Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В московской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает сотрудник Синодального отдела внешних церковных связей, насельник Заиконоспасского ставропигиального мужского монастыря иеромонах Стефан (Игумнов). 

– У нас есть некоторые вопросы от телезрителей, и один из них таков: «Как победить страсть чревоугодия?»

– Если бы знать до конца, как нам действительно бороться со своими страстями и иметь опыт этой борьбы... Потому что отвечать на такие вопросы нужно от собственного опыта либо от опыта других людей, которые прошли путем борьбы со страстями.

Страсть чревоугодия ничем не отличается от других страстей, если мы говорим о том, как с ней бороться. Все страсти имеют один корень, все мы это знаем. Это православное учение, учение святых отцов о природе страстей и борьбе с ними. Поэтому в нашем случае, наверное, следует прибегнуть к их опыту – к опыту святых, тех людей, которые преуспели на пути борьбы со страстями. И, как я уже сказал, страсть чревоугодия имеет тот же самый корень, что и все остальные.

Да, мы все любим покушать, поспать, попрепираться с ближним и так далее, а корень один: мы любим услаждать себя, свою плоть и услаждаться на душевном уровне. То есть корень все-таки восходит к нашему душевному и духовному состоянию. У нас не выстроена правильная иерархия в душе, а Церковь учит, что на первом месте должен быть Бог и его заповеди, стремление их исполнять, на втором месте – любовь к ближнему. А затем все остальное: и послушание Церкви, и церковные таинства, данные нам в помощь, и все, что мы имеем, наши огромные церковные сокровища.

Если у нас все будет на своем месте выстраиваться и мы будем потихоньку восходить по той лестнице, о которой говорил святой Иоанн Лествичник, а также другие наши великие отцы и учители, тогда у нас будет некий путь перед нашим мысленным взором, по которому мы можем надеяться идти. И победить страсть чревоугодия, наверное, невозможно, если мы просто будем бороться с ней. Мы поставим себе задачу не объедаться, не наслаждаться пищей, какое-то время в этом преуспеем, у нас это будет получаться, но это будет похоже на диету. Много таких практик существует: месяц мы будем успешны в этом, а потом неизбежно будет падение, неизбежно мы сорвемся и насладимся пищей и пост нарушим, если не будет перед нашими глазами цели всех этих усилий и правильного устроения всей духовной жизни, борьбы со всеми страстями.

Конечно, нельзя бороться одновременно сразу со всем, но нужно просто следовать тем методикам, которые нам оставили святые отцы. Все очень давно известно в Православной Церкви. А страсть чревоугодия в данном случае более понятна нам на бытовом уровне, потому что каждый человек может очень легко понять, объелся он сегодня, согрешил  этой страстью или нет. Поэтому это одна из тех страстей, с которой следует начинать бороться. И это легко делать в любой из дней. То есть мы можем себе поставить цель прекратить объедаться, прекратить получать чрезмерное наслаждение от пищи, потому что дело не только в количестве съеденного, а  в том, что даже от малого количества пищи мы можем получать такое наслаждение и такое удовольствие, что лучше, наверное, было бы съесть много какой-нибудь простой еды.

Мы знаем, что великие постники, когда постились, съедали одну просфорку в день; для них съесть какой-нибудь экзотический фрукт в тот же самый день было бы потаканием страсти чревоугодия. То есть здесь все еще от духовного уровня зависит. Но что я имею в виду? Если мы, даже начиная бороться с этой грубой и понятной страстью чревоугодия, не будем понимать, зачем мы это делаем и какова вообще методика борьбы со страстями, то, даже будучи успешными в этой борьбе, мы непременно потерпим поражение.

Потому что мы постимся и обуздываем свою страсть чревоугодия не ради того, чтобы похудеть или лучше себя чувствовать (это все сопутствующие вещи), и даже не для того, чтобы сказать: «Ну, наконец-то я победил страсть чревоугодия, больше я не объедаюсь». Если мы имеем такое настроение, будет непременно поражение. Мы боремся со страстью чревоугодия, чтобы в конечном итоге корень наших страстей уничтожить, чтобы наша плоть не тащила за собой нашу душу в ад,  чтобы самый корень страстей (гордость наша, любовь к себе) был побежден любовью к ближнему и к Богу.

