Беседы с батюшкой. Обзор современных богословских подходов. Священник Михаил Ромадов

– Тема передачи звучит по-особому: «Обзор некоторых современных богословских подходов». Хочется сказать сразу: почему «обзор»? почему «некоторых современных подходов»? Сначала это показалось очень сложным, но после того, как я прочел пост, который Вы разместили у себя на странице для того, чтобы наши телезрители могли его почитать, я понял, что это будет живой диалог.

В нашем сегодняшнем православном мире богословие имеет очень разное понимание, разную оценку. Если честно, мне всегда казалось, что современное богословие – очень интересная тема, волнующая молодых священников; и в большей степени молодых людей, тех прихожан, кто интересуется жизнью современной Церкви. Я ошибаюсь?

– Отчасти Вы правы. Положа руку на сердце, нельзя сказать, что сейчас мы достигли в Церкви того уровня просвещения, который хотелось бы видеть. Если мы говорим о стратегическом развитии, будущем Церкви, то никак нельзя не заниматься богословием в первую очередь, конечно, священнослужителям. Но и мирянам нужно стараться повышать свой богословский уровень, стремиться к просвещению, просветлению, осознанности. Мне кажется, что без этого в ХХI веке очень трудно будет представить Церковь сильной, влияющей на жизнь людей. Если мы хотим стать маргиналами, уйти в подполье (не в хорошем, а именно в негативном, деструктивном смысле), то тогда можно оставаться с тем, что есть. Но если мы имеем задачу стратегического развития, то в той или иной степени богословием интересоваться следует. Тем более, мне кажется,  молодые люди, по-настоящему входящие в Церковь, иначе и не могут. Они ставят вопросы о смыслах: «Зачем нам нужна Церковь, что она может дать, принести в нашу жизнь?» На все это богословие, в том числе современное, нужно находить ответы и, соответственно, искать подходы, почему наша тема и называется: «Обзор некоторых современных богословских подходов».

Подход означает не истину или догму, а некий ответ на те вызовы, которые мы видим в обществе в ту или иную эпоху. Обзор – потому что мы, конечно, не можем охватить все, что происходит в богословии, но можем хотя бы чуть-чуть прикоснуться к некоторым интересным моментам, не отождествляя свою точку зрения ни с одним из этих подходов; попытаться услышать те или иные мысли, рассуждения современных богословов, причем не только отечественных (и не всегда их). Богословское развитие в нашей стране не было таким уж интенсивным по понятным причинам, поэтому приходится обращаться и к западным коллегам. Мне кажется, здесь нет ничего страшного, а есть именно момент для роста, осмысления очень важных вещей. Если позволите, я постараюсь приступить, потому что, прежде чем задавать вопросы, и Вам, и дорогим телезрителям нужно понять, о чем идет речь в данном случае.

В уходящем году в нашем российском пространстве прошел интересный диспут двух теологов, где столкнулись две богословские позиции – о них во многом я и хотел бы поговорить. Одна из них называется теоэстетика, и с ее стороны в диспуте участвовал Алексей Гагинский. У него даже есть целый фонд «Теоэстетика», правда, у меня есть некоторые вопросы к теоэстетике в том ее понимании, которое предлагает этот фонд. По ту сторону баррикады был Андрей Шишков, и он представлял «темную теологию», которая является перефразированием от «слабой теологии». Это более известный термин, а «темная теология» – то, что для себя выбрал Андрей Шишков. Мы не будем говорить о нюансах и деталях, только скажу, что эти два подхода действительно очень важны в современной богословской мысли.

О теоэстетике я услышал на II Ианнуариевских чтениях в докладе замечательного священника, петербургского клирика Феодоровского собора отца Алексия Волчкова. О «слабой теологии» я узнал подробнее благодаря уже упоминавшемуся мной протоиерею Вячеславу Рубскому. Не так давно после этого диспута, вызвавшего интерес, он взял интервью у Джона Капуто, который является если не родоначальником «слабой теологии», то человеком, который сильно продвинул и популяризировал это направление. Я благодарен этим двум священникам и скажу два слова в качестве глубокого, уважительного, сердечного привета: если наше общество и Церковь будут действительно двигаться к подлинному просвещению, то убежден, что эти два человека обязательно окажутся на передовой. Может, будут и другие, но они еще достаточно молоды (и отец Алексий, и отец Вячеслав), поэтому через 5–10 лет станут еще более наполненными знаниями и опытом. Я очень рад, что мне доводится жить в одно время с этими людьми, которые, на мой взгляд, действительно продвигают наше отечественное богословие.

