Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В московской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе г. Москвы, главный редактор православного молодежного журнала «Наследник», духовник молодежной организации «Молодая Русь» протоиерей Максим Первозванский. 

 – Сегодня третий день праздника Воздвижения Креста Господня, и у нас есть вопрос, связанный с темой креста: «На некоторых куполах храмов в основании креста изображается полумесяц. Некоторые говорят, что это означает победу христианства над исламом. Правда ли это?»

– Когда я был маленьким и жил в центре Москвы, я посещал Красную площадь, Московский Кремль, разные храмы (хотя тогда я еще не соотносил себя с православием), я задавал взрослым этот же вопрос. Они так и отвечали: это победа креста над полумесяцем. Конечно, это неправильный ответ. Дело в том, что мы привыкли часто воспринимать Землю как шар, выпуклый кверху. В этом смысле предстает яблоко креста, на котором тот монтируется. И мы воспринимаем это как крест, утвержденный на Земле. Но в традиционном обществе, в том числе средневековом, Землю не представляли шаром. Поэтому вогнутая линза − это не полумесяц, а символ Земли. Не более того. К нашим братьям-мусульманам это не имеет отношения.

– Вопрос телезрителя: «Друзья перешли в протестантство. Как к этому относиться?»

– Философски. Я знаю много искренних православных людей, которые, будучи рождены и крещены в детстве в православии, даже в священнических семьях, в поисках Бога и истины проходили этот этап. Если это так, то я не вижу в этом ничего плохого.

Если же человек, прожив большую жизнь, поняв и усвоив православие, сознательно переходит в протестантизм, то для нас и для него это скорбный факт. Мы понимаем, что наш собрат по вере находится уже не в исканиях, а делает сознательный шаг. Почему скорбно для нас? Это нам упрек: значит он чего-то не нашел у нас или его что-то смутило, соблазнило. Я не склонен ушедших людей оценивать так, как это часто делают многие православные люди, цитируя Священное Писание: они вышли от нас, но не были наши. Я не могу так думать: были они не наши или нет − все наши. Всех любит Господь и для каждого человека Он − Отец Небесный.

Когда человек, уходя из православия, хочет остаться христианином и идет не в ислам или буддизм, а в какую-либо протестантскую деноминацию, то для нас это знак, что Христос касается его сердца, но он находит в православии что-то не то. Часто бывает ощущение, возникающее во многих православных храмах, некого обрядоверия, почти языческого отношения к святыням − многое может смутить. Православие − это полнота. А полнота как устроена? Еще чуть-чуть – и перельется. Например, полнота восприятия откровения Божьего в иконе вполне способна − сделай еще полшага − стать языческим поклонением идолу: краскам, доскам и так далее.

Сейчас, в праздник Воздвижения, люди в социальных сетях задают мне вопросы о поклонении Древу Креста: «Мы дереву поклоняемся? Зачем нужен был Крест именно как дерево? Для чего его нужно было делить на частички и рассылать по храмам (имеется в виду в древности, когда нарушалась символическая крестообразная форма)?» Вопросов много, и на каждый есть ответ. Однако еще раз повторю: сделай полшага – возникает либо обрядоверие, либо идолопоклонство, либо еще какая-то форма язычества. Поэтому многое может смутить − это нам минус. А людей жаль: они лишают себя таинств, вера в благодатную силу которых − главное и принципиальное отличие православия от любых форм протестантизма.

– Звонок от телезрителя: «На Кресте была принесена жертва смертью за грехи всего человечества. Кто умер на Кресте: Бог или человек? Из теологии известно, что Бог – это Дух, но ведь Дух распять нельзя».