При таком устроении мы держим пост не потому, что на нас его наложили и не понимаем вообще, зачем мы такие тяготы должны нести: «Так много вкусного, а мы не можем это есть!» Даже если мы ничего не будем есть в таком состоянии, это не пост. Мы с радостью должны нести постные труды. Мы должны понимать, что это не просто что-то, что мы делаем для Бога, мы это делаем для себя, и в этом огромная радость. Когда человек действительно ощущает потребность быть с Богом, понимает, насколько это хорошо, какое это великое счастье,  все эти земные пристрастия, тяготы, которые мы несем (не тяготы Христовы, а наши земные), настолько кажутся нам ничтожными, что все тогда становится просто и ясно. Однако же с трудом мы боремся с нашими страстями, в том числе со страстью чревоугодия. Желаю всем нам быть более успешными в этой борьбе.

– Вопрос телезрителя: «Какой силой сохраняются нетленными тела Божьих угодников?»

– Силой Божией, которая называется благодатью Божией. Но механизм действия этой силы, конечно, нам непонятен. Сразу поясним: само по себе явление нетленности мощей не является каким-то феноменом, обязательно соответствующим принципу святости. Если чье-то тело нетленно, это совсем необязательно, что человек был святой. Мы знаем даже и в других религиях примеры нетления мощей, мы знаем примеры и в каких-то нерелигиозных ситуациях, когда тело не подвергается по тем или иным причинам тлению. Египтяне мумифицировали своих усопших, да и не только они. Но бывали и другие случаи (они известны в истории), когда тела были нетленны.

Православная Церковь выработала такой подход к этому явлению: если есть другие критерии святости жизни того или иного человека, то тогда нетление его мощей является дополнительным подтверждающим фактом, и то не всегда. Потому что мы знаем, что на Афоне все совершенно наоборот: там, если мощи того или иного монаха нетленны, их закапывают вновь и ждут, когда они истлеют, чтобы потом омыть эти кости от истлевшей плоти и положить в костницу.

Потому что Господь нам, видимо, хотел показать, что само по себе нетление или тление мощей еще ни о чем не говорит при отсутствии других каких-то факторов. А вот если есть свидетельства праведной жизни человека, если есть свидетельства о чудесах, которые по молитвам к Богу через обращение к этому святому совершаются, многие другие вещи плюс нетление мощей – тогда есть полная картина святости конкретного человека, конкретного святого. И то не всегда. Человек может быть святым, а мощи могут быть тленны.

– Вы знали, что в Виннице похоронен знаменитый врач-хирург Николай Иванович Пирогов? Он мумифицирован, лежит в крипте (в часовне), гроб открыт, и его тело видно, можно подходить и смотреть. Это согласуется вообще с практикой и традициями Православной Церкви?

– То, что тело незахороненное лежит?

– Не захоронено, мумифицировано; по сути, это же как мавзолей. В принципе, с Лениным на Красной площади те же процедуры сделаны, только это не часовня.

– Все-таки в Православной Церкви мы придерживаемся того принципа, что Господь сотворил человека из праха земного; и в этот прах мы должны  отойти. Это не имеет какой-то сверхпринципиальной сути, потому что обстоятельства бывают разные, люди гибнут иногда так, что нет возможности тело захоронить. Но когда такая возможность есть, это важно сделать, чтобы проявить уважение к человеку, к его плоти и подчеркнуть глубоко религиозный момент, важный для духовного понимания нашей жизни: что мы сотворены Богом из персти земной; соответственно, в нее отходим.

В этом проявляется еще надежда на наше воскресение в последний день, что Господь нас из этой персти возьмет, вдохнет вновь душу в наше преображенное тело – и мы будем с Ним уже вечно существовать. И многое в нашей духовной жизни, что мы совершаем, наполнено духовным смыслом. По сути, почти никакие действия не несут смысла как таковые, сами по себе, если они совершаются без соответствующего их осмысления. Точно так же мы ведь не поклоняемся доскам, мы поклоняемся образу, который для нас имеет огромное духовное значение. И этот принцип, наверное, универсальный во многом.

