Беседы с батюшкой. Оскорбление религиозных чувств верующих. Игумен Вениамин (Райников)

– Не секрет, что мы живем в мире, где новости, сообщения распространяются очень быстро. Мы живем не в изолированном сообществе, а так или иначе контактируем с различными источниками информации. Это Интернет, телевидение, радио, газеты, журналы, даже социальные сети. При любом выходе в Интернет нам предлагаются какие-то информационные повестки дня. 

Одна из последних ярких тем, вокруг которой развернулись настоящие баталии, в том числе в интернет-пространстве, – о том, что последнее время люди верующие почему-то часто стали оскорбляться на какие-то посты, фотографии, сравнения. Это ставится им чуть ли не в вину. Говорят, что люди верующие, христиане, как-то очень странно себя ведут, неправильно реагируют на какие-то фотографии, посылы. Мол, очень удобно используют закон об оскорблении чувств верующих. 

– Я не вижу увеличения этих случаев. Не видно, чтобы верующие активно начинали серию судебных процессов, ссылаясь на этот закон. Это не так. Просто, может быть, существует много поводов вспомнить про этот закон и про нормы совместной жизни в обществе людей разных убеждений, про уважение, которое мы должны иметь друг к другу, а это является вопросом не столько религиозным, сколько общей культуры и воспитания. Есть вещи, которые и вне религиозного контекста все равно остаются неприемлемыми. Например, какие-то неприличные фотографии на фоне храмов, специально сделанные, и без религии не являются похвальными и удачными. Это нехорошо даже с точки зрения приличий в этом обществе и по отношению к историческому наследию... 

Способность чувствовать тонкие и болезненные моменты, уважение к убеждениям и чувствам друг друга должны быть в обществе. Этого у нас, может быть, не хватает. Но надо отличать реальность от созданной реальности в информационном пространстве, потому что это разные вещи. 

Может быть, и есть какое-нибудь искушение, проникшее внутрь людей верующих, которым рассказали о том, что они теперь могут обижаться вдоволь на что хотят, а закон будет их защищать. Примерно так, как это делают негры в Америке. Если ты негр и кто-то тебя задел по любому поводу, ты кричишь про расизм, и все боятся тебя трогать, потому что если даже это не относится к расизму, могут в этом обвинить. 

Можно предположить, что верующие тоже захотели такой легкой жизни, но я не вижу, чтобы подобное было распространено. Но, может быть, у кого-то такие искушения есть. Мол, вот мне что-то не нравится, сошлюсь-ка я на чувства верующих. Но все это от непонимания закона. А непонимание возникло в том числе из-за того, что когда этот закон принимали, его очень сильно оболгали в средствах массовой информации. В тот период шли баталии, и были достаточно однотипные мнения против этого закона. Надо сказать, всем так удачно промыли мозги, что кажется, будто этот закон очень удобный, в наших интересах. Он, может быть, и в наших интересах, но не о том, что нам теперь позволено всласть обижаться. Закон вообще не про это. 

Наши оппоненты пытаются Церковь обвинить и протестуют против этого закона. Но разве этот закон как-то провоцирует верующих на обиду? Закон защищает право обижаться или запрещает обижать? Это же не одно и то же. Он поддерживает в человеке чувство оскорбленности или он против тех, которые оскорбляют? Это же совершенно разные вещи. Это закон не про наши обиды, этот закон запрещает обижать. И ситуацию надо рассматривать не так: кто-то обиделся, его сразу утешают – и закон его каким-то образом поддерживает в этой обиде. Обида оскорбленного человека на самом деле даже непринципиальна в данном случае. 

Люди иногда спрашивают: а как вообще определяется оскорбленность чувств верующих? Докажите, во-первых, что вы верующий; во-вторых, что вы оскорбились. И при этом спрашивают о том, как измерить степень этой оскорбленности. Это сфера, которая очень тяжело доказывается. Но дело в том, что доказывать надо не это. Доказывается не момент субъективной обиды человека оскорбленного, а факт оскорбления, а это не одно и то же. Мы должны сосредотачиваться на другом: есть какое-то действие, которое направлено на оскорбление, – его-то закон и запрещает. 