Первая – теоэстетика. Я буду говорить о ней так, как услышал от отца Алексия в его докладе. Он выложен у меня на странице в группе в «ВКонтакте» – кому интересно, можно посмотреть, потому что я буду говорить максимально кратко. На самом деле возникновение и теоэстетики, и «слабой теологии», на мой взгляд, связано с жизнью и деятельностью великого французского мыслителя, это Жак Деррида. Я думаю, что многие знают о нем. Кто-то не знает, но узнать можно – сейчас есть все возможности для этого. Так вот, Жак Деррида был, как говорит отец Алексий, утонченным атеистом, потому что он был не просто атеистом в стиле Ричарда Докинза: кто-то говорит, что Бог есть, а он, что Бога нет – тезис на тезис. Деррида скорее высказался так: «Возможно ли вообще говорить о Боге, есть ли смысл? Ведь мы говорим о Боге словами, а слова цепляются за слова, одно слово объясняется другим. Велика ли ценность слов?» На самом деле эти мысли исторически не являются новыми – об этом говорится в православном апофатическом богословии: Бог выше всех наших образов и определений. Почему иногда в шутку Жака и называли новым Дионисием Ареопагитом. Подобные мысли есть в восточной философии у Лао Цзы относительно того, что слова не являются таким уж важным инструментом отражения реальности.

В связи с этим богословам в ХХ веке нужно было решить, что же делать, как богословствовать (Деррида был очень популярной, сильной фигурой), если получается, что наши слова могут подчас оказываться лишь словами. По мысли отца Алексия, возникает три типа реакции на философию этого философа. Одни богословы решают для себя: «Мы сделаем вид, что Деррида не существовал, и будем богословствовать как раньше, писать о Боге, Его сущностях; писать катехизисы, «суммы теологии» и считать, что написанное реально отражает суть вещей; Бог именно такой, как мы Его описали». Это есть в Европе, есть у нас. У нас это, наверное, основная линия, потому что про Жака большинство не слышало даже среди священников. Я сам услышал от него благодаря отцу Алексию.

Другая линия была такая: раз богословствовать нельзя, тогда не будем. Но была и срединная позиция (третий вариант), реакция на философию Жака. Отец Алексий представил  одного православного, одного католика, одного протестанта, которые определенным образом отреагировали. Это Джон Мануссакис (православный богослов), Жан-Люк Марион (знаменитый француз) и Уолтер Брюггеман. Например, у Джона Мануссакиса и у Мариона возникает понятие теоэстетика (в том числе у них). Что имеется в виду? Все мы знаем, что эстетика – это учение о прекрасном. А теоэстетика – Божественное и прекрасное. Деррида во многом, может быть, и прав, потому что слова – это слова, реальность гораздо глубже и серьезней, но можно познавать Бога через прекрасное, через эстетику. Мы можем петь гимны, есть вместе с Богом (Евхаристия – это же и есть наша Пища с Богом). Мы можем комментировать Писание, собирать семинары, т.е. каким-то образом делиться своим опытом, не пытаясь возвести его в абсолют.

«Сумму теологии» (отец Алексий подвел некоторую черту) написать очень сложно, если вообще возможно, а выражать свое ощущение от соприкосновения с Богом в эстетических категориях как раз вполне нормально. Получается, теоэстетика – это ответ на кризис метафизики. Деррида как раз очень сильно критиковал метафизику за то, что она порождает идеологии (часто кровавые, подавляющие), поэтому, например, самая известная книга Джона Мануссакиса так и называется «Бог после метафизики» (пытался ее прочитать, но не так просто ее найти).