– Хороший вопрос. Буквально на днях мне написал представитель Армянской Церкви, который провел на своей странице в «ВКонтакте» соцопрос, в том числе и православных людей. Он задавал вопросы: «Кто умер на Кресте? Какова была личность Христа?» С точки зрения Армянской Церкви личность Христа Богочеловеческая. Поэтому мы относим армян-григориан к монофизитам. Удивительно, но 85 процентов опрошенных православных ответили как монофизиты – мы действительно не знаем своей веры. Православное вероучение, знаменитый Халкидонский догмат говорит нам о том, что Иисус Христос – Божественная Личность, обладающая двумя природами: Божественной и человеческой. На Кресте умер Бог,  как и родился от Девы Марии Бог человеческой природой. Он жил на земле и умер как человек, затем спустился в ад. Вспомним тропарь Великой Субботы: «Во гробе плотски (тело лежало во гробе), во аде же с душею яко Бог (то есть человеческая душа Его спустилась в ад), в раи же с разбойником, и на Престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся исполняяй, Неописанный». Мы можем, ни секунды не сомневаясь, сказать, что на Кресте умер Бог.

– Но: «на Престоле со Отцем и Духом»; значит, по Божественной природе Он не умирал?

–  По Божественной природе Он не умирал. Но когда мы спрашиваем: «Кто?» – это вопрос о личности, о лице. Кто? Бог. Вопрос о рождении был задан еще Несторием (III Вселенский Собор): «Можно ли назвать Деву Марию Богородицей?» Несторий считал: нельзя, Дева Мария родила человека, Христа, а Бог – не рожденный.

Спасибо за такой глубокий вопрос. Я специально рассказал про своего армянского друга. Удивительно, что мы не знаем своей веры. Более того, мало кто этим интересуется, считая эти вопросы абстрактными, неинтересными и даже неважными. А эти вопросы все-таки важны.

– Такой вопрос: «Православный крест традиционно изображается с тремя перекладинами: маленькая, побольше и диагональная. Без маленькой и диагональной – это все еще крест?»

– Конечно! В средние века на Руси такой крест могли назвать «папским». Иногда его называли «крыж». Признаюсь в своем неведении: не знаю, что означает это слово; может, это и есть «крест», но я встречал в литературе понятие «папский крыж». Важно, что любой крест является каноническим: равноконечный, как на флаге Швейцарии или на машинах скорой помощи; четырехконечный, где нижняя перекладина длиннее трех других; шестиконечный, где сверху табличка с надписью «Иисус Назарянин Царь Иудейский» (православными тоже почитается). Классический для православия – восьмиконечный крест. Кстати, нижняя перекладина необязательно должна быть наклонена. Мы придаем символическое значение этому наклону: один конец – в сторону покаявшегося разбойника, идущего в рай, другой – в сторону хулящего разбойника, идущего в ад. На самом деле это всего лишь иконописная проекция: мы делаем наклон, изображая аксонометрию. На древних иконах часто нижняя перекладина изображается, например, в виде ромба, горизонтальной таблички или другим образом. Собственно говоря, это подставка, на которую опирались ноги распятого Иисуса Христа. Подчеркиваю: этому наклону придается символическое значение, но изначально это живописное изображение.

– То есть исторически косой перекладины не было?

– На историческом, настоящем Кресте не было. А зачем она должна быть косой? Ноги Господа одинаковой длины. Чтобы опираться на основание, Ему необходима была горизонтальная перекладина. Возможно, там была какая-то бобышка.

Для чего воины у других распятых перебили ноги, а у Иисуса Христа нет? Когда человек висит на кресте, грудная клетка сдавлена. Попробуйте взять ребенка под мышки и поднять его − через 10 секунд он начнет задыхаться. Тяжесть сдавливает грудную клетку, у диафрагмы нет сил, чтобы человек сделал вдох. Тем более у распятого на кресте человека. Ему нужно опираться ногами для каждого вдоха, что каждый раз причиняет мучительную боль. Вдох – опора; и, по сути, это проворачивание гвоздей в ранах – страшное мучение. Стоит перебить человеку ноги, и он за короткое время задохнется. Господь умер до этого момента, поэтому Ему голени не перебили. Естественно, опора должна была быть достаточно надежной и неперекошенной.

– Исторический Крест был таким, каким мы его изображаем сейчас? Я слышал мнение, что он был буквой «Т».

