Аудио |
|
Скачать .mp3 |
– Во-первых, я хотел бы сказать про радость. В социальных сетях (по крайней мере, тех, в которых я нахожусь) есть новостная лента. Обычно я не смотрю новости, потому что у меня нет на это времени. Но сейчас мне приходится проходить медкомиссию в связи с тем, что мы оформляем опекунство, и, сидя в очередях, иногда приходится пролистывать новости. Меня поразило, что новостная лента в «Одноклассниках» и в группе «ВКонтакте» насыщена совершенно нерадостными постами: на одного улыбающегося ребенка с цветами и бантами примерно пять-шесть постов с плачущим… Есть такие дети, которые идут в школу со слезами; все это знают, и это обычное дело. Кстати, почему-то никого не смущает, что ревущие дети идут в садик. То, что ребенок совершенно неоправданно остается у чужих теток вместо того, чтобы находиться дома, – это никого не возмущает; почему-то кажется, что родитель имеет право работать, а значит, обязан оставить ребенка в детском садике. И хотя те же самые мотивы побуждают большинство родителей вести детей в школу, почему-то в дни 1 сентября нарастает количество таких постов.
Причем воспоминаний о трагедии в Беслане практически не было. Хотя раньше информации об этом было очень много, люди помнили это. Сейчас этого почти нет, все заполняет контент, где плачущий ребенок и посты типа: «снова в школу, в этот кошмар» (по-разному обыгрываются эти моменты).
До того как я стал священником, я пятнадцать лет проработал в сельской школе учителем. Конечно, с одной стороны, ребенок не хочет учиться. Да, мы сделали все для того, чтобы ребенок потерял интерес к образовательному процессу как таковому, к процессу получения знаний...
– К сожалению.
– Мы старательно это делали и можем констатировать, отчитаться, что у нас это получилось: образование никому не интересно. Но школа детям интересна. Даже дворовым хулиганам. Хотя бы просто потому, что, устав от постоянного давления родителей дома, они попадают в среду, где оказываются со сверстниками, с которыми им интересно, у них есть общение, взаимодействие. Поэтому даже абсолютный двоечник радуется, идя 1 сентября в школу, потому что там он обретает нормальное общение. Он устал от компьютерных игр, устал от всего, а в школе он встречает живое общение, радуется, приветствует людей.
То, что мои дети радуются, это ни о чем не говорит. Но, проезжая вчера несколько раз через центральные улицы города, я видел только счастливых детей в возрасте от семи до семнадцати лет. Они счастливы не от того, что снова сели за школьные парты, а от того, что в целом школьная атмосфера им интересна, потому что там есть очень много интересных вещей, которые к образовательному процессу не имеют никакого отношения. Родители тоже радуются, потому что теперь они понимают, чем полдня занят их ребенок.
Поэтому когда я встречаю такое сконцентрированное эмоционально регрессивное настроение, контрастирующее с тем, что испытывают родители и дети, я задумываюсь, кому это выгодно. Ведь это же не просто вброс. Да, это, конечно, вброс, но меня не это волнует. Меня волнует, что в моей новостной ленте эта информация находится потому, что люди, так или иначе ко мне относящиеся, публикуют это на своих страницах или как-то отмечают. Им-то что не нравится? Все мои друзья и подписчики давно из школы вышли. Откуда это? Ладно, кто-то специально вбрасывает информацию о том, что школы – это плохо. Но почему люди ставят лайки? Почему это поддерживается? Я этого не понимаю, меня это очень расстроило и навело на ряд очень нехороших мыслей.
Да, мои дети пошли в школу, у меня в семье четыре ученика: два первоклассника, один ребенок идет в 4-й класс и один – в 6-й класс. Я сам связан с системой школьного образования: на сегодняшний момент я назначен духовником нашей гимназии по работе с родителями. То есть всю систему я знаю. Вчера, 1 сентября, я встречался со студентами Миссионерского института, у нас был молебен на начало учебного года и беседа в рамках одной пары. То есть в эту тему я включен не как пассивный наблюдатель, а как активный участник, причем с разных сторон.
– И как родитель, и как педагог, и как организатор учебного процесса.