Мысль понятна: когда человечество, отдельные люди подходят к тому, что метафизика для них становится чем-то таким, что они хотели бы оставить и сдвинуться в другую сторону, то приходит теоэстетика. В этом смысле я не совсем понимаю фонд теоэстетики, директором которого является Гагинский, потому что у них получается какой-то синтез: они пытаются и метафизику сохранить, и говорят, что у них теоэстетика. Как правильно заметил один мой хороший друг (ныне диакон, очень толковый человек), это очень странно, ведь если у тебя есть метафизика, катехизис, «Сумма теологии», ты все про Бога знаешь, то зачем тебе особо теоэстетика? А если ты уже пришел к теоэстетике, понимаешь, что про Бога сказать что-то точно довольно сложно, поэтому давайте о Нем просто разговаривать, писать, слушать музыку, то тогда речь не идет о метафизике, потому что все это не настолько объективно, чтобы быть метафизикой. Эстетика – это все-таки то, что связано с нашими чувствами, мы не можем их возвести в какой-то объективный абсолют.

– Умозрительный.

– Совершенно верно. Поэтому я, например, для себя, через доклад отца Алексия, представляю теоэстетику приблизительно в таком направлении. Мне показалось, что это очень интересно, потому что действительно (хотим мы этого или не хотим) эпоха постмодерна не прошла бесследно, и понимать, что мы о Боге не можем говорить так, чтобы считать это истиной в последней инстанции, – это вещь, которую нужно потихонечку принимать. Повторю, она укоренена в том числе в апофатическом православном богословии. Поэтому здесь нет ничего крамольного; и в каком-то смысле все новое – это хорошо забытое старое. Может быть, просто немножко перефразированное, переформулированное, но это очень даже эффективный подход, как раз в том числе в плане стратегического развития. Молодые поколения на самом деле отчасти мы (Церковь) упустили. Мы прекрасно понимаем, что многие люди тридцати и сорока лет не то чтобы не любят Церковь (на мой взгляд, не так уж много людей не любят Церковь), но многие просто не знают, зачем она им нужна.

– Я согласен. Причем Вы затронули еще очень интересный момент. Размышляя о Боге через прекрасное, начинаем понимать Бога – это самый лучший подход, когда мы приходим к Богу не от горя, а от радости и понимания этой радости. Мы читаем у апостолов о том, что нужно ходить перед Богом. Можем вспомнить пророков из Ветхого Завета, которые говорили: «Вот я, Господи». Это хождение перед Богом во многом определяет нашу истинную веру, и если у нас этого нет, то получается та самая какая-то метафизическая история, когда мы пытаемся умом понять то, что можно понять только умом и сердцем, иначе никак. Ходя перед Богом, даже если человек не очень разбирается в современных аспектах подходов в богословии, все равно он чувствует ложь и правду, знание и отсутствие такового. Часто мы воспринимаем какие-то слова о Боге как истину, которая нам преподносится, и не можем с этим никак спорить, если только не будем заниматься образованием, которое позволит нашей Церкви перешагнуть рубеж внутреннего гонения Церкви (ведь если мы не ходим в Церковь, мы гоним ее из себя). Я прав?

– Думаю, что Вы в данном случае правильно это заметили, прокомментировали, поэтому хождение перед Богом, нахождение в пространстве Церкви (не только физически находиться в церкви, но и в ее пространстве, чувствовать себя ее чадом), стремление к просвещению, просветлению – безусловно, это очень важно. Повторю еще раз, без этого я не вижу сильную Церковь в ХХI веке.

– Мы можем преодолеть каким-то образом нашу собственную леность? Ведь ни для кого не открою тайны, если скажу, что наши воскресные школы – это ликбез, ничего больше сказать не могу, за редчайшим исключением. В этом случае вопрос заключается вот в чем: нужно заниматься самообразованием, читать что-то, смотреть? В этом случае мы можем быть обречены на какие-то серьезные заблуждения, потому что можем прочесть что-нибудь такое, что будет не на пользу, а во вред.