– Сложный вопрос. Я не знаю на него прямого ответа; и, думаю, мало кто знает, потому что есть разные версии. Это касается и того, как был человек распят. В Новое время появились исследования, доказывающие: если гвозди вбить в ладони, то неизбежно разорвется плоть − висеть невозможно. Поэтому стали изображать гвозди, вбитые в запястья. Потом выяснилось, что руки можно привязать, затем прибить гвозди в ладони. Здесь есть много разных версий. Но, на мой взгляд, это не самый главный вопрос, хотя, может, я ошибаюсь, и это интересная тема.

На многих иконах Иисуса Христа изображают распятым на нашем традиционном восьмиконечном кресте. Разбойников же слева и справа – на Т-образных перекладинах, как на гравюрах Доре. Поскольку исторически закрепилось представление именно о кресте (это древнейшее упоминание ставроса как пересечения, перекладины), мне кажется, нет основания считать, что это было что-то совсем Т-образное. Тем более нужно было куда-то прибить табличку над головой.

– Но человек висел не так, как изображается на кресте: он свисал под тяжестью собственного веса.

– Да, свисал. Кстати, здесь тоже есть разные традиции восприятия православных и католиков. На католических изображениях Христос гораздо более страдающий. Православный крест умеренно изображает это свисание: Его распростертые руки как бы обнимают весь мир. Это скорее страдающее объятие, а не просто человеческая мука. Об этом интересно размышлять, но не знаю, насколько это имеет отношение к прямой исторической ситуации.

– Христос же страдал по-настоящему.

– Вне всяких сомнений. Зависит от того, на чем мы делаем акцент. В православии нет подробного описания Его страданий – в отличие от католиков. Это хорошо отражено в фильме Мэла Гибсона «Страсти Христовы», где в подробностях показано, как вбивался каждый гвоздь. Момент созерцания страданий, акцентирование внимания и молитвенного созерцательного напряжения на физических страданиях Христа важны для католической мистики. В православии мы все это понимаем, чувствуем, переживаем, но опускаем глаза перед этой картиной. Мы не вглядываемся в страдания, а скорее слышим их в песнопении. Так мы склоняемся и перед иконой, не дерзая смотреть в лик Спасителя или Пресвятой Богородицы глаза в глаза: в этом есть некая дерзость с православной точки зрения. Я только один раз посмотрел фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы». И вот я много раз сам с собой договариваюсь обязательно посмотреть его снова в Страстную Пятницу, но каждый раз не смотрю. У меня не хватает внутренних сил. Его же невозможно просто смотреть, его надо пропустить через себя. После сцены, когда Матерь Божия вытирает кровь после бичевания, я дальше не смог смотреть. Хотя я не слабый человек: работал в ожоговом центре и видел людей без кожи. Меня сложно в этом смысле чем-то пронять, но когда ты понимаешь, что это Бог, Который за тебя страдает,– это, конечно, тяжело.

– Значит, в созерцании страстей есть плюс?

– Есть. Я просто говорю, что для католической традиции характерно в это вглядываться, а для православной − нет. Пусть простят меня братья-католики, если я неверно передал их ощущения созерцания.

– Вопрос телезрителя: «В Евангелии сказано: Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его. Кто этот меньший?»

– Здесь не имеется в виду кто-то конкретный. Что такое Царствие Божие? Это Царство благодати, искупленное кровью Христовой. Царствие Божие внутрь вас есть.

Представьте на секунду: Бог не пришел в мир, человечество развивается само по себе. Бог не вошел в мир как его часть (как это сделал Иисус Христос), Он смотрит на все со стороны, как вы, например, смотрите на курятник: эту курочку отбраковываем, этого петуха предаем огню и смерти. Весь Ветхий Завет можно было, как сказал Иоанн Дамаскин, описать одним словом: «Богородица». Весь смысл этих 5 508 лет заключался в том, чтобы смогла родиться Матерь Божия.