– Но ведь Господь силен воссоздать человека из чего угодно, в каком бы виде он ни скончался и до какой бы степени  ни разложился. Почему Церковь не благословляет кремировать?

– Абсолютно правильно Вы сказали: Господь воссоздаст тело человека, даже если оно обратится в какие-то молекулы. Например, в Хиросиме произошел атомный взрыв, те люди, что находились близко к эпицентру, просто остались как какие-то силуэты на стенах.

– Кстати, в Помпеях примерно то же самое было обнаружено.

– Господь восставит как угодно. Но Церковь относится очень строго к тому, чтобы тела погребались в землю, именно потому, что это имеет духовный смысл, духовный пример для нас. Если мы будем относиться к телам наших усопших как попало (нам удобнее их сжигать – значит, будем сжигать), то так мы будем и ко всему остальному относиться и в конце концов забудем о нашей связи с землей, с Богом, Который через землю нас сотворил, если можно так сказать.

Если мы будем молиться в храме, где нет икон, рано или поздно забудем вообще о том, кому и зачем мы молимся, потому что мы должны образ перед собой иметь. И тело является такой же иконой, таким же важным для нас образом. И мы должны значение нашего тела осмыслять с точки зрения того, как оно описано в Библии. Если случается ситуация, когда нет возможности человека похоронить (такое не так часто бывает), наверное,  можно покаяться, поскорбеть, утешение найти в Церкви, что не смогли так сделать. Но это когда действительно не смогли. А если есть возможность человека похоронить как положено, конечно, нужно это делать.

Конечно, Господь восставит всех, но мы должны поступать в своей жизни, сообразуясь с принципами, которые Господь нам дал для нашего существования.

– Вопрос телезрительницы: «Я пришла к Богу не в детстве, лет в тридцать, когда сына родила. И считаю, что в этом отношении мне не повезло, потому что бабушка в церковь не водила, а жизнь светская слегка озлобленная. Самое сложное для меня в понимании, даже и сейчас, – это усвоить и поверить в то, что каждый человек  любимый сын Божий. Я о себе думаю, что меня-то можно простить, каюсь, понимаю, что прощение может быть. А вот чтобы любой человек покаялся и его тоже простили – кажется, что такого не может быть. Как помочь человеку в этом случае? Смирение нужно? Или, может быть, гордыня мешает усвоить то, что для каждого человека на свете, каким бы он ни был, так же солнце светит, как и для меня, и он тоже может быть прощен?».

– Начну с того, что Вам и повезло, и не повезло, что Вы в тридцать лет пришли к Богу. С одной стороны, конечно, очень и очень важно, когда человек с самого рождения воспитывается христианином. И дай Бог, если он действительно воспитывается таковым. Но, к сожалению, часто бывает, что мы наших деток воспитываем не очень удачно, будучи сами не совсем твердыми в нашей воцерковленности. Получается так, что потом начинаются разочарования, какие-то метания у человека, он уходит из Церкви, потом вновь приходит... Конечно, в идеале человек должен расти в христианской семье, с детства привыкать к церкви, и тогда все будет прекрасно. В Вашем случае было не так, но плюс как раз в том, что, может быть, Вы избежали этого искушения, когда взрослеет молодой человек и начинает все переосмысливать. Вы сразу подошли сознательно к выбору христианской веры, и это очень хорошо. Поэтому такие осмысленные, глубокие вопросы Вы задаете.

Вопрос важный, и частично Вы на него уже даже ответили. И когда родится второй ребенок или третий, наверное, Вам откроется глубже ответ на этот вопрос. Будете ли Вы любить по-разному своих детей? Наверное, нет. Я со многими мамами общался, и часто мне говорили, что любят-то всех одинаково. (Никогда не говорили: «Я старшего люблю, а младший такой вот... я его ненавижу, как будто это не мой сын». Конечно, всякое бывает в нашей жизни, но это уже из области аномалий.) И уж тем более Господь любит всех.

