Беседы с батюшкой. Беседа с протоиереем Сергием Барановым, секретарем Орской епархии

– Отец Сергий, Вы – секретарь Орской епархии, духовник Иверского женского монастыря города Орска, писатель, режиссер, сценарист, художник, а еще папа шестерых детей и четырех внуков. Мы очень рады видеть Вас в нашей студии здесь, на Урале. Хочется поговорить на тему, которую Вы очень хорошо сформулировали в своей книге «Лети высоко! Жизнь как молитва». Главная фраза этой книги: перестаньте говорить о Христе, начните говорить со Христом.

– Это была, может быть, моя духовная трагедия, мой духовный опыт, когда сначала меня перестало удовлетворять просто внешнее обрядовое православие, а потом стало в некоторой степени даже надрывать и разочаровывать. У меня появилась жажда Живого Христа; не Христа двухтысячелетней давности, не Того Христа, Которого мы ожидаем после Второго Пришествия, мне Он стал нужен здесь и сейчас. Эта неудовлетворенность очень сильно надрывала, и я позволил себе Его искать.

В нашей Церкви часто бывает некая заболоченность, крайняя осторожность: мы настолько боимся прелести, что это парализует наше духовное творчество, наши духовные искания. В некоторой степени мы, может быть, лукавы, оправдываем свое нерадение этой осторожностью: нам достаточно того, что есть; что нам разжевали и дали. Как говорится, не выделяйся, иди в ногу. Но мне кажется, все святые отцы, которыми мы восторгаемся и которым пытаемся подражать, были чрезвычайные личности. Я не говорю, что я попытался стать чрезвычайной личностью; моя цель была просто стать динамичнее, хотя бы двигаться в эту сторону. И, слава Богу, что я себе это позволил, и теперь мое православие обернулось в состояние счастья. Поэтому я улыбаюсь, наперекор многим православным, которые считают, что православные должны быть очень мрачные, чрезмерно сдержанные, холодные.

Когда меня спрашивают, может ли православный улыбаться, я говорю, что счастливый человек не может не улыбаться. А если человек в православии находит Христа (хотя бы отчасти, в свою меру, не так сугубо, как, например, Симеон Новый Богослов), он пребывает в состоянии счастья и не может не улыбаться.

Поэтому у меня весь монастырь улыбается: все 35 монахинь просыпаются с улыбкой. Утром нас будит не колокольный звон; в монастырском дворе на побудку звучит скрипка. Мы просыпаемся с улыбкой и засыпаем, испытывая счастье.

– С этим связана одна из историй, которую Вы рассказывали: человек практически пожаловался на то, что у вас в монастыре все улыбаются. Кого-то это даже настораживает...

– У многих такие стереотипы. Буквально вчера на беседе был такой вопрос: может ли человек в состоянии покаяния улыбаться? Нужно понимать смысл слова «покаяние». Покаяние – это изменение, это динамика, но не статика. Это не просто видение своих грехов, но бегание греха, убегание в сторону Христа. И не может не радовать то, когда есть хоть маленький результат.

У меня был такой опыт, когда я двенадцать лет занимался приютом для бездомных. Взял дом под слом и вселил туда сто бездомных человек. Это, конечно, был кошмарный период, меня через пять лет оттуда увезли в реанимацию в кардиологию – они меня просто достали... И некоторые церковные люди мне говорили: «Ну и что? И какой у тебя результат?» Я говорил: «Знаете, может, у меня не будет того результата, которого вы ожидаете, но я Богу смогу сказать: ˮГосподи, я пыталсяˮ. И это будет честно. А что вы скажете?»

Поэтому нужно пытаться. Не всё из намеченного мы можем выполнить, но, как говорит Иоанн Златоуст, Господь и намерение целует. Доброе намерение – это уже хорошо. Православие не должно быть статичным, мертвым; православие – это религия динамики, религия именно жизни, а не смерти.

– Вы упомянули о святоотеческой литературе, о святоотеческом наследии. В этих строчках я часто вижу именно дерзновенность людей: они перестают бояться каких-то ненужных страхов и пытаются искать...

– Знаете, я иногда обращаю внимание на такую антиномию. Православие все время говорит об осторожности, о возможности впасть в прелесть, каком-то обмане. И в то же время это же православие ежедневно в богослужебных текстах, в житиях святых прославляет чрезвычайные подвиги святых, выходящие за рамки. Тут же нам говорят, что подражать им опасно и даже не стоит, но все-таки мы имеем как высокий идеал именно этих людей. Нас не особо интересуют в православной житийной литературе люди средние или ниже среднего, но всегда чрезвычайные люди, выходящие за рамки, представляют для нас интерес, вдохновляют, возжигают наше сердце на духовное творчество. Поэтому слава Богу, что в ком-то еще есть ревность.