В этом отношении Иоанн Предтеча достиг максимума из того, что возможно достичь человеку исходя из своего человеческого состояния. Теперь, будучи искупленными кровью Христовой, рождаясь от воды и Духа в Новом Завете с Богом, мы можем сказать, что оказались ближе к Господу по благодати, чем этого сумел добиться в рамках закона Иоанн Предтеча. Но это ни в коем случае не умаляет его личных заслуг. В любом иконостасе в третьем ряду расположен деисусный чин: посредине Господь Вседержитель, слева от Него предстоит Матерь Божия, справа – Иоанн Предтеча. Сколько праздников Иоанна Предтечи в году? Чье Рождество мы еще вспоминаем, кроме Матери Божьей и Господа нашего Иисуса Христа? Есть Рождество Николая Чудотворца, но в храмах службы Рождества Николая Чудотворца нет, а Иоанна Предтечи есть. Рождество, Усекновение главы, отдельно почитаем его родителей, а еще Обретение главы (первое, второе и третье). Вторник каждой седмицы посвящен воспоминанию Иоанна Предтечи. Он действительно больший из рожденных женами. Но когда мы войдем в Царствие Божие,  благодатное наполнение, которое мы, обычные люди, получим, окажется больше.

Помните, как сказала Мария Египетская старцу Зосиме: «Я женщина грешная, но освященная Святым Крещением». Мы с вами все освящены Святым Крещением −  благодатью, которой Предтеча не имел.

– Неужели будем больше его по благодати?

– Я отношусь к этому как царь Петр Алексеевич. В свое время Меньшиков ему сказал: «Батюшка-царь, я ведь выше Вас на целую голову». На что государь ему ответил: «Да не выше, а длиннее, и то этого преимущества  можешь легко лишиться».

– Я слышал, что это соотносили с Наполеоном. Петр и так был два метра в высоту.

– Вполне возможно. Многие исторические анекдоты существуют в приложении к самым разным историческим деятелям. В каждой стране есть байки про своих героев.

– Мы говорили о созерцании Креста. В православии, по-моему, у Исаака Сирина, есть такое направление мысли: созерцание Креста, воспоминание о Крестных страданиях, молитвы со взиранием на Крест. Это похоже на католическую тенденцию. Можно ли таким заниматься?

– Последнюю тысячу лет православные люди основные усилия тратили на то, чтобы показать, какие они хорошие, а католики плохие. Мы сравнивали свои взлеты с их падениями, они же наоборот: свои взлеты с нашими падениями. На это указывают наши противокатолические Катехизисы, обязательно говоря об индульгенциях, о чистилищах. Их противоправославные катехизисы называют нас схизматиками. Однако на самом деле мы очень близки. Я не экуменист и не призываю «брататься» с католиками, но мы должны признать: общего у нас гораздо больше, чем того, что нас разделяет. Вопрос лишь в акцентах.

Рассмотрим, например, представление об индульгенциях. В какой-то исторический момент католики придали извращенную форму идее о необходимых добрых делах, о том, что можно заслужить спасение. Но и у нас этого хватает, когда мы пытаемся понять, каким образом можем заслужить спасение. По большому счету это не евангельская идея. Спасение дается Богом даром: Бог любит каждого из нас и дарует нам спасение. Мы лишь можем своей жизнью доказать верность Господу и попытаться послужить Ему от всего сердца.

– А если не докажем?

– Господь любит каждого из нас. И Он каждого из нас уже спас. Нам остается только прийти в радости к Господу. Заслужить спасение невозможно. Нет фразы страшнее той, которую приписывают Серафиму Саровскому: «Спаси себя – и тысячи вокруг тебя спасутся». Она звучит не так.

– А как она звучит?

– Она звучит так: «Стяжи дух мирен, и тогда тысяча душ спасется около тебя».

Только Христос − единственный Спаситель, других нет. Мы ничего не можем добавить на условные чаши весов: там и так лежит бесконечная любовь и жертва Божества. Какие три грамма мы можем туда добавить? Это безумие.