Раз такой вопрос возникает в душе, почему Он должен еще и соседа прощать, – конечно, Вы правы, это гордыня. Это не совсем нормальное духовное устроение, мы-то как раз наоборот должны думать: «Господи, соседа-то Ты, конечно, простишь, но меня простишь или нет?» Мы-то знаем глубину своего падения, своих грехов, а уж глубина грехов соседа нам не открыта. Поэтому скорее наоборот нужно думать. Но, даже и думая наоборот, мы все равно должны быть уверены в том, что Господь непременно нас простит в тот же самый миг, когда мы раскаемся, когда захотим этого прощения. Ведь дело только в этом. Он уже давно всех простил, когда взошел на крест и страдал.

Мы читаем двенадцать страстных Евангелий перед Пасхой, в другие дни читаем эти Евангелия. Что мы в этот момент думаем? Когда Господь страдает на кресте, когда Он говорит Свои последние слова, Он это самое и ощущает, это и переживает, что вокруг стоят грешники, которые Его распинают (и стояли до этого, и стоят до сих пор). Мы с вами как те грешники, которые стоят перед крестом и распинают Спасителя каждый раз. А Господь в этот момент на кресте находится и просит: «Господи, не вмени им греха сего». То есть Он в этот момент всем Своим Божественным и человеческим существом за нас переживает и прощает нас. В тот момент, когда Он находился на кресте, Он простил и тех, кто жил до этого, и тех, кто живет сейчас и будет жить еще после нас. Все дело только в том, чтобы мы захотели этого прощения. В этом вся наша христианская вера и заключается.

– Как же так? А если сосед в храм не ходит, а я хожу? Получается,  я же как-то ближе, меня-то можно простить быстрее, чем соседа? Я хотя бы прошу об этом, что ли, а сосед нет.

– Очень правильное уточнение. И, конечно, все совсем не так. Кстати, это одна из наших духовных проблем, когда мы вот так же, зачастую только придя в церковь, год-два там побыв, вдруг начинаем всех учить, не только наших соседей, а вообще всех, весь мир, утверждая, что мы правильные, мы спасемся, а никто другой не спасется. Я сейчас говорю в самом широком смысле. Какой-то папуас в Новой Гвинее не спасется, а мы спасемся. И это серьезная проблема нашей духовной жизни. Понятно, почему это возникает. Мы пришли в Церковь, ощутили полноту этой благодати, которая нас сразу накрывает, и, конечно, мы вдохновлены, мы понимаем, что вот он, спасительный сосуд, из которого мы черпаем. Это правильно, но вопрос, как к этому относиться. Если мы из этого спасительного сосуда черпаем и все это потом выливаем на потребу «свиньям», то есть своим страстям, грехам, своему надмению, тогда это все бесполезно.

Если мы причащаемся и после причастия чувствуем, какие мы теперь молодцы, что причастились, это же просто ужас, это то, что низвергает нас в пропасть, в пучину погибели. Поэтому мы должны воспринимать те дары, которые у нас есть (дар Церкви, дар веры православной), именно как то, за что с нас Господь спросит.

Это притча о десяти динариях. Нам десять дано, Господь спросит с нас – вот как мы должны это воспринимать. А кому-то (папуасу из Новой Гвинеи) – один динарий дан, а может быть, и он не дан. Так он, бедняга, если в войне убьет врага, а потом увидит его семью, жену и детей и копье опустит, не убьет их, а уйдет в свое селение, то Господь этого папуаса примет в Свои объятия в тот же миг как возлюбленного сына. А если мы, получив Причастие, отойдем в притвор к церковной лавке и начнем там огрызаться на кого-то, то Он тут же отнимет благодать этого дара. Это же и так понятно.

– Обычно на подобные вопросы еще отвечают, что сосед может совершать на самом деле тайные добрые дела и вообще жить очень благочестивой жизнью. Как показать, что вера действительно этому человеку нужна?

– Соседу?

