости, причем не только в словах, но и в поведении, и во всей жизни. Просить у Бога: «Господи, покажи мне Свою правду и мою неправедность», – это мужество. Потому что Господь может показать это по-разному; например, люди могут начать нас обличать. Мы не понимаем, как Господь нам это покажет. Например, придет завтра друг, брат, коллега, сродник, близкий человек и выскажет все, что долго копилось, показав тебе, какой ты поддельный, фальшивый и ложный. И это будет горькое лекарство. Помолитесь об этом.

Если мы хотим преобразиться, эту хирургическую операцию Господь произведет. Но мы об этом не молимся, мы этого боимся. Когда нам кто-то что-то говорит о нас, мы начинаем топать ногами, шипеть, злиться, оправдываться. Можно что угодно говорить на исповеди, но на самом деле мы не воспринимаем горьких пилюль, которые нам посылаются через наших ближних от Господа.

– Когда мы просим у Господа, чтобы Он показал наши грехи, мы даже не понимаем, чего просим. И если мы не готовы к этому, можем попасть в невыносимую для себя ситуацию.

Вопрос телезрителя: «Аскеза – это раскаяние или саможаление?»

– Об аскезе я уже сегодня говорил как о покаянии. Если мы говорим о подлинном человеке, который скрыт за скорлупой самооправдания, то его мы жалеем. Блаженны алчущие и жаждущие правды. То есть жаждущие подлинной внутренней праведности и угодности Богу. Если мы хотим этого, значит, готовы срывать с себя скорлупу, коросту привычек и привычной жизни. Это, с одной стороны, саможаление к подлинному человеку, но полное отсутствие жаления себя неподлинного. Жаление себя внутреннего, настоящего, что является образом Божиим, и полное отсутствие жаления себя внешнего.

Аскеза здесь играет большую роль. Аскеза – это и молитва, и пост, и воздержание от страстей, и добрые дела милосердия, когда мы отрываем от себя не только что-то материальное, но и время. Например, нам хочется лежать на диване и смотреть футбол, или пойти в спортзал, или на пробежку, а нам говорят: сходи в храм, протри перед праздником иконы, помоги убраться. Или: сходи к больным прихожанам, отнеси им продукты. Или: отнеси пожилым людям лекарства. И начинается самооправдание, на первый взгляд, оправданное, что нам нужно заняться собой, сходить в салон красоты, например. То есть начинается саможаление, аскезы не получается.

Аскеза – это ведь не только пост. Владыка Антоний Сурожский рассказывал о себе, что, будучи молодым, он занялся аскезой, молился. Но бабушка и мама дали ему нож и сказали чистить морковку... Почистить морковку – это тоже аскеза.

Если вы заменили помощь ближнему многочасовой молитвой и говорите, что не будете чистить картошку, убирать квартиру, выносить мусор потому, что за всех молитесь, – это что-то своеобразное и не всегда может быть оправданным. Даже в монастыре инок или монах не всегда может сказать игумену: «Я не пойду на послушание, потому что молюсь, творю умную молитву». Умную молитву можно творить и на скотном дворе – ничего не случится, даже будет лучше.

Аскеза действенна, но мы можем все извратить. Мы можем аскезой даже прикрыться: мол, я пощусь, молюсь, поэтому не трогайте меня, оставьте меня, грешники нераскаянные, я с вами ничего общего не имею. И что? Разве ты после этого христианин? Далеко нет. Иоанн Кронштадтский был в толще жизни. Серафим Саровский, будучи отшельником, тоже был в толще жизни, создал две женские общины, которые потом объединились в Серафимо-Дивеевскую, не отказывался окормлять их не только духовно, но и заботился о том, чтобы у них было пропитание, были помощники. Надо брать пример со святых.

А мы сейчас замыкаемся в своей скорлупе. Но все наши отшельники никогда от Церкви не отделялись. А мы, к сожалению, отделяясь от своей семьи, пренебрегая своими обязанностями в ложной аскезе, отделяемся от Церкви. А отделяясь от Церкви, мы отделяемся от соборности, значит, отделяемся и от благодати. Может быть, мы и приходим на Причастие, но если мы кого-то обидели, в том числе своей аскезой, значит, мы не причащаемся в правде, а причащаемся в суд и осуждение.

– Вопрос телезрительницы из Гомеля: «Почему Господь запретил ученикам говорить о Своем преображении?»

– Господь хорошо знает нашу природу. До сих пор наша природа не изменилась: мы падки на чудеса. К сожалению, внешний эффект для нас имеет огромное значение. Когда нет внешнего эффекта, мы теряемся, нам неинтересно в Церкви. У нас есть некая страсть к чудесам, мы их ищем, нам без них как бы неинтересно.

Мне всегда было непонятно, почему мы не понимаем чудесность Святого Причастия. Ведь оно чудесно! Может быть, мы не видим под видом хлеба и вина Тело и Кровь, но это же Тело и Кровь Христа, мы в это веруем. Что такое Причастие? Сам Господь заново рождается, закалается и воскресает в алтаре. Мало того что воскресает – Он сходит в наши темные адские души, в нашу адскую жизнь. Разве это не чудо?

Но мы забываем об этой чудесности, нам нужно что-то сияющее, искрящееся и поражающее наше телесное зрение. Духовное зрение в нас уже не работает. Поэтому мы и праздники так воспринимаем: Преображение для нас – просто яблочки, Вербное воскресенье – вербочки, Троица – березки, Пасха – яички. Хотя все это не просто так.