Мы говорили в самом начале про иконы и полноту православия: делаешь полшага вперед и скатываешься в совершенно нехристианские идеи. Так, в частности, в свое время католики сделали эти полшага в отношении индульгенции. Но это, кстати, не значит, что они и сейчас так же смотрят на эту тему, хотя не могу утверждать, я не специалист по сравнительному богословию… Если возвратиться к вопросу о созерцании Креста и Исааку Сирину, то мы должны понять, что с точки зрения молитвенной практики и созерцания есть моменты, которые нас разделяют. Например, классическое представление о молитве Игнатия Лойолы: он мог, как мы бы сейчас это назвали, с помощью аутогенной тренировки в любой момент вызвать видения ада или рая. Это католическое созерцание: подвижник, последователь пути Игнатия Лойолы может увидеть, почувствовать, ощутить себя в аду, буквально физически это пережить. В ответ на элементы экстаза, которые мы часто наблюдаем на некоторых католических изображениях, статуях, мы можем сказать: «Слушайте, у нас есть подозрения, точно ли это духовное переживание? Не является ли экстаз, например, Терезы Авильской чем-то иным?»

Католиками сделаны шаги, которые мы не можем признать правильными и православными, но и у нас их полно. Вопрос в том, можем ли мы сказать: «Да, ребята, это было не совсем верно». Здесь нам следует остановиться и даже сделать шаг назад – в этом нет ничего страшного. Любое духовное делание (даже самое православное) при неправильном употреблении может привести человека не к Богу, а встать между ним и Богом и превратиться в то, что в православии именуется словом «прелесть». Такое чувственное созерцание Креста не стало для Православной Церкви магистральным путем молитвы и созерцания − видимо, в этом есть некая опасность. Хотя это вовсе не значит, что опытный подвижник Исаак Сирин и его ученики или человек, желающий по этому пути идти, не должны этого делать. Если мы видим, что есть духовная польза (человек ощущает умиление, приходит к покаянию, пересматривает свою жизнь), почему бы нет?

− Вы говорили, что каждый человек уже заслужил спасение, дарованное всем людям. А как же апостол Иаков писал, что вера без дел мертва?

− Конечно, мертва. Он дальше пишет: «Покажи веру из дел своих». Что такое «покажи»? Господь оставил заповедь: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою. А также: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Если я говорю, что верю Господу, но так не живу, то действительно ли я верю? Нет, конечно! Несоответствие моих дел или их отсутствие обличает неимение веры.

Я прекрасно понимаю, к чему Вы клоните: это давнишняя полемика с католиками и протестантами. Первые, как указывают противокатолические катехизисы (но это не является настоящим индоктринальным учением католицизма), говорят, что могут спастись делами. Протестанты утверждают: никакими делами мы спастись не можем,  только вера является спасительной. Наш разговор, с одной стороны, лишь о словах, а с другой − да, мы спасемся верой в Иисуса Христа, которую показываем из дел своих. Если я говорю, что верю, но не делаю, то где моя вера? Это чушь и явное лицемерие.

− То есть вера не может существовать, если нет дел?

− Конечно. Если нет дел, нет и веры.

− Получается, это как пустые слова?

− Да, это пустые слова, которых в наше время очень много, мы их постоянно слышим. Я не старый человек, хотя в Церкви 30 лет, и я вижу, как проходит очередное поколение проповедников (сейчас они сменяются достаточно быстро: через каждые 5–10 лет). Мы все читали еще в начале 90-х проповеди митрополита Антония Сурожского: насколько они наполнены верой и личным переживанием митрополита Антония! А потом эти слова стали повторять люди, которые этого не переживали, и это сразу чувствуется. Слово есть, наполнения нет. Мы видим: когда люди, читающие что-то, но не прожившие это, не прочувствовавшие,  говорят, то их слова превращаются в медь звенящую и кимвал бряцающий.