– Да. И я хочу сказать, что 1 сентября 2020 года все шли в школу радостные, всем это нравилось. Потому что за полгода вынужденной изоляции все так устали от дома, от этих условий, что хотят вернуться в нормальный учебный процесс. Учителя, преподаватели, директора, технички, ученики – все насиделись дома. Мой сын, который не любит рутинную учебу (он любит узнавать, ему интересно узнавать), и то говорит: «Да, я не люблю учиться, но я хочу в школу, потому что сидеть дома я устал». И все шли именно с надеждой, что этот период никогда не повторится. Дети встречались с учителями, учителя с детьми со словами: «Как мы соскучились друг по другу! Как мы устали быть друг без друга!»
Учитель пришел на свою любимую работу. Оторванность от детей его угнетает, ведь он пришел работать с живыми людьми, а не с компьютерными манекенами. И дети тоже рады, потому что за время дистанционного обучения они поняли, как много значит живое общение с учителем, как много значит, что материал тебе объясняют на уроке, а не посредством телекамер. Как много значит, когда рядом с тобой сидят такие же ученики, потому что с ними можно не только пообщаться на перемене или бумажками перебрасываться. Когда они учатся вместе, это становится огромной мотивационной средой. Тебе интересно учиться, когда рядом такие же сверстники, как ты (если у тебя мотивационная сфера совершенно не атрофировалась).
Моя дочь очень любит учиться, но когда она оказалась на дистанте, ей не с кем было сравнить свои успехи, показатели, и она стала терять интерес к этому процессу. Конечно, мы ее похвалим, учитель похвалит, но внутренне ее это не мотивирует. Ей нужна не похвала, а ощущение того, что она пребывает в неком процессе, в который включены ее сверстники. Любому подростку важно не то, как его поведение оценивается взрослыми, а как он успешен с точки зрения своих сверстников. У девочек особенно такая проблема, и приходилось как-то искусственно создавать ситуации, то есть учитель показывал, делился, как успехи у той девочки, как у другой. Хороший был классный руководитель, который как-то мотивировал детей, поддерживал их мотивацию.
Поэтому в этом смысле все радостные. Люди испытывали страх, иногда даже какой-то параноидальный, и боролись с ним весь август, когда шли в магазин канцтоваров, в магазин одежды, покупая что-то к школе. Я сам ходил в магазины и видел этот страх на лицах людей. Они задавались вопросами: «А правда можно покупать? Или это опять вернется? Или, слава Богу, все это понадобится и мы нормально заживем?» Люди испытывают ужас от того, что дистанционное обучение может вернуться; они этим пронизаны.
Учителям тоже это не нравится. Все мы, учителя, получившие педагогическое образование, прошедшие систему подготовки педагогических кадров, систему повышения квалификации, учились работать с людьми, с детьми; нам интересно взаимодействовать не с компьютером, а с живым человеком.
– Разница просто невероятная между тем, когда человек выходит на кафедру и перед ним живые лица (есть обратная реакция) или когда он открывает плоский экран компьютера и начинает говорить практически в пустоту, не понимая, слышат его или нет. Тот, кто пробовал, чувствует эту разницу.
– Да. Именно это и хочется сказать. Опыт работы в системе высшего (богословского) образования в институте, семинарии показал, что многие профессора вообще не способны так взаимодействовать, категорически. Как можно общаться, что-то говорить, когда перед тобой просто какая-то камера и экран монитора? Тебе нужны живые люди. Живые люди – это то, что тебя вдохновляет, мотивирует. Иначе получается скучно, ты не можешь вдохновиться перед пустым ящиком.
Конечно, можно получить профессионализм и в этом. Скажем, телеведущие же могут вести себя адекватно ситуации и системе. Можно и этому научить, но вопрос: зачем? И люди, которые сидят по ту сторону экрана, говорят: «Да, мы прослушали, но вживую лучше».
На самом деле все то, что может сказать живой человек, есть в книгах. Чтобы узнать то, что профессор (например, по догматике) говорит полтора часа, надо прочитать две-три книги – и, собственно, то же самое будешь знать. Но потом потребуется 5–10-часовая консультация с этим профессором, чтобы он тебе объяснил, что ты в этой книге прочитал и как это согласовать с тем, что ты до этого знал.