– Да, как в случае с Корнилием, сотником, в Книге Деяний. Он человек хороший, он много доброго совершает, но одного ему недостает. Он должен, по идее, спастись, потому что все для этого делает, только не верует.

– Мы должны понять одну очень простую вещь. Если мы ее поймем и будем следовать ей, то избежим очень серьезной опасности, которая постоянно нас подстерегает. Мы постоянно говорим, что надо на себя смотреть, а не на ближнего. Вот пример, который Вы очень хорошо изложили. Мы никогда не должны думать о том, что там с нашим соседом, делает он добрые дела или нет. Мы должны думать о том, делаем ли мы добрые дела. Принципиально изменить этот подход, переключить этот небольшой переключатель.

Если мы все время смотрим, что делает наш сосед, где он не совсем дотягивает в духовной жизни, – мы на ноль низводим все свои усилия. Мы должны исходить из того, что все вокруг (и наш сосед в первую очередь) делают добрые дела. Если он ворует (допустим, мы знаем об этом), то, наверное, это все отсылает бедным детям в детский дом тайно, как Юрий Деточкин. Вот какое у нас должно быть правильное духовное устроение. Это будет спасительно. Если мы так будем думать, причем по-настоящему, Господь нам откроет очень многое: и как помочь этому соседу, и как помочь самим себе в первую очередь.

– Вопрос телезрителя: «В Книге Бытия описывается, как Бог творил человека. Когда Бог создал его из праха, Он вдунул в него дыхание жизни, и после этого человек стал душой живой. То есть, получается, что душа живая – это и тело, и дыхание жизни от Бога. Это Моисеево трактование, а есть греческая философия о летающей душе, отдельной от тела. Так какой философии нам верить: греческой или Моисееву писанию?»

– Если мы христиане, то ответ очевиден. Из учения Православной Церкви известно, что в полноте человек – это тело, душа и дух. Именно тогда он совершенный, создан по образу и подобию Божьему. Нет предсуществования душ: душа нигде не витает, пока не будет создано тело.

Господь творит конкретного человека в тот момент, когда происходит зачатие. Клетки мамы и папы соединяются – образуется новая жизнь (одновременно и душа, и тело). Именно поэтому Церковь так негативно относится к абортам. Потом человеку дается период жизни, когда он живет в полноте (тело, душа, дух). Человек должен правильно выстраивать внутреннюю иерархию: подчинять тело душе, а та должна быть влекома духом Божиим.

Потом наступает очень интересный момент – чудо, которое нас всех ожидает: смерть. На какой-то период времени душа и тело снова разделяются. Это великая тайна. Она была бы, может быть, малопонятной, если бы мы не знали, что произойдет событие, когда это все вновь соединится. Период, когда тело и душа пребывают в разлучении друг с другом, не имеет большого значения. Это время ожидания, когда все поставлено на паузу после нашей жизни – после того, что мы сделали, за что должны нести ответ.

Что происходит в то время, когда мы ожидаем Страшного Суда, никто точно не знает, но можно сказать: мы находимся на некой паузе. Господь не может судить тело и душу по отдельности. Состояние человека с момента физической смерти до Страшного Суда – временное, ненормальное. Господь это имеет в виду, говоря о том, что произойдет воскресение мертвых, воссоединение душ с телами. Богу, видимо, нужно, чтобы мы прошли этим путем. Наши тела в вечной жизни будут преображенными.Об этом не надо забывать.

– Мне понравилась одна мысль в этом вопросе: «Господь творит человека как единое целое: тело и душу». Почему возможен разрыв души и тела?

– Потому, что в этом – замысел Божий, который мы не знаем. Это тайна. Может быть, мы должны подождать всех прежде живших и тех, кто будет жить после нас, чтобы потом всем вместе предстать на Страшном Суде.

Наша временная жизнь (70–80 лет, как в Псалтири говорится) и жизнь после смерти, которая длится для кого-то несколько столетий или тысячелетий, перед лицом вечности – не просто короткий отрезок времени, а вообще ничто. Потому что время и вечность несопоставимы.