Вера всегда утверждается, подтверждается и является деятельной любовью. Если ее нет, то и веры тоже нет. Человек может сколько угодно себе твердить, что верит, но он сам себя обманывает. Конечно, необязательно, что он обманщик, который говорит: «Я верю», а потом дома: «Ха-ха-ха, хорошо я всех обманул, на самом деле я не верю». Он сам себя обманывает, и мы все такие. Вопрос в том, куда мы тянемся, что стараемся делать? Я понимаю, что у меня очень мало дел и слаба моя вера. Но я с удивлением обнаруживаю, что когда находится какой-то внешний побудитель (например, встреча с  человеком, близким к святости), моя вера тут же начинает укрепляться. И стоит ей укрепиться, как я сразу бросаюсь делать какие-то дела – без этого не могу, меня начинает распирать. Вера требует дела, и им же она подтверждается и усиливается, она питается делом – настолько одно в другое проникнуто. В отношении Лиц Святой Троицы Григорий Богослов писал, что стоит ему помыслить Сына, он тут же видит Отца. Так и тут – стоит мне помыслить веру, я тут же вижу дела.

− Значит, настоящая вера всегда требует реализации?

− Это ее внутренняя потребность, несомненно, выливающаяся в делах. Единственное, если тебя приковали наручниками к батарее, то тогда ты никаких дел сделать не можешь. Но и то будешь молиться, и молитва превратится не во внешнее, а во внутреннее делание. Если его не будет, то очень быстро и вера «схлопнется», что мы многократно наблюдали. Сейчас столько людей постоянно жалуются на слабость веры: «У меня была вера, я так раньше молился, ходил в храм на каждую всенощную и на будничные службы. А сейчас не могу себя заставить, на воскресную литургию еле поднимаюсь, молиться не могу – ослабел верой». Самый распространенный совет, который дает большинство священников в такой ситуации: делай что-нибудь полезное, иди в хоспис, детский дом − помоги деятельно, прояви веру. Пусть ее сейчас нет как потребности, заставь себя сделать какой-то подвиг веры... И люди с удивлением обнаруживают реальное возрождение собственной веры.

− У нас есть вопрос про нательный крест: «Правда ли, что он избавляет от болезни и смерти, поэтому его нельзя снимать ни при каких ситуациях?»

− Есть такая бытовая мистика: стоит начать о чем-то разговаривать, например, в рамках передачи, как эта тема снова и снова будет возвращаться. Вот и сегодня я говорил, что православие настолько полно, что стоит что-то еще добавить − и начинает все разливаться. Так и здесь. Безусловно, нательный крестик надо носить, но когда мы начинаем к нему относиться как к оберегу, это, конечно, ересь. Хотя здесь очень тонкая грань. Я помню, однажды у меня был интересный разговор. Я был тогда совсем молодым человеком (священником еще не был) и с одной из своих знакомых (уже в возрасте) в июльскую жару отдыхал на берегу подмосковной речки. Мы сидели на пляже, потом пошли купаться. И эта уже немолодая женщина снимает крестик и кладет его рядом с собой. Я спрашиваю: «Зачем Вы крестик снимаете?» «А вдруг он утонет?»  − отвечает она. Тогда я довольно дерзко говорю: «А вдруг Вы утонете?» И она сразу крестик снова надела. Конечно, мы можем так рассуждать, но когда снимаешь крест – что это значит?

Сам по себе металл или дерево не обладает силой. Крест не является волшебным оберегом. Есть фильм «Константин» (с Киану Ривзом в главной роли), в котором неплохо показывается, что такое католическая демонология. В православии этого нет и в помине, это не наша история. В фильме главная героиня святыню, которая должна была ее защитить от антихриста, сняла и положила на полочку в ванной комнате. И тут же антихрист полностью приобрел над ней власть: схватил ее, а до этого не мог приблизиться. У нас нет отношения к святыне как к некоему универсальному оберегу. Когда мы кропим помещение святой водой, то не воспринимаем это так: попала на беса или на одержимого человека святая вода и начинает его жечь, как солнечный свет вампира − это перегиб. Мы носим крест и не снимаем его. Я глубоко убежден, что крест снимать нельзя и не нужно ни при каких обстоятельствах, потому что крест (подчеркиваю, не как оберег, а как символ того, что я принадлежу Богу) − это знак того, что Бог со мной и я с Ним. Я не могу его снять ни при каких обстоятельствах, но для кого-то, я глубоко убежден, это вполне возможно. Существовали и до сих пор существуют вполне православные культурные пласты, где вообще нет нательного крестика. Есть христиане, которые на груди или еще где-то делают себе татуировки.