Знаете, я обратил внимание, в нашей православной среде популярны выражения, что время подвигов прошло, что духовная жизнь невозможна, что мы спасаемся скорбями. Или еще одна избитая фраза: нам оставлено покаяние. Я сразу задаю людям вопрос: а как вы понимаете покаяние? Это просто ходить и твердить: «Я грешник, простите меня»? Нет. Святоотеческий, богословский смысл слова «покаяние» – это изменение, причем изменение кардинальное. Просто признания своего греха недостаточно. Поэтому фразу «нам оставлено покаяние» можно перефразировать как «нам оставлено изменение».

Покаяние (метанойя) – это изменение; это не унылый пессимизм от наших грехов. В то же время покаяние невозможно не во Христе. Я не верю в покаяние от самого себя – оно несовершенное. Всяк человек ложь. Человек не может иметь совершенное духовное покаяние, его поражение будет касаться и его покаяния. Поэтому покаяние возможно только во Христе.

Вернемся к фразе: «нам оставлено покаяние». Чтобы произошло покаяние, нужны молитва, пост, бдение, послушание – весь комплекс духовной жизни; без этого покаяние просто невозможно. Люди употребляют эти фразы, не углубляясь в то, что имеется в виду. Когда начинаешь задавать вопросы, люди проваливаются, не могут ответить...

– Время вершков...

– Да. Какие-то общие фразы, даже не очень глубоко осмысливаемые. Симеон Новый Богослов (X век) – чрезвычайная духовная личность! Современники говорят, что время подвигов прошло, а он нам – о подвигах, о каких-то чрезвычайных состояниях. Четвертый век: расцвет монашества. В VI веке говорили: мы не такие, как наши отцы. В следующем поколении говорили: мы не такие, как они были. Так за две тысячи лет можно совсем деградировать, если жить по этому принципу. Да, смирение, трезвая оценка самого себя, своего духовного уровня – это хорошо, но все равно цель должна быть высокая, иначе Евангелие для нас станет совершенно неисполнимой книгой и в связи с этим – мертвой книгой, просто повествовательной.

Тем людям, которые говорят, что время подвигов и молитвы прошло, привожу навскидку примеры из XX века: Иоанн Кронштадтский, Силуан Афонский. Иосиф Исихаст – чрезвычайная личность: подвиг как у отцов IV века; и результат такой же. Многие из тех, которые говорят, что время подвигов прошло, были его современниками. Дальше: Порфирий Кавсокаливит. Паисий Афонский: я уже был священником, а он еще был жив. Гавриил (Ургебадзе) Самтаврийский, грузинский святой. И можно перечислять и перечислять дальше. Софроний (Сахаров), наш русский архимандрит, канонизирован Константинопольской Патриархией.

Когда я на Афоне и в Греции спрашиваю, кто для них Софроний (Сахаров), греки говорят: «Это самый великий богослов современности». Вот так греки говорят о нашем русском подвижнике. Хотя между нами есть какая-то небольшая ревность: они к нам относятся чуть-чуть свысока, потому что они нам дали православие, а мы иногда к ним относимся предвзято. Хотя это не по-христиански; везде есть зерно, и везде есть святые люди, у которых можно учиться.

– Когда мы говорим о духовной жизни, так или иначе разговор сводится к каким-то основам. Наверное, для кого-то это слишком элементарный разговор, но если об этих элементарных, базовых вещах не говорить, тогда, наверное, не построить крепкий дом своей духовной жизни?

– А что для Вас базовые, элементарные вещи?

– Молитва, например.

– О! Этим все начинается, этим все и заканчивается. Это фундаментальная вещь. Иногда мне говорят: мы занимаемся и послушанием, и покаянием, и тем, и другим. Все должно идти через молитву. Не просто: «Господи, благослови сделать это»; нет. Ты должен быть через молитву в Духе Святом, тогда твой разум будет действовать от Духа через Христа, твое вдохновение будет твоей силой, все будет в духе.

Мне однажды один молодой семинарист искренне, с жаром сказал: «Батюшка, вот я скоро стану священником. Как мне действовать в той или иной конкретной ситуации?» Я ответил, что ничего не получится, если будешь пытаться действовать от себя, – это всегда будет несовершенно, и всегда будут ошибки.

– Имеете в виду своим умом?