Смерть – некий переход. Именно потому, что разлучаются душа и тело (ненормальное состояние, неестественное для человека), мы так болезненно ее переживаем. Поэтому смерть – нечто страшное, пугающее нас. Но если мы будем мыслить христианскими категориями, то будем относиться к ней по-другому. Господу угодно, чтобы какое-то время наши душа и тело пребывали раздельно в ожидании Суда за земную жизнь.

– Вопрос: «Говорят, что можно взять крест – и не вынести его тяжести. Я поминаю о здравии и упокоении людей, с которыми была мало знакома, но они оставили теплую память о себе. Может ли это быть причиной болезней, которые идут одна за другой?»

– То есть можем ли мы подвергнуться каким-то страданиям, в том числе болезням, если берем на себя непомерное молитвенное правило, в первую очередь молитву за других людей?

Молитва – потребность души и любящего сердца. Когда любим Бога, хотим с Ним быть, мы молимся, не можем по-другому. Это не какая-то обуза для нас. Говорят, молиться тяжело. Тяжело, если не понимаешь, зачем это делать и нет потребности обращаться к Тому, Кому молишься. Если есть стремление любить Бога, ощущение присутствия Божьего в твоей жизни, того, что самое главное для тебя – Бог (а потом – все остальные), как ты можешь с Ним не говорить? Это великая радость!

Мы любим болтать с коллегами. Придем на работу – и, вместо того чтобы трудиться, начинаем пить чай, разговаривать со всеми: у нас такая потребность, нам интересно. Потребность в общении с Богом должна быть еще больше. Это первое.

Второе: если мы любим Бога, как можем не любить ближнего? Если мы любим ближнего, как можем не переживать, когда у него какие-то проблемы? В утренних и вечерних молитвах есть поминовение живых и усопших. Мы прожили день, молимся, обращаемся к Богу, благодарим Его за все, что Он для нас сделал, просим, чтобы Он нас простил, помог нам. Как мы можем, если любим наших ближних, не вспомнить в этот момент о том, что за этот день они претерпели?

Кто-то обратился к нам с просьбой о молитве за них, кто-то заболел, выздоровел… Мы или просим, или благодарим. Это все настолько естественно! На самом деле все так и должно быть.

Если для нас молитва за кого-то – обуза, если человек просит помолиться за него, а мы: «Ну вот еще! Еще и за него молиться! У меня и так список в синодике!» – тогда у нас будут проблемы.

Тут два выхода. Первый – изначально подходить к молитве как положено (чтобы была потребность). Не кто-то нас должен просить за него молиться, а мы сами должны этого хотеть. Каждый человек и вся Церковь молятся за весь мир. Это есть в нашем правиле. Если мы этого не понимаем, то неосознанно подходим к молитве.

Второй – если мы чувствуем, что для нас это обуза, надо пересмотреть свое отношение к молитве, понять, что это за феномен духовной жизни, для чего она нужна. Может быть, временно сократить молитвенное правило. Надо советоваться с духовником. Тогда будет легко молиться,мы будем этого хотеть. Господь нам поможет.

Есть еще один аспект: иногда мы молимся с чувством гордыни. «Я хожу в церковь. Я такой духовный! Значит, могу кого-то вымолить». Если мы так подходим к делу, не исключено, что будут болезни. Не должно быть гордыни в молитве. Это очень опасно. Должна быть только любовь.

– Есть разные истории. Например, некий монах решил помолиться за Наполеона.  Ему является бес, который начинает его пугать. Монаха начинают одолевать разные страсти. Это связано с внутренней гордыней («я могу вымолить»)?

– Нет, это связано с другим. На то он и монах, подвижник. Мы узнали об этом из духовной истории. В житиях много таких случаев. Речь идет о духовной борьбе тех людей, которые достигли какой-то высоты духовной жизни.

Как мы должны рассуждать? «Хороший пример. Монах молился. Наверное, у него гордыня». Нет, мы должны думать не так. Наверное, этот монах достиг такого уровня духовной жизни, любви к Богу и ближнему, что по-настоящему полюбил Наполеона. Монаху стало жалко его, поэтому он решил его вымолить. Поскольку это непростая задача (Наполеон – массовый убийца), тут-то бесы и навалились.