− Нормально ли делать татуировки?

− Конечно, не такую, как пел Высоцкий: «А на левой груди − профиль Сталина, а на правой − Маринка анфас». Я знаю, что христиане на Ближнем Востоке, в Египте и в других странах в знак верности Христу действительно делают татуировку креста у себя на плече или предплечье. И это, подчеркиваю, не украшение. Это для того, чтобы ты не струсил, не снял крест в той ситуации, когда тебя спросят: «Ты христианин?» Мы не знаем себя… И я не знаю, как себя поведу, если меня крюком за ребра подцепить, потащить на жаровню и начать потихонечку с меня стружку снимать. Или у меня на глазах мучить моих детей... Не дай Бог мне узнать, как я себя поведу. А те христиане живут в этой реальности и изображают на себе крест, чтобы любому было понятно: они христиане. И чтобы у них не было вариантов сказать: «Нет, я не христианин».

− Это не лишает человека свободы выбора?

−  Нет, не лишает. Он заранее делает этот выбор, понимая, что может быть слаб. Слабость – это не выбор.

Я в последнее время вынужден был под влиянием некоторых людей (кстати говоря, замечательных) рассуждать, дает ли Бог крест, испытания и искушения не по силам? Есть такое утверждение, что Бог не дает креста не по силам, но я не уверен в этом. Отнюдь не каждое искушение ты можешь преодолеть, иногда Бог попускает непреодолимые испытания. Тогда зубами цепляешься, ногтями хватаешься и в конце концов говоришь: «Пусть я слаб, но Ты, Господи, имей в виду: я не хочу от Тебя отрекаться, я сделал сейчас все, что мог». По-моему, это очень сильно и вовсе не отнимает моей свободы.

− Зачем давать человеку искушение, которое тот не сможет преодолеть?

−  Например, для смирения. Есть такое монашеское присловье: «Монаху наказание за гордыню – блуд». Что такое гордыня? Это замыкание на себе и, по сути, отказ от Бога при внешнем благочестии. Как монаха вывести из этого состояния? Мордой в грязь, вот смотри – ты свинья, ты отказался от семейной жизни, вот тебе блуд, чтобы потом о себе высоко не думал. Это только одна из причин. Почему Господь ведет нас именно тем путем, которым Он считает нужным,  – это тайна Божия,  у нас на это раз и навсегда нет рационального ответа. Но иногда мы можем видеть, как Господь ведет человека через падения и искушения, которые он не может преодолеть. И я не уверен, что все те, кто пали, действительно могли не пасть.

− Но когда человек живет обыденной жизнью, он достаточно болезненно переживает подобные падения − они ломают жизнь.

− Сломать жизнь человека может как раз утверждение, что Бог не дает креста не по силам. Если ты пал и понимаешь, что ты мог, а все равно отступил, это может сломать. В произведении «Властелин колец» есть один из моих любимых литературных эпизодов, где Братство Кольца выходит из Ривенделла для того, чтобы бросить кольцо в пылающий Ородруин. Есть там два персонажа: эльф Леголас и гном Гимли, которые, по сути, являются мифологическими образами, символами людей. Гном говорит: «Давайте поклянемся, что останемся верными до конца, что бы ни произошло». На что Леголас ему отвечает: «Пускай не клянется тот, кто не знает, что может его ожидать». Гном возражает: «Но ведь клятва укрепляет слабые сердца». А эльф ему опять говорит: «Но невыполненная клятва может разрушить это сердце». Неисполненная клятва – это то же, что осознание, что ты пал, когда мог устоять, и оно может повергнуть человека в пучину отчаяния: если мог и не сделал, зачем тогда вообще жить? что вообще после этого делать?