– Да. Ты всегда должен действовать от Духа Святого. Это идеал. А чтобы быть в духе, надо постоянно быть в молитве. Не просто по воскресеньям посещать храм, а потом на неделю делать перерыв. Не случайно Церковь говорит о непрестанной молитве. Апостол Павел говорит: Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. А можно перефразировать: непрестанно молитесь – и будете всегда радоваться.

Молитва – это основа; это не просто говорение, вычитывание, пропевание. Молитва – это состояние, в котором переживается Бог. Молитва происходит в сердце, а не в уме. Настоящая практика молитвы – это когда ты находишь ту часть своей души, которая способна переживать Бога. И в этом состоянии иногда прекращается слово. Когда ты встретился с Богом лицом к лицу, глаза в глаза (я аллегорически говорю), прекращается слово, потому что ты понимаешь, что Он все наперед понимает и тебе нечего сказать Ему. Тогда начинается просто благоговейное молчание.

У Антония Сурожского есть интересный момент. Когда он служил в Англии в кафедральном соборе, обратил внимание, как приходил пожилой человек, садился напротив распятия и мог часами сидеть молча перед распятием. Однажды Антоний Сурожский подошел, извинился, что проявил любопытство, и сказал: «Простите, я наблюдаю, что Вы сидите перед распятием не один день и подолгу. Как Вы молитесь? Что говорите?» Тот пожилой человек сказал: «Я ничего не говорю. Я смотрю на Него, Он смотрит на меня, и у нас все происходит».

Примерно так происходит молитва; не интеллектуальная, а молитва, которая живет в сердце. Интеллектуально – это о Боге, но не с Богом. Интеллект может говорить о Боге, признавать существование Бога, но Бога видит сердце.

Как-то на телеканале «Спас» я услышал священника, который сказал, что не в сердце все происходит, а в уме. Я бы внес корректировку: просто путают сердце как орган чувств, эмоций. А святые отцы говорят о духовном сердце; это разные понятия. Духовное сердце живет не эмоциями, не страстями; это очень тонкая природа жизни, и в эту тонкую природу входит Бог и переживается, видится.

– Сложно Вас прерывать, хочется слушать и внимать... Уверен, в творческих встречах или беседах, которые Вы проводите с мирянами, священнослужителями, людьми, которые несут послушания в монастырях, говорят: «Батюшка, в современном мире такая круговерть, столько забот, переживаний, различных искушений! Где найти время и силы для молитвы?»

– Я все-таки не монашествующий, я – мирской человек, имеющий семейные обязанности, какие-то интересы, поэтому могу говорить с людьми объективно, и это дорогого стоит. Однажды мне один священник сказал: «Отец Сергий, как тебе повезло: ты больше тридцати раз был на Афоне, и в Англии был у старца Софрония, и в Аризоне у старца Ефрема». Я говорю: «А Вам кто не дает? Не тридцать раз, но хоть один раз побывайте на Афоне, ведь это сейчас возможно, если задаться целью». И этот священник говорит: «Ой, у нас дела, у нас столько забот!..» Я тогда улыбнулся и сказал, что я, наверное, самый первый бездельник в епархии. Секретарь епархии, настоятель кафедрального собора, духовник Иверского женского монастыря. Тюрьмы, бездомные, детские дома, театр, кино, иконописная мастерская и много чего еще. Я, наверное, самый первый бездельник.

Понимаете, когда человек очень хочет, он найдет возможность. В нашем современном мире есть люди, которые говорят: «У меня сил хватает только телевизор посмотреть». Но если хватает сил на телевизор, значит, можно это время потратить на духовное чтение, молитву. У нас есть ночь. Полчасика или час многие могут найти, чтобы исполнить ежедневное правило. Если что-то делается стабильно, без выходных, без отпусков год, десять лет, всю жизнь, тогда это дает результат. А когда начал, потом бросил, потом опять вернулся, тогда и результат соответствующий.

Так и в мирской жизни, искусстве, науке: если есть стабильность – ты добьешься результата. И наоборот: если несерьезно к чему-то относишься, такой же будет и результат. И тогда хочется сказать такому человеку: это твой выбор; потому ты и неуспешен ни в духовной плоскости, ни в земной. Может быть, ты немножко лентяй? Я и сам себе говорю: «Отец Сергий, ты мог бы большего добиться, но ты немножко лентяй».

– В одном из Ваших фильмов Вы говорите: каждый день я обращаюсь к Господу, говорю Ему, что хочу убегать от греха, но понимаю, что снова и снова возвращаюсь, снова и снова каюсь... Получается, борьба у нас происходит в ежедневном режиме?