– Монах – человек, который посвящает всю свою жизнь тому, чтобы вымаливать людей?

– Монахи бывают разные. Я тоже монах, но не дерзну сказать, что способен кого-то вымаливать. В идеале по призванию монах должен быть таковым. Когда есть условия, стремление вести духовную брань, то Господь помогает. Такие подвижники были и есть в Церкви. В этом смысл монашества: молиться за других.

– Сейчас существуют монахи, которые запираются и молятся?

– Для молитвы не всегда нужно запираться, но такие люди, безусловно, есть. Если бы их не было, наверное, уже бы ничего не было. Это непреложные слова Божии. Благодаря нескольким праведникам Господь милует весь мир. Если бы их не было, мы бы с Вами сейчас не разговаривали.

– Как интересно! От молитвы нескольких монахов зависит судьба мира?

– Не совсем так. Судьба мира зависит от того, сохраняется ли связь человечества, всей цивилизации, нашей семьи с Богом. Если вся семья ее утратила, все от Бога отвернулись, но хотя бы один ребеночек поддерживает отношения с Господом, то связь сохраняется.

Ради того, что Господь хоть кому-то еще в этом мире нужен, Он его и сохраняет. Когда таких людей не останется, тогда не будет и смысла продолжения существования этого мира.

– Вы подчеркнули важную роль молитвы монахов, благодаря которой Господь сохраняет землю. А наша молитва в храме помогает миру?

– Праведники – не только монахи. Иоанн Кронштадтский был белым священником. Петр и Феврония, Мария Египетская не были ни священниками, ни монахами. Праведники – и простые благочестивые миряне, которые жили в советское время. Есть исповедники, которых мы даже не знаем. Это люди, ходившие в храмы в самые тяжелые годы советского времени, несмотря ни на что. Они это делали не потому, что тешили свою гордыню или хотели что-то кому-то доказать. Тогда Господь создал такие условия жизни, что эта мотивация отсутствовала. Они это делали потому, что не могли без церкви, без молитвы.

Сейчас у нас другие условия, но что изменилось? Мы должны ходить в храм точно так же, как наши совсем недавние предки. Представьте, что вокруг нас опять атеистическая среда, запрещают ходить в церковь, за это могут уволить с работы, посадить в тюрьму, отправить в лагерь...

Когда собираемся в храм, давайте представим (если уже совсем расслабились), что на дворе 1937 год. Мы пойдем в храм или не пойдем? Пойдем. Значит, в душе просыпается уже несколько иная мотивация, чем та, которая часто бывает: «Пусть сосед посмотрит: я иду в храм, а он нет».

– Или:«Иду в храм, чтобы меня там увидели».

– Да. Времена разные – искушения разные. Но мы должны помнить о сути нашей веры, наших духовных усилий и о том, зачем нам дана Церковь.

– Вопрос: «Как отличить пристрастие от привычки, если это не одно и то же? Речь идет о домашней стряпне. Моя мама, чтобы прокормить нас четверых, всегда стряпала то пирожки, то булочки. Я вижу в себе любовь к ним. Спокойно могу ограничивать себя, но люблю эту еду».

– Было бы очень хорошо, если бы она любила стряпать.

– Может быть, она любит и стряпать.

– Тогда хорошо, если стряпать и кушать. Пристрастие и привычка, казалось бы, одно и то же, но просто разные знаки: где-то – «плюс», где-то – «минус». Пристрастие – однозначно плохо. Привычка может иметь как негативный, так и позитивный смысл.

Например, привычка вставать в пять утра и совершать молитвенное правило. Если человек выработал эту привычку, он легко встает в пять утра. Ему не нужно себя мучить, переживать: «Как же тяжело мне просыпаться в восемь (девять, десять) и идти на работу!» Он привык – и встает в пять утра каждый день, как это делают многие монахи (большинство, наверное). И у него тут же возникает потребность помолиться. Это благая привычка, за которую можно только похвалить. Она ему помогает в духовной жизни.