– Конечно, всегда есть такой риск. Наверно, хорошо бы, чтобы все образование (в Церкви оно иерархически устроено) шло сверху вниз, чтобы епископы максимально себя пытались образовывать по-настоящему, чтобы священники были образованными и миряне. Иногда бывает наоборот: паства частично воспитывает своего пастыря. Если у нее есть запрос, то пастырь на этот запрос пытается ответить. Это отчасти взаимодополняемые вещи, но все-таки Церковь иерархическая структура, а не демократическая (элемент демократии может быть, но традиционна иерархия), значит, хорошо бы, чтобы просвещение шло сверху вниз. Иначе получится, что на тот или иной запрос общества, который есть, мы ответить не сможем и останемся немного маргинальными (сами с собой).

Не надо бояться просвещения. Иногда кажется, что некоторые священники, миряне думают: «Мы сейчас сделаем шаг вперед, начнем просвещаться, что-то зашатается». Потому что просвещение – это всегда пересмотр, выход за самого себя (экстаз своего рода), переосмысление каких-то привычных понятий, точек зрения. Незабвенный отец Ианнуарий, которого я люблю и считаю своим учителем, память которого недавно была (уже четыре года его с нами нет, хотя его книги издаются очень активно, так что всегда отсылаю к нему тоже), всегда делал ту же самую работу: он заставлял и мирян, и будущих священников переосмыслять то, что, казалось бы, очень очевидно и понятно, и вдруг открывался целый мир. Я бы сказал так: чтобы не впасть в заблуждение, нужно воспитывать в себе вкус к глубокой мысли, глубокой литературе, глубокой поэзии, глубокому богословию.

– Я всегда ценил в отце Ианнуарии критическое мышление. Но люди, которые его не воспринимали, говорили, что критическое мышление и любовь к Церкви несовместимы. Так вот, в отце Ианнуарии это как раз совмещалось: величайшая любовь к богослужению, знания... Помню, как он приучал молодых студентов к критическому мышлению, в результате вырастил целое поколение людей, которые Церковь любят трепетно. Критическое мышление и любовь: одно без другого в современном богословии быть не может. Наше желание все понять умом обречено на неуспех, если подключать только ум?

– Только лишь ум – это в определенном смысле тупик. Речь не о том, что просто интеллект, просто ум. Эта ошибка, на мой взгляд, связана с европейским контекстом нашего образования, нашей рациональности. Если мы говорим об осознанности, критичности, изменении сознания, то почему-то все думают, что это только лишь ум как интеллект, рацио. Но на самом деле осознанность – это как раз выход за пределы однобокой рациональности, поэтому здесь нет противоречия. Когда мы осмысляем, раздвигаем границы нашего сознания, мы вовсе не пытаемся сократить пространство тайны; как раз наоборот.

«Я знаю, что ничего не знаю», – сказал когда-то Сократ. Это тезис любого истинно познающего человека. Чем больше мы узнаем, чем больше по-настоящему осмысляем, тем видим еще больше тайны. И на самом деле это очень здорово. Это делает нас осознаннее. С другой стороны, есть прекрасная мысль, с которой я полностью согласен, что осознанность имеет обратной стороной улучшение качества любви. Любви в христианском глобальном смысле слова. Что имеется в виду? Если ты шире, глубже понимаешь мироздание, то легче примешь человека других взглядов. А ведь это и есть любовь: умение принять человека, отличного от тебя.

Ведь даже верующие, религиозные люди бывают очень агрессивны. Почему? Потому, что они не стремятся к осознанности, не расширяют границы своего сознания. У них действует система мировосприятия бинарной оппозиции: свой – чужой. На этом часто строится вся религиозность вообще: на поиске врагов, на том, что мы – правильные, а кто-то – неправильный. Мне бы не хотелось, чтобы Церковь развивалась в этом направлении. Истинное просвещение как раз дает и осознанность, и любовь как две стороны одной медали. И это очень здорово.

– Вспоминаю одну из недавних проповедей митрополита Варсонофия. Он говорил, что христианская осознанность заключается прежде всего в любви к разным людям, умение понять, прощать. Это основа христианской жизни.