– Не в ежедневном, а в ежеминутном, наверное. Проигрыш дорогого стоит, можно много чего потерять. Вообще мне очень нравится и близка притча Господа о жемчужине: человек продает все состояние, чтобы купить одну драгоценную жемчужину. Когда человек так может поступить? Когда он знает цену этой жемчужины. Если он не знает этой жемчужины, он может спутать ее с китайской бижутерией. Но когда ты знаешь драгоценность жемчужины, то действительно готов дать за нее большую цену, все свое состояние. Но для этого должен быть опыт.

Отчасти мы приходим в Церковь, вдохновленные чьим-то опытом (опытом святых, например). И это хорошо, правильно, но в какой-то мере мы должны приобретать и свой личный опыт, иначе на чужом опыте мы просто перегорим и сдуемся. Мы обязательно должны подойти к личному опыту, который дает вдохновение трудиться больше и больше. Корень слова «вдохновение» – дух. Конечно, есть еще и другие духи, которые могут вдохновлять на другие творческие вещи, но если мы вдохновлены Духом Святым, мы выходим из своих рамок, из своих человеческих резервов и можем многое. Поэтому мы ищем духа, вдохновения.

– Вы являетесь не только духовником Иверского Орского женского монастыря, но и его основателем. Я там бывал семь лет назад, в моих воспоминаниях это достаточно пустая территория, пустырь; по-моему, один храм стоял. Насколько я понимаю, за это время обитель сильно изменилась.

– Да, сильно изменилась, и в первую очередь не архитектурно, хотя настроили мы, слава Богу, и много, и красиво, и ответственно. Но самое драгоценное – нам удалось создать духовную семью. В монастыре 35 монахинь, которые живут именно семьей; у меня изначально была такая идея. Я не хотел строить другого монастыря, в котором люди живут просто штатно, по списку. Могу сказать, что отчасти у меня получается. Мы ставим благородную, хорошую, здоровую задачу, и Господь нам помогает.

У нас не идеальный монастырь, я не хотел бы иметь идеальный монастырь.

– Почему?

– Во-первых, это неправда, идеальных не бывает. Во-вторых, иногда цель приобретения этого идеала становится выше человеческих отношений. Все-таки в первую очередь должны быть человеческие отношения. В монастыре ведь живут несовершенные люди, разные: каждый со своим характером, способностями, здоровьем, талантами. Старец Паисий говорил: достижение идеального порядка в монастыре является на самом деле большим беспорядком, потому что в стремлении к этому идеалу приносятся в жертву человеческие отношения.

К идеалу нужно стремиться в отношениях друг с другом. Должно быть стремление в неидеальных условиях достигать идеала в отношениях через любовь, терпение друг к другу, смирение, помощь. Вот идеал, а не какие-то внешние вещи.

Кстати, по поводу стройки. В этот год мы построили еще новый большой комплекс, и в этом комплексе построили копию Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры, в котором лежат мощи Сергия Радонежского. Это помог нам построить человек из Швейцарии, с которым мы познакомились и подружились на Афоне. Почему я об этом стал говорить? Какая у него была мотивация? Он приехал к нам в монастырь, пожил несколько дней и проникся духом, атмосферой монастыря. Его не впечатлили стены, роспись, убранство храма, какой-то внешний чин; он увидел семью, и это очень тронуло его сердце. Он сказал мне: «Занимаясь благотворительностью, иногда я очень неудовлетворен, когда вижу построенные стены, не наполненные духом. А у вас я увидел внутреннее содержание, поэтому хотел бы вам помочь». Теперь у нас сестры живут и в новом корпусе, и в старом. Приезжает очень много паломников, которых мы тоже сейчас имеем возможность разместить. Наверное, с такой динамикой развития нам придется еще строить.

– Знакомясь с Вашим творчеством, я с большим удивлением обнаружил, что помимо обширной фильмографии Вы еще занимаетесь тем, что пишете пьесы и даже ставите их с ребятами молодежного театра в Орске. Это еще одна грань Вашего творчества. Ваша жизнь наполнена творчеством: книги, фильмы, театральные постановки, художественные работы...

– В связи с тем, что я священник, все мое творчество очень христоцентрично. Это творчество не ради творчества, не ради проявления себя как творческой личности. Кто знаком с моим творчеством, тот обратил внимание, что везде я говорю о Христе.