Другое дело, когда ты понимаешь, что Бог все равно с тобой, любит тебя, что бы ты ни сделал, что ты не можешь переполнить чашу Его долготерпения. Тебе нечего добавить, нечего отнять: Он уже все сделал, Он есть Любовь. Тебе остается лишь принять Его, склонить голову и сказать: «Господи, Ты праведен во всем, да будет воля Твоя. Что бы я от Тебя ни принимал, это действие Твоей любви».

Человек, проходя через падения и испытания, приобретает  ощущение того, что смерть близкого человека, болезнь, инвалидность, бедность и любые самые страшные испытания – это Божественная любовь к нему и ко всем нам. Бывает, и сказать это страшно, ибо все люди задают рациональные вопросы: почему Бог попускает страдания невинных, почему происходит то-то, а как Он может вот это? Но когда ты принимаешь испытания как любовь Божию, тогда оказываешься настоящим христианином.

− Принять страдания невинных как любовь Божию?

− Да.

− Это как?

− Видите, Вы задаете рациональный вопрос. У Вас вся жизнь впереди, чтобы это постичь. Простите, я не хотел это говорить сверху вниз, потому что я вовсе не утверждаю, что я сам это постиг.

− Я представил, что мне придется ощутить на себе страдания невинных, чтобы понять это. Лично я бы этого, наверное, не хотел.

− И я бы не хотел. Никто бы не хотел. Никто не хочет идти на крест. Но Фавора не бывает без Голгофы. И наоборот. У каждого голгофа своя: свои испытания, свой путь. Но без этого ничего не будет. Мы остаемся в рамках какого-то рационального дискурса, спора о словах, а это, простите, скучно.

− А если противостоять этой внутренней гордыне и все время жить по заповедям, жить с пониманием?..

− Да жизнь по заповедям и приводит в первую очередь к гордыне!

− Как?!

− Кто такие были фарисеи, например? Почему они так осуждаются в Евангелии? Фарисеи – это люди, которые поставили перед собой целью исполнить заповеди во всех мелочах. И дело даже не в мелочах, а в их стремлении жить по заповедям. Это же чудесно, это прекрасное устремление − фарисеи были лучшими из ветхозаветных людей с точки зрения мотива и праведности. И как же они поймались все дружненько!

− Мы поставим целью жить без гордыни – а как?

− Это будет опять разговор о словах: «как это − жить без гордыни?» Я только сегодня разговаривал с одним очень интересным человеком, который сказал простую вещь: наши чувства и мысли живут в параллельных мирах. Я могу захотеть, например, не злиться, но это не значит, что я смогу это сделать. Или смогу ли я, если захочу, полюбить? Представьте, я молодой человек и мне говорят: «Вот прекрасная девочка Маша, а ты Ванечка. Она тебе будет чудесной женой, полюби ее». А я отвечаю: «Не люблю ее, я Оленьку люблю (или Ларису)». Это же невозможно. Чувства, эмоции, страсти не подчиняются нашим хотениям, мыслям. Иначе не было бы невидимой брани, а борьба с гордыней − одно из самых сложных аскетических занятий. Иоанн Златоуст пишет, что гордость как треножник: как его ни брось, один шип все равно торчит вверх. Можно же гордиться тем, что я не горжусь. Можно гордиться, что я не горжусь тем, что не горжусь. И так до бесконечности.

− Отец Максим, к сожалению, наше время подходит к концу, хотя эту дискуссию хотелось бы продолжить. По традиции хотел бы попросить Вас кратко подвести итог нашей программы и пожелать что-нибудь нашим телезрителям.

− Если бы я знал, что у вас есть такие традиции (я впервые у вас сегодня на канале), я бы, наверное, заранее подумал... Я сегодня уже замечал, что у нас получился разговор о полноте православия, когда можно сделать полшага – и все расплескаешь. Хочу пожелать не забывать размышлять, но помнить о том, что не мысли − главное, а то, чем и как мы живем, что наполняет наше сердце, заставляет нас жить и побуждает совершать те или иные поступки.

Записали Наталья Сорочайкина и Наталья Богданова