Фавор – это преддверие Голгофы и рассказ о том, какими преображенными должны быть мы. Вербное воскресенье – о том, какие мы предатели: вчера кричали: «Осанна», а сегодня: «Распни!» Вербочки, которые лежат у нас дома, – это не талисман у иконы, а напоминание о том, что мы в любой момент можем стать изменниками, как и те люди. Верба – это обличительный символ. Мы об этом думаем? Нет.

Почему Господь скрывал чудеса? Он понимал, что это насилие над человеком. Человек узнаёт о чудесах, но это работает очень недолго; это такое горючее, которое быстро истощается. Чудесность привлекает, но ненадолго. Милости хочу, но не жертвы, говорит Господь. Он хочет любви от нас. А любовь питается не красотами.

Представьте, например, если брачная любовь строится на красоте жены: она сумела сделать макияж или хорошую прическу и увлекла мужчину. А потом он увидел ее без прически и макияжа и подумал: что это я сделал такой странный выбор? Так же и с чудесами. Что будет, если человек только на чудесах построит свою религиозность? Сегодня чудес нет, завтра нет, послезавтра нет, и он думает: «Куда это я попал? Во что это я стал верить?» Чудес-то больше нет.

А где же наша любовь? Любви нет. Господь призывает нас к любви, Он не насилует нас чудесами. Он не факир и не какой-то колдун; Он ждет любви и предлагает нам любить Бога и ближнего своего. А мы и себя не можем любить, и ближнего не умеем любить, и Бога не умеем любить. Бога мы любим за то, что Он дает нам материальное, ближнего – за то, что он нам тоже что-то дает, и себя любим только тогда, когда у нас нимб над головой...

Поэтому чудеса – не основа. Господь говорил, что люди идут за Ним потому, что ели хлеб и насытились. То есть люди идут за хлебом, а Христос им не нужен.

Что касается подлинного покаяния, то оно жесткое, строгое, горькое, неприятное. Мы порой выбираем себе духовника, который не будет ругать или перед которым не стыдно. Я часто замечал, что в каких-то страшных грехах мне каются люди незнакомые. То есть, когда случается что-то очень неприятное, совершается какой-то смертный грех, люди не хотят  исповедоваться своим духовникам в своем храме и приходят в другой храм на исповедь. Думают, что это поможет.

– Своему духовнику стыдно признаваться.

– Своему батюшке не хочется об этом говорить. Вот обличительный момент неподлинного покаяния: мы не хотим принимать горькое лекарство.

Не будет духовник вас ругать! Переступите через себя и признайтесь перед батюшкой, который знает вас с лучшей стороны, о том, какой вы нехороший. Но нет, люди идут в обход, в другой храм, в другой район города, а то и вообще едут в другой город, чтобы сказать о каком-то своем некрасивом грехе. Хотя любой грех является некрасивым.

Мне кажется, это самая простейшая проверка неподлинного покаяния: человек ищет обходные пути. А еще люди любят подбирать на исповеди какое-то хорошее, обтекаемое слово, чтобы свой страшный грех как-то закапсулировать, – и выдают в таком виде духовнику. Это опять же неподлинное покаяние. Назови так, как это называется, и тому, кому стыдно об этом сказать, – тогда это будет подлинное покаяние.

А когда мы пытаемся острые, болезненные вещи обойти (исповедуемся у незнакомого духовника в другом храме и называем грех обтекаемыми словами, выдавая черное за почти белое), никакого покаяния не будет, все это будет ложным, нецельным, и через несколько дней мы совершим то же самое, в чем покаялись.

– Получается, это даже не саможаление. Мы просто лжем…

– Здесь жаление своего реноме. Но мнение людей о нас – это такая вещь, которая в вечности не важна. Например, фарисеи были уважаемые люди. А что мы сегодня о них знаем? Слово «фарисей» уже стало нарицательным и звучит как оскорбление. А раньше это была партия уважаемых людей. Сейчас все по-другому. Если мы хотим остаться фарисеями – это наш выбор. Но какова будет наша участь в вечности?..

Я люблю приводить какие-то исключительные примеры. Как-то я читал про абхазских пустынников в советские времена, в 70-е годы. Одна будущая инокиня, которая хотела уйти в горы, спрятаться от греховной жизни и принести плоды покаяния, на спине носила табличку со своими грехами. И так она ходила в город или в храм. То есть написала, какая она грешница, и с этим ходила.

Я не говорю, что так надо делать. Я говорю о том, какая строгость к себе бывает у святых. Когда нет строгости к себе, тогда не будет покаяния. Если ты избегаешь покаяния перед лицом своего духовника, хочешь от него спрятать свои грехи, покаявшись в другом храме, а потом приходишь к нему и говоришь, что съел конфетку постом, при этом скрыв от него грех блуда, например, то это не начало преображения, это начало ниспадения. И не надо себе внушать ничего хорошего. Я не говорю о том, что надо вешать на себя табличку с грехами, но ты приди к своему духовнику и скажи, что ты такой-то и такой-то...

– Серьезность по отношению к себе... Жаление о том человеке, который давал клятву во время крещения, но эта клятва забыта...

– Мы даем клятву на каждой исповеди и у Чаши при каждом причащении.

Жалейте себя подлинного; жалейте того, кто стонет под коростой греха, – и тогда у вас будет подлинное покаяние. Не жалейте себя фальшивого, которого уважают и которому рукоплещут. Жалейте того, кто скрыт под маской лицемерия, – тогда он откроется, и жизнь ваша засияет светом преображения.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Таисия Зыкова и Нина Кирсанова