Закон ничего не говорит про наши чувства; в принципе, это даже необязательно. Потому что это статья публичного обвинения, а не частного, и человек не должен писать заявление. Кажется, что верующие сидят перед экраном монитора, ищут какие-то фотографии или то, на что бы им оскорбиться, и начинают писать какие-то жалобы. Это вообще не так происходит. Это публичное обвинение. В целях защиты общества от таких противоправных действий выступает прокуратура, необязательны какие-то наши по этому поводу заявления. 

Я, например, не знаю, кто был инициатором преследования той девушки, которая фотографировалась обнаженной на фоне Исаакиевского собора: была это инициатива снизу или прокуратура это инициировала? По сути, прокуратура должна была обнаружить что-то резонирующее и применить закон. В принципе, оскорбленного может и не быть. 

В данном случае вовсе не значит, что верующие придираются ко всему. Это не тот закон, который позволяет верующим придираться. Этот закон защищает людей от действий, которые направлены на разрушение основ общества. Общество держится за счет уважения друг к другу людей разных убеждений. Мы прекрасно понимаем, что живем в обществе, населенном людьми с разными убеждениями, и расколоть это общество очень просто по болезненным точкам. Для человека религиозного важной является его религия, поэтому можно в это ткнуть и возбудить между людьми какое-то противостояние. Естественно, туда будут тыкать. Очень просто возбудить народ на этой волне. 

Есть какие-то точки, которые трогать нельзя. Для того чтобы сохраниться, мы специально должны обходить эти точки, мы не должны возбуждать межрелигиозную рознь, оскорблять друг друга в болезненных моментах, оскорблять убеждения друг друга, в том числе религиозные чувства. 

Поэтому эта история не про наши обиды, а про то, что общество должно защищать себя от разрушения. Момент оскорбленности вообще не так принципиален. Понятно, что кто-то это болезненно воспринимает, кто-то снисходительно к этому относится. Отношение бывает разное. Если бы этот закон защищал только обидевшихся, то он был бы в этом смысле несправедливым, потому что в таком случае люди, обладающие тонкой душевной организаций и слишком обидчивые, были бы защищены больше, чем люди с устойчивой психикой. 

Например, я этой фотографии на фоне Исаакиевского собора до последнего не видел. Я слышал о том, что идет какое-то обсуждение, но желания искать это и смотреть у меня не возникало. Поэтому на вопросы журналистов я отвечал, не видя фотографии. Мы же живем немножко в другом измерении, не просматриваем фотографии каких-то блогерш и можем вообще не столкнуться с этим. Но это не значит, что они могут делать что хотят. Общество должно защищать себя от этого. 

Сам факт преступления обладает какой-то объективной стороной. Вообще статья 148 Уголовного кодекса, которая называется «Нарушение права на свободу совести и вероисповеданий», находится в блоке, который говорит о защите разных свобод. Поскольку у человека есть право на свободу религиозных убеждений, эта свобода тоже должна защищаться. 

Есть такое мнение, что если мы сейчас ссылаемся на закон, то находимся как бы в противоречии с теми людьми, которые в советское время были подвержены каким-то гонениям за веру, хотя тоже был закон. На самом деле закон и в то время формально говорил о свободе религии. Сталинская Конституция по тексту предоставляла ту же самую свободу. Единственное, нельзя было в школах давать религиозное образование. Но текст Конституции говорил, что в стране вроде как религиозная свобода. На практике это было не так и было нарушение закона; та Конституция не работала, потому что к этому пункту, который был красиво написан, не было никаких законов, которые могли бы действительно защитить верующих. Людей штрафовали за веру в Бога. Сколько хотите доказательств того, что Советское государство само не выполняло то, что декларировало. 