Но важно не само по себе информационное содержание. Ведь смысл не в том, что профессор транслирует прочитанные книги. Тогда не надо профессоров, не надо лекционных семинарских часов, просто можно дать человеку список литературы: вот тебе три года на то, чтобы этот список литературы прочитать, освоить, написать рефераты, потом придешь, мы проверим твои рефераты, знания и выпустим. Тогда можно было бы сделать так. Но так не сделали ни пятьсот лет назад, ни сейчас, когда литература стала доступна, тем более в Интернете. Потому что важно именно живое общение, когда человек включается во взаимодействие, когда души в одной аудитории встречаются, говорят, беседуют. Эмоциональное воздействие, близость с человеком, включение, если хотите, в его внутреннее духовное поле, которое он излучает, – вот это оказывает влияние на воспитательный и образовательный процесс.
Поместите маму ребенка на экран, и пусть она беседует с ним. Ребенок посмотрит-посмотрит, а потом сядет и заплачет – ему не надо такой киношной мамы, ему нужна живая мама. С живой мамой он может часами гулькать, смотреть на нее, и ему не тяжело, потому что он впитывает ее силы. Так и влюбленные: они прекрасно могут общаться по телефону. Собственно, пусть и общаются по телефону, зачем им встречаться-то? Зачем им обязательно нужны свидания? Можно ведь рассказывать все по телефону, посылать подарки. Если ей нравятся розы – посылать розы, и достаточно...
Люди, которые говорят, что дистант способен заменить развитие человека, либо лгут, либо некомпетентны, потому что никаким образом личное общение человека с человеком заменить нельзя. Образование – это личный контакт человека с человеком. Именно так образуются школы. И люди состоявшиеся помнят своих учителей.
Буквально позавчера я переписывался с одним человеком. Тридцатого августа ему пришла в голову мысль перечитать «Преступление и наказание». Мужчине уже далеко за сорок лет. И он говорит: «Это же потрясающая книга! Это книга о покаянии, о преображении человека. В школе заставляли читать этот роман, отбив всю любовь к Достоевскому, а оказывается, это здорово!..» Я ему сказал, что у меня был другой учитель. Я ее помню: Маргарита Викторовна Трифонова, учитель литературы 22-й школы города Верхняя Пышма. Она преподавала нам Достоевского и говорила в 1981–1982 годах, что эта книга о покаянии, о преображении. Она читала вслух известный отрывок, где Раскольников просит Соню прочитать о воскресении Лазаря. Она не скрывала всех этих вещей. А по поводу «Анны Карениной» говорила, что нам не надо это читать, ни к чему. И теперь я понимаю почему.
То есть все зависит не от программы; все зависит от учителя. Я до сих пор помню интонации ее голоса, хотя прошло уже сорок лет с тех пор, как я слушал ее уроки в 14 лет. Она не пыталась меня лично чему-то научить, она учила класс, но делала это так, что я, мой друг и другие помнят ее. Не пытаясь что-то специально сформировать, она своим отношением к языку, к тексту книги, к слову воспитала нас. И это не заменить никаким интернет-общением.
Когда я сейчас выхожу к людям, я понимаю, что они воспринимают не информацию, а меня слушают; им важно именно то, во что я верю, как я верю, почему я верю, как я через себя пропустил то, что прочитал в какой-то книге. В этом смысле у меня был исключительный опыт. У меня был ученик. Я не знаю, что с ним сейчас, потому что после двух курсов Миссионерского института (он был аспирантом УРФУ) он ушел в монастырь на Афон. Это ко мне не имеет отношения, у него был духовник, который поддерживал в нем эти настроения. По последней информации (но это было три года назад), у него там все хорошо. Так вот, однажды мы беседовали в рамках богословского клуба (был у нас такой тогда). Разговор был очень серьезным: о Промысле, о воле. Он слушал, слушал (а он очень умный человек) и, когда все закончилось, подошел и спросил: «Константин Владиленович, Вы верите в то, что говорите? Меня больше ничего не интересует, только скажите: Вы верите в это?» Я ответил: «Да». Он сказал: «Спасибо». И ушел. Собственно, больше я его не видел.
Он в силу малого времени бесед не мог вместить всего. Когда он пришел в Церковь, он загорелся – что-то его привело, охватило его душу. Умом он не может вместить то, над чем люди работают годами, пытаясь перелопатить, вымолить понимание всего этого, но он смотрит в мои глаза, испытывает доверие ко мне, и если я говорю не просто прочитанное, а пропущенное через себя, то и не надо другого гаранта.