В 2022 году мы будем вспоминать священников, священномучеников, которые пострадали при революционных гонениях. В том числе будем вспоминать Философа Орнатского. Когда я читал исторические факты, меня поразило, что когда он проповедовал в Казанском соборе, собиралось невероятное количество людей, в храм невозможно было войти. Отец Философ проповедовал так просто и ясно, что огромное количество людей пришло в Церковь. Знания его были парадоксально новые. Как я понимаю, это новое богословие никак не изменилось и в наше время, просто мы не умеем мыслить таким образом, чтобы увидеть это и в тех проповедях столетней давности. Это так?

– Возможно. Но ведь истина всегда одна и та же, просто формы выражения могут быть разными, и вызовы современности отличаются от тех вызовов, которые были раньше. Просто нужно понимать, что простота не равна примитивности.

– Вопрос телезрительницы из Тосно: «Меня не интересует, что говорят про американскую теологию священники. Меня интересует очень конкретный вопрос. Знаю, что многие люди обижаются на Бога за то, что Он их не слышит. На самом деле люди диктуют Богу свою волю, а потом еще и обижаются, не ходят в церковь. Они говорят: нас Бог не слышит. А Он всех слышит. Просто надо священникам сказать о том, почему Он их не слышит. Второй момент. Господь – Вседержитель, Он не может быть слабым Богом. Этот священник вместе с другими говорит о слабой теологии. Но Господь Вседержитель не может быть слабым. Как так? Почему такое несоответствие? Почему об этом говорят неправильно? Это неправильно, я считаю. Почему настоятель поддерживает идею, что слабый Бог?»

– Очень хорошо, что задан вопрос о «слабой теологии». Действительно, когда мы беседуем с людьми, я рассказываю об этих подходах. Но обращаю внимание, что мы занимаемся обзором и не отождествляем то, о чем мы сейчас говорим, с нашим мнением. Мы можем подчеркнуть из этого что-то полезное, но это не означает, что мы так думаем.

Джон Капуто говорит, что понятие «слабая теология» родилось у него из Первого послания к Коринфянам, где в первой главе говорится о слабости Божией, что Бог явил Себя не в силе, а в слабости креста. Это очень важный момент. То есть Бог не показал Себя как Тот, Кто давит административно, жестко, в том числе Своей очевидностью.

Я думаю, что «слабая теология» в этом смысле родилась не только из Писания, но и из исторических событий, которыми был полон XX век. Например, возьмем нашу страну. Если разрушаются храмы, уничтожаются священники, то сильный Бог в этом смысле, по идее, должен всех наказать, запретить, чтобы происходило это беззаконие. Но мы видим, что все это происходило. И многие люди, которые остались верными Христу, в этом смысле разделили «слабость» (в кавычках) Бога. У Джона Капуто одна из его книг так и называется «Слабость Бога». Христос же был распят, Он не восторжествовал в тот момент над Своими врагами, Он как будто бы проявил Свою слабость. На этом апостол Павел строит свое богословие слабости креста, безумия креста.

Дальше, как я понимаю, делается еще шаг. Опять же это моя трактовка, что-то я могу не так понять или не так услышать у Джона Капуто. Мы говорим про слабость Бога в том смысле, что Он не подавляет Своей очевидностью. Чтобы было понятно,  проиллюстрирую это. Атеисты очень часто задают верующим такой вопрос: если ваш Бог такой сильный и для Него важно, чтобы вы в Него верили, потому что от этого зависит ваша будущая жизнь, почему Он конкретнее не заявит о Себе? «Вот Я, верьте в Меня, делайте четко, как Я написал, и все пойдете в Царство Небесное». Действительно, мы не видим такой подавляющей объективности.

Даже если взять событие воскресения Христа. Если бы, условно говоря, абсолютно все люди восприняли это событие как воскресение, тогда не было бы сомнений, споров о том, было или не было воскресение. Его увидели конкретные люди. Апостол Павел, например, когда шел в Дамаск, увидел, а воины не увидели.

Когда мы говорим о Боге теоретически, богословствуя, мы говорим о Боге как об имени. Бог – это имя. Бог – это одно из слов, за которым что-то скрывается. Джон Капуто говорит, что скрывается за этим словом событие. Смысл в том, что Бог, повторю, не давит Своей объективностью, Он являет Себя человеку в его субъективном личном опыте.