Так как я отец шестерых детей, я очень неравнодушен к нашей молодежи, переживаю за нее. Поэтому я искал форму общения с молодежью. Прекрасно понимаю, что форма нравоучений, лекций – это все мертвое, они бегут от этого; это имеет обратный результат и отторгает их еще дальше от Церкви. Я стал искать форму общения и однажды пришел в молодежный театр Орска и принес первую пьесу о любви, в которой позволил себе говорить очень откровенно. И я увидел результат. Через эту пьесу прошли многие школы, институты, техникумы, она жила больше десяти лет. Помню, после премьеры этой пьесы ко мне за кулисы пришли девчонки-школьницы, которые не имели опыта общения со священником, не знали, как брать благословение, и, запинаясь, говорили: «Спасибо Вам, спасибо Вам! Мы будем думать об этой теме». Я увидел, что это действует. А если действует, приносит плод, то надо пользоваться этим.

Потом началось кино. Однажды я был в Сан-Франциско в гостях у наших эмигрантов, и жена хозяина дома сказала: «Отец Сергий, мне Ваше лицо знакомо». Я говорю: «Простое русское лицо». И вдруг она говорит: «Мы же смотрим Ваши фильмы!» И я понял, что в миссионерском плане  делаешь работу, тратишь на нее время, а она потом работает на весь мир неограниченное количество времени, ведь кто-то к этому фильму только через десять лет приходит. Например, когда мы делаем театральную постановку, это смотрит ограниченное количество людей, она живет недолго...

– Безусловно.

– А формат кино – это уже широкое и сильное поле для миссионерства. Тем более если тебе удалось найти язык, который люди слышат и хотят слышать. Хотя у меня есть и сложное кино, которое не для всех. Однажды меня одна женщина спросила: «Для кого Вы сняли этот фильм?..» А для кого Тарковский снимал? Он снимал потому, что это переполняло его душу и выливалось наружу; он не мог это удержать. Когда на премьерах его фильмов люди вставали и уходили из зала, для него это была трагедия, боль, но он все равно делал это, и делал так, как понимает. Он не делал развлекательное кино для широких масс, он делал то, чем жил.

– Я читал воспоминания о Тарковском его современников. Там описывается, что когда он, будучи студентом, дорабатывал какие-то работы, он делал их абсолютно по-своему, вне той концепции, которая разрабатывалась.

– Тарковского уже давно нет, а мы о нем говорим и будем говорить очень долго. Не всегда ради широких масс делается искусство. Вообще когда искусство делается на ширпотреб – это, конечно, среднее искусство, оно меня не привлекает, я не хочу делать такое искусство.

– В личных беседах со священниками не единожды слышал фразу о том, что почему-то не находится человек, который мог бы сделать хороший фильм, например о Царственных страстотерпцах, о царе Николае II. Не находится в нашей многомиллионной стране человека, который сделал бы хорошее, качественное кино о православии или подвижниках православной веры...

– Есть православное кино. Мы буквально недавно были участниками юбилейного кинофестиваля «Радонеж». Это кино есть; может быть, оно не очень подается в массы. С другой стороны, не всем оно нужно. Есть хорошее кино.

Знаете, мой оператор – это мой сын. Он со мной поработал в этом формате, и, смотрю, ему интересно интеллектуальное, философское кино. И ему интересна не только сама идея фильма, а теперь еще интересно, как художнику, как это снято, операторская, режиссерская работа.

Мне, например, нравится, как снят фильм «Остров»; не сама идея, а как он снят. Ведь там планов немного, но фильм держит. Я говорю именно о режиссерской, операторской работе.

– С одной стороны, в Ваших словах радость, надежда на что-то хорошее, прекрасное. При этом мы не взлетаем, хотя, казалось бы, должны...

– Есть очень хорошее святоотеческое выражение о печали и радовании, когда две противоположности соединены в одно. Радость происходит не от какой-то эйфории, эмоциональной разгоряченности. Радость происходит именно в формате покаяния. Когда ты переживаешь свое недостоинство (недостоинство – это даже очень смягченное выражение), свое скотство, но в этой трагедии своего ничтожества видишь, что Бог тебя постоянно любит даже таким и готов ждать еще, еще и еще, это умиляет до слез, и ты никогда не впадешь в отчаяние.

Впасть в отчаяние, когда Бог тебя все-таки ждет, – мне кажется, это предательство. Бог тебя ждет, а ты впадаешь в отчаяние. Когда Бог для тебя становится реальной Личностью, личностным Богом – не идеей, не философским понятием, не исторической личностью, жившей две тысячи лет назад, – когда Он здесь и сейчас с тобой, ты не можешь не улыбаться (сквозь слезы, конечно). Самая светлая тема – это Христос, тем более в нашем современном мире: надорванном, искалеченном, изуродованном. Когда в кислотной вредной агрессивной среде вдруг прорастает цветочек – это чудо! Поэтому когда в нашем мире сохраняется возможность произносить: «Господи, Иисусе», – это драгоценность.

Ведущий Тимофей Обухов

Записала Нина Кирсанова