Люди не воспринимают прочитанную информацию – они и сами могут прочитать книгу. Им важна информация, которая прошла через опыт человеческого понимания, осмысления. Попытка собственным опытом прожить то, что ты прочитал в книгах, – вот это людям ценно. Вот это делает профессора профессором. Это сейчас для того, чтобы стать профессором, надо определенный показатель работ, исследований и так далее. А в прежние времена уровень профессора обеспечивался именно способностью изъяснить трудное знание, не снижая его сложности, не упрощая и не разжижая его, таким образом, чтобы человеку было понятно это знание, чтобы он захотел углубиться в это еще больше и стать специалистом в этой области.
Вот это обеспечивает человеку статус профессора, статус учителя, статус человека, который действительно может объяснить что-то другому. Не то, что он прочитал много книг, а то, что он на самом деле много думал, и прежде чем объяснять другому человеку содержание книги, он это содержание объяснял самому себе. А это не каждый может, это не каждому доступно, особенно в таких областях, как философия, богословие, где именно человеческое восприятие, человеческое свидетельство играют важную роль.
Люди искренне боятся, что дистант может вернуться; что профанирование самой сути образования, деперсонализация образования могут снова вернуться.
– Из Ваших слов я понял, что фундамент образовательного процесса – это сцепка «ученик – преподаватель (педагог)», когда знание передается от человека к человеку, когда это происходит вживую, по-настоящему, здесь и сейчас. Формы современного образования пытаются заменить этот момент. Но часто можно услышать, что те люди, которые сопротивляются дистанционному образованию и говорят, что оно имеет разрушающий эффект и не может полностью заменить традиционные формы образовательного процесса, просто не понимают, что это удобнее, быстрее, больше возможностей...
– Кому-то это удобнее. По крайней мере, системе организаций образования, наверное, это удобнее. Это удобнее в финансовом смысле. Содержать огромное количество школьных зданий – это очень дорого, гораздо дороже, чем наградить каждого ученика персональным компьютером и создать какой-то блок загружаемых туда программ. Это совершенно несопоставимые цифры.
– По статистике в России около сорока тысяч школ (зданий). Примерно сорок тысяч директоров...
– А тут директора вообще будут не нужны, технический персонал не нужен. А они же все получают государственную зарплату. С точки зрения оптимизации расходов, естественно, это выгодно и удобно. Но как вы по Интернету научите человека думать? Как вы научите человека по дистанту делать операции? Как вы сделаете его врачом? Да, можно сделать модели электронных роботов, которые будут делать все это лучше, но это не сделает человека врачом. Врачом человек делается только тогда, когда он наблюдает за другим врачом. Учителем человек становится тогда, когда наблюдает за учителем. Священником – когда наблюдает за священником. Ребенок делается развитым потому, что смотрит за своими родителями и впитывает все лучшее, что у них есть (иногда и худшее). Только так человек становится человеком; другой модели развития человека нет.
Для накачивания информацией, конечно, удобнее любой дистанционный способ. Но для развития человека есть только один способ – общение человека с человеком; только это развивает.
В рамках информатизации жизни человека дистанционное обучение, конечно, находится в тренде, потому что с точки зрения доступа к информации (качественной или не очень – вопрос другой) – это, конечно, продуктивно. Но это же дегуманизация, потому что собственно развития человека не происходит. Человек – это человек, а не хранитель информации. Человек – это не сервер, не ноутбук, не программа. По сути, в основе дистанта лежит именно идеология трансгуманизма; то есть человек должен отжить, уйти, исчезнуть.
На самом деле все эти продвинутые информационные технологии стремятся превратить человека из человека во что-то другое: в какого-то киборга, робота, чтобы он исполнял функцию более плодотворно, более успешно, с меньшими расходами и чтобы совершенно не требовал содержания. То есть те люди, которые строят новый мир, хотят видеть более послушные, более удобные к управлению, менее дорогие в обслуживании устройства.
Но почему мы, люди, должны этому радоваться? Естественно, мы будем сопротивляться хотя бы на уровне совести и внутреннего неодобрения. Да, как граждане мы слушаемся, принимаем те законы и нормы жизни, которые диктует нам власть, потому что любое сопротивление власти есть зло. Но внутренне саботировать, не восхищаться этой системой разрушения человека и молиться Богу о том, чтобы этот маразм, это безобразие скорее кончилось тем или иным способом, – это наше внутреннее право. Пока мы еще люди, а не какие-то машины.