Например, буквально недавно мне прислали видео, как над Дивеевским источником после дождя засветилась радуга. Люди радостно кричат: мол, смотрите, чудо. Если вы покажете это человеку, который не верит, он скажет: так дождь прошел – вот и радуга.

В «слабой теологии» концепция Бог как событие может трактоваться так: в конечном счете мы не имеем никакой навязчивой позиции, навязчивого аргумента для других. То есть вера – для нас, Бог – для нас; это наше субъективное переживание. Это событие тайны, событие любви, событие потери, событие какого-то смысла, открытого нам. Мы не можем это транслировать другому. Мы не можем сказать другому: я воспринял это, поэтому и ты, будь добр, тоже считай, что эта радуга – чудо.

Мы живем в такое время, в такую эпоху, когда люди очень рациональны, очень скептичны, и мы не сталкиваемся, как правило, с такими чудесами, которые имели бы принудительную силу. Тогда все сказали бы: Бог Себя явил, давайте все в Него верить. Здесь, мне кажется, очень важен такой момент, что наши отношения с Богом – это очень субъективная, личная, интимная сфера.

Некоторые люди думают, что объективное – это то, что реально существует, а субъективное – выдуманное. Нет, ни в коем случае. Субъективное – то, что происходит с субъектом. Субъект – это любой человек, который говорит, мыслит, воспринимает. Весь человеческий мир в этом смысле субъективен. Объективна ли красота какой-то картины? Объективна ли красота какой-то музыки? Объективно ли какое-то религиозное переживание? Нет, все это субъективно. Физические законы, химические законы, биологические законы – объективны, они одни на всех. Не важно, в какого Бога ты веришь, – закон Ньютона работает. В этом смысле наука хороша тем, что она универсальна. А вот религиозные переживания, эстетические переживания (и здесь «слабая теология» с теоэстетикой вполне соотносятся) – это что-то глубоко внутреннее, субъективное. Повторю, это не значит, что это хуже, чем объективное. Это значит, что для тебя это имеет значение, для тебя это событие свершилось, а для другого – не свершилось. Мне кажется, очень важно это понимать.

– Вопрос телезрителя из Подмосковья: «Насколько может быть действенна наша молитва, обращение к Богу? Часто приходится слышать, как то-то и то-то произошло по молитвам людей, святых. Насколько эти молитвы имеют большое значение? Или все-таки Господь Сам знает, когда и что необходимо совершить доброе, полезное по Своей всемогущей любви?»

– Мы сейчас говорили про Бога, религиозную жизнь как внутреннее событие, которое не транслируется полноценно другому человеку. Если человек верит в Бога, в заступничество святых, понимает, что ему необходимо не только напрямую Господу молиться, но необходимо предстательство Богородицы, предстательство святых, если он ощущает, чувствует эту помощь и благодать, то это его личное событие веры. А другой человек молится другому святому. Кто-то молится напрямую Иисусу Христу. И так далее. Как это измерить? Это субъективный опыт конкретного верующего человека.

– Хороший ответ на хороший вопрос. Еще один момент. Алексей Ильич Осипов говорил, что одни люди приходят в храм, записочку о здравии или упокоении оставляют и уходят: мол, батюшка помолится, а у меня дела. Главное, я записочки написал, свечки поставил, а батюшка помолится. К сожалению, в нашем современном теологическом опыте знание о Боге зачастую бывает очень утилитарным, мол, Господь Сам знает все мои поступки, мысли. Да, конечно, знает. Но неужели Он не требует от нас никакого участия в общей литургической жизни?

– Конечно же, Господь ждет нас на литургию, Евхаристию, общую молитву. И наша личная молитва тоже ни в коем случае не отменяется. Другое дело, что мы не пытаемся своей молитвой как бы уломать Бога: Господи, Ты полюби нас больше; смотри, мы все-таки хорошие...