В данном случае эта несообразность была устранена: в Конституции говорится о защите свободы человека в религиозном плане, и это поддерживается законом. Этот закон обязателен, чтобы не повторять того же, что было при сталинской Конституции, когда это писалось, но подзаконных актов не было, и реально защищать свободу человеку в религиозном аспекте никто не хотел в советское время. 

Сейчас у нас есть закон, который работает. По нему не такая уж большая практика – всего было несколько дел. Правоприменительная практика небольшая. Закон еще толком не работает, но уже оболган тем, что люди верующие якобы обижаются и закон их защищает. Мол, чувства верующих вы защищаете, а чувства неверующих не защищаете. Это демагогия, потому что невозможно защищать то, чего не существует. Если у неверующего человека нет религиозных чувств, то защищать и нечего. Но это не значит, что у него нет других свобод и ценностей, которые относятся к ценностям неверующих. 

Неверие бывает разное. Есть неверие, которое нуждается в Боге не меньше, чем религия. Это агрессивное неверие, которое отстраивается от нас. Таким нужны священники (просто не нужны определенные: толстые, на «Мерседесах»), они в них нуждаются, иначе их картина мира рушится. Им нужны мы (священники) для того, чтобы от нас отстраиваться; они в любом случае обращены на нас. А есть не воинствующее безбожие, а просто люди, у которых нет религиозных чувств. Но даже вне контекста религиозности у нас есть общие ценности, которые можно назвать и ценностями неверующих. Например, патриотизм: он же необязательно только для верующих или только для неверующих; он общий для всех. В этом смысле он может быть ценностью неверующих людей. Патриотами могут быть и православные, и католики, и мусульмане, и иудеи. Это ценность без учета религиозных особенностей. Нас всех объединяет любовь к Родине. В этом смысле это ценность и неверующих людей. 

И все остальные свободы, когда четко не прописано, что это религиозная свобода, защищаются. Поэтому нельзя сказать, что ценности неверующих людей не защищены. Я могу иметь свободу, защищаемую законом о защите религиозных свобод, но одновременно у меня могут быть свободы, никак не связанные с моей религиозностью, и они точно так же защищаются. 

Поэтому неверующие в данном случае ничем не ущемлены. Говорить о том, что чувства верующих защищаются, а неверующих не защищаются, – то же самое, что сказать: вот у многодетных семей есть меры поддержки, а где же меры поддержки бездетным семьям? У вас нет детей – вас и не поддерживают. У них есть дети – их поддерживают. То, что нет специальных выплат бездетным семьям, не говорит о том, что они ущемлены в правах. Просто что-то защищается, когда это существует. Если нечего защищать, то и не защищается. Но это не значит, что закон не защищает какие-то ваши убеждения и ценности. 

Вот такой оболганный закон, который вообще практически не говорит о чувствах и их защите. Он говорит... 

– …«публичные действия, выражающие явное неуважение к обществу и совершенные в целях оскорбления религиозных чувств верующих...» 

– Да. В законе не сказано, что любые действия, вызвавшие обиду верующих, наказываются штрафом. Не сказано про любые действия, сказано про определенные действия, которые должны быть публичные, выраженные в оскорбительной форме, должны проявлять явное неуважение к обществу в целом, а не только к религиозному. И должно быть понятно всякому человеку, что это действие оскорбительно. Целью этого действия должно быть оскорбление религиозных чувств верующих. Не всяких чувств, а религиозных. 

Если ты оскорбился от того, что тебе на ногу наступили, а кричишь: «Я верующий» (и тебя должны защищать каким-то особенным образом), – это глупость и злоупотребление правом. В данном случае говорится о религиозных чувствах верующих, а не о любых. Многие думают так: если я мимо храма пройду и косо на храм посмотрю, то меня тогда в тюрьму потащат? Где из текста закона можно найти хоть что-то, что подтвердит эти опасения? 

– «Деяния, предусмотренные частью первой настоящей статьи, совершенные в местах, специально предназначенных для проведения богослужений, других религиозных обрядов и церемоний...» 