– Отец Константин, что делать дальше? Будет или не будет дистанционное образование – гадать сложно. Мы можем только предполагать. А как сейчас быть родителям? Волнение и тревога все равно есть. Слава Богу, началась традиционная учеба, пусть и с какими-то ограничениями. К чему готовиться? Как вести себя? Что отвечать своим детям на вопросы?
– Во-первых, радоваться каждому дню, который ребенок проводит с учителем. Я к верующим сейчас обращаюсь, поскольку это формат церковной программы. Радоваться и с благодарностью молиться Богу, что этот день ребенок провел с учителем. И Бог, видя наше смирение и благодарность, продлит это действие и устроит так, что дистанционного ужаса не будет. Это с одной стороны.
С другой стороны, мы должны понимать, что если не случится каких-то катастрофических процессов (войны, революции, бомбардировки нашей планеты огромными астероидами), то в ближайшие 10–15 лет этот дистанционный элемент все равно будет вводиться, потому что в этом заинтересованы люди, которые имеют большие деньги. Транснациональные корпорации в этом заинтересованы, им человек вообще не нужен. Поэтому это будет. А значит, надо принимать это как должное и возвращаться к тому типу образования, с которого когда-то все и началось: это учитель, который учит моего ребенка. Это дорого, но это единственный выход.
Нужно находить хороших учителей. Не репетиторов, хотя среди них тоже есть хорошие учителя. Но тут не функция важна. Как среди множества просто врачей мы находим врача с большой буквы, так же среди просто учителей мы должны найти учителя, к которому приведем своего ребенка, когда придет время и станет совсем тяжело, и скажем: «Помогите, научите, наставьте его, чтобы он открыл для себя мир человеческой культуры, чтобы он стал человеком. Чтобы он научился не просто читать, писать, но научился думать, чувствовать, переживать. Чтобы он стал человеком и при этом был способен овладеть какой-либо профессией».
Это то, что нас ждет, я уверен, в ближайшем (условно ближайшем) будущем. Господь вмешивается. Собственно, если бы была возможность, перевели бы на дистант уже сейчас. Оказалось, что это не так просто во всех отношениях. Будем надеяться, что все окажется еще сложнее. И будем надеяться, что на век наших детей этого хватит. Но в целом, конечно же, мы должны искать запасные площадки.
У нас в городе при храмах создаются школы семейного типа, они законом разрешены. (Это если нет возможности иметь личного гувернера для своих детей.) Там маленькие группы вокруг учителя, который их учит лицом к лицу. Это будущее развитие людей. Те, кто это понимает, видит в этом необходимость для своих детей, найдут возможности. Впадать в отчаяние, что ничего больше не будет, не надо. Будет. Пока есть люди, которые беспокоятся о своем ребенке, чтобы он не только сдал ЕГЭ, но остался человеком, то есть думал, чувствовал, переживал, всегда есть возможность найти, как это сделать.
Ведущий Тимофей Обухов
Записала Нина Кирсанова
В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма святого великомученика Димитрия Солунского в Коломягах протоиерей Игорь Илюшин. Тема беседы: «Радость покаяния».
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
Пожертвовать
«Источник жизни» (Нижний Новгород). Выпуск от 29 марта 2024
«Путь к храму» (Новосибирск). Выпуск от 29 марта 2024
У книжной полки. Беседы и слова о Божественном домостроительстве
Благая часть. 29 марта 2024
Саратов. Прием заявок на XXII Областной пасхальный фестиваль
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
— Сейчас допустимо, но в каждом конкретном случает это пастырский вопрос. Нужно понять, почему так происходит. В любом случае причастие должно быть, так или иначе, регулярным, …
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
— Тайными молитвы, по всей видимости, стали в эпоху, когда люди стали причащаться очень редко. И поскольку люди полноценно не участвуют в Евхаристии, то духовенство посчитало …
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
— Трудно сказать. Конечно, эта подготовка не заключалась в вычитывании какого-то особого последования и, может быть, в трехдневном посте, как это принято сегодня. Вообще нужно сказать, …
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
— Действительно, мы знаем, что Господь Сам преломлял хлеб и давал Своим ученикам. И первые христиане так же собирались вместе, делали приношения хлеба и вина, которые …
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!