Бог нас и так любит безраздельно; в христианстве это основа. Поэтому, я думаю, собирание на Евхаристию (или личная молитва) важно, скорее, для самих молящихся, это их событие. Событие собрания, событие единства, событие этого мистического опыта надежды. Кстати, Джон Капуто об этом тоже говорил, когда его спрашивали о том, как в «слабой теологии» понимать молитву. Если Бог это событие, то как тогда вообще молиться? И он говорит, что вся надежда человека, все его упование – очень важная составляющая молитвы.

Недавно мне попалась одна книжка (не церковная), не помню автора, где конкретная мысль мне показалась интересной. Там сказано так: человек рождается таким нехорошим, что становится хотя бы немножко лучше, когда мечтает.

– Интересная мысль. В данном случае становится немножко лучше, когда начинает учиться молиться.

– Совершенно верно. Когда он учится открываться, доверять Богу, доверять другим людям. Кстати, если не ошибаюсь, ученые говорят, что есть несколько состояний, в которых находится мозг человека: состояние бодрствования, состояние легкого сна, глубокого сна; и, оказывается, еще есть состояние молитвенное, медитативное, которое приравнивают к состоянию детского мозга. По сути, когда мы молимся, мы на время становимся детьми нашего Отца Небесного.

– «Будьте как дети».

– То есть мы уходим от проблем даже чисто психологически, снимаем груз тех трудностей, которые у нас есть.

– Я читал, что люди, которые молятся о других, ближних и дальних, гораздо легче и спокойнее переносят все треволнения этого мира. Удивительно! Это тоже интересно. В какой-то молитве говорится: Господи, дай мне увидеть в ближних своих Тебя... Это же совершенно удивительно!

– Совершенно верно. Говорят: молись за того-то, и это ему поможет. Можно в это верить, кто-то скажет, что это не так, но в любом случае молитва абсолютно полезна для молящегося, и это совершенно невозможно отрицать. Если ты любишь какого-то человека, возносишь за него молитву, значит, твое собственное сердце наполняется любовью – и твоя жизнь меняется. Человек немолящийся, не имеющий Бога (будь то в традиции теоэстетики, в традиции «слабой теологии» или Бога как событие), мне кажется, в каком-то смысле является ущербным, отрезавшим от себя важную часть субъективного мира.

Что такое человек без субъективного мира? Уберите искусство, религию, музыку... Вот сейчас все говорят про искусственный интеллект. Мы с одноклассником недавно имели дискуссию, я ему пытался рассказать о «слабой теологии». Он человек светский, очень хороший, умный. Вообще я своих одноклассников очень люблю. А он мне говорил про искусственный интеллект, мол, скоро все будет по полочкам разложено, и ваш субъективный мир, религия, эстетика никому не будут нужны...

Вдруг так будет? Кто знает. Но я так не хочу. Я не хочу такого человека, который не любит музыку, живопись, не чувствует тайну, которому все понятно, который не молится, не надеется, не мечтает и не становится от этого хоть чуть-чуть лучше. Мир человека сложный, неоднозначный; я бы не хотел, чтобы он исчез, канул в Лету.

– В современной христианской жизни невозможно существовать без образования, оно нам необходимо. Могу сказать, может быть, неправильную мысль, но если мы призваны к обоживанию, то мы больше всего должны узнавать о Боге. Узнавать и через молитву, и через чтение, через знание. То есть через теологию. Потому что знание о Боге не может быть сопряжено только с чтением, без сердца...

– Совершенно верно. Собственно, об этом мы и говорили, разбирая эти подходы. Еще раз обозначу, что мы обозревали подходы; необязательно считать это нашим мнением. Мы просто говорили о том, как люди думают, как отвечают на вызовы современности.

– Если мы не научимся отвечать на эти вызовы, то, наверное, будет очень плачевный результат. Благословите наших телезрителей.

– Дорогие телезрители! Поскольку идут последние дни уходящего года, дерзну поздравить всех вас с наступающими праздниками, Новым годом и Рождеством Христовым, и пожелать вам благодати Божией. Пусть в эти замечательные дни поздравления разлетаются по Вселенной, ваша елочка горит, но не сгорает. Это будет верно.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Софья Горбачева  и Нина Кирсанова