Может быть другая привычка. Человек пришел с работы. Ему очень тяжело бывает. Ездит на электричке в метро на работу и обратно. Устает. Иногда у него возникает потребность выпить бутылку пива. Со временем это становится привычкой: человек каждый день, приходя с работы, выпивает. Это помогает ему расслабиться, отдохнуть, но ведет не туда. Это плохая привычка.

Поэтому мы говорим о плохой и хорошей привычках. Привычка – это навык. Если мы имеем благой навык в жизни, он будет нам помогать. Если мы приучили наше тело вставать в пять утра, оно будет просыпаться каждый день в это время само, без будильника. Это один из инструментов, который Господь сотворил ко благу.

Пристрастие – это то, что привязывает нас к страсти. Можно очень много приводить примеров, мы все их хорошо знаем.

– Как понять, что я стал чревоугодником?

– Очень просто. В семье три ребенка. Я один из них. Нам дали три пирожных. Если у меня есть возможность поделиться с кем-то, а я не делюсь (хватаю – и начинаю есть) – это, безусловно, страсть чревоугодия.

Если мы понимаем, что для нашего здоровья вредно есть ночью, но все равно едим – это чревоугодие. Бывает, во время поста мы приготовим постную кашу, приправим ее маслом (если в этот день его можно употреблять), сделаем еще салатик (совсем постный)… Начинаем кушать – и испытываем такое наслаждение от еды, что накладываем себе еще и еще. Нам трудно остановиться. Мы забываем в этот момент обо всем. Ради еды – за чечевичную похлебку – готовы в какой-то миг душу свою продать. Это чревоугодие.

Господь нас так сотворил, что мы должны получать какие-то эмоции от вкушения пищи. Мы не можем совершенно не испытывать вкуса, наслаждения (или отвращения) от еды. Но если это закрывает собой какие-то более важные вещи для нашей духовной жизни, потребность во что бы то ни стало вкусно поесть становится привычкой, мы должны насторожиться.

Если мы едим для того, чтобы утолить голод, и нам вкусно приготовили, то мы обязательно похвалим повара («Спасибо, молодец!»). Пища может быть вкусная и невкусная, полезная и неполезная, в это время нам нужная или ненужная. Все, что дальше, – от лукавого.

– Отец Стефан, по традиции нашей программы хочу попросить Вас подвести итог и что-то пожелать телезрителям.

– По-моему, программа получилась очень интересная, полезная для меня, потому что, когда отвечаешь на вопросы (хоть и заочно: мы не видим друг друга, но это все равно общение с телезрителями, с Вами, Александр), открываешь для себя что-то новое.

Мы ответили на много вопросов. Я ведь сам не сижу и не думаю: «Что же такое чревоугодие? Как с ним бороться?» Есть другие проблемы. А сейчас была возможность об этом вместе подумать, поговорить. Надеюсь, что и для всех по ту сторону экрана наш сегодняшний разговор был полезен.

Резюмируя беседу, хочу призвать к правильному восприятию нашей духовной жизни и воцерковленности: это не как некий повод для надмения (мы помним, что такое избранничество и призвание, в Евангелии Господь об этом говорит), а как дар Божий, избранничество в том смысле, что именно нам Господь дал эту милость. Может, потому, что мы самые несчастные, ничтожные, Господь даровал нам Церковь, чтобы мы спасались в ней.

А тем, кто находится вне Церкви, Господь, наверное, тоже предоставит какие-то возможности: может быть, приведет их в Церковь, даст ту же благодать, которую дает нам. Это случится не тогда, когда мы будем на кого-то показывать пальцем и говорить: «Он не пошел в храм, а я пошел!» Если человек будет видеть, что мы выходим из храма и светимся любовью, у нас есть потребность общаться с людьми, помогать им, сочувствовать, молиться, это тронет его сердце, он о многом задумается. Этого хочется нам пожелать.

Ведущий Александр Черепенин

Записали Елена Кузоро и Светлана Волкова