– В статье есть несколько пунктов, которые выдают разную ответственность. Если ты косо посмотрел, это кто-то увидел и так интерпретировал – это волюнтаризм. Закон не про это. Если ты пришел в храм с целью оскорблять, навязал свое оскорбительное действие, его продемонстрировал, сделал это публично, хотел это сделать, у тебя была цель оскорбить верующих – тогда ты должен понимать, что так делать нельзя, закон это запрещает. 

– Это понимание своей гражданской ответственности? 

– В том числе. У законов вообще несколько целей; хватать людей и их наказывать – не основная. Закон может существовать и не быть применяемым. К примеру, если мы все достигнем такого уровня, что перестанем убивать друг друга, это не значит, что надо из Уголовного кодекса убрать статью за убийство просто потому, что мы ею не пользуемся. Она обязана быть потому, что мы через это обозначаем свое уважение к человеческой личности и человеческой жизни, говорим о ее неприкосновенности. Применяется это или практически не применяется – это не так важно. Статья обязана быть, даже если никто никого не убивает, потому что через это мы показываем себе и окружающим свои ценности, что для нас важно. Недостаточно просто сказать, что мы хотим всего хорошего; мы должны конкретно обозначить, какие вещи в нашем обществе считаются невозможными. 

В идеале по этой статье не должно быть никаких судов. Все должны прочитать и сказать: мы всё поняли, делать так не будем, оскорблять религиозные чувства друг друга не собираемся. Эта статья просто показывает: сюда не ходи. В идеале норма закона нужна для этого, а не для того, чтобы мы оскорблялись и таскали своих врагов по судам. 

– Это не инквизиция. 

– Естественно. Еще удобство этой статьи в том, что она находится среди статей публичного обвинения, тем самым избавляя нас от необходимости жаловаться. Мы в принципе не должны этого делать. Мы можем существовать спокойно в обществе, не реагируя и не обижаясь на что-то. Нужно понимать разницу между оскорблением и оскорбленностью, они же могут существовать совершенно не одновременно. 

Предположим, приехала к нам какая-нибудь гостья из Индии. Идет она по улице, языка не знает, с ней переводчик, какие-то еще люди. Она зазевалась и случайно наткнулась на нашего хама, который ей говорит в неприличной форме, что она индийская корова. Она спрашивает переводчика, что тот сказал. Переводчик переводит, что она похожа на корову. Она радуется, потому что в ее культуре быть похожей на корову – это комплимент, так как корова – священное животное. Она благодарит и уходит. Но это видит полицейский, он фиксирует правонарушение, что человек в неприличной форме в присутствии людей оскорбил эту женщину, задев, может быть, ее религиозные чувства. Может полицейский оформить протокол на этого человека за оскорбление? Может. Обязана ли эта женщина писать какое-то заявление? Нет; она вообще не оскорбилась, может быть, сочла это для себя хорошим. Может быть и такое, когда кто-то счел акт оскорбления для себя даже целительным, потому что почувствовал себя гонимым: я потерпел – может, Господь мне какой-то грех простит. 

То, что человек внутренне пережил это в себе, не стал брызгать слюной и писать заявление, вовсе не означает, что правонарушение не совершилось. Оно совершилось: человек оскорбил другого человека в присутствии общества. Это разлагает общество, так нельзя делать. И здесь защищает государство, уводя нас от необходимости самостоятельно это делать. 

Я не понимаю, зачем они таскают в суды свидетелей, которые пытаются рассказать о своей оскорбленности. Сколько я видел таких судов, привлекаются люди, которые рассказывают: мы верующие, мы оскорблены... Мне кажется, немножко из-за этого сыр-бор. Было бы лучше всем, если бы свидетелей в суд не таскали. Понятно, что это чисто формально, они зачем-то нужны для процессуальной стороны, но в действительности было бы лучше всем, если бы их было меньше, чтобы не было ощущения того, что это инициатива снизу, что это верующие оскорбляются, а не их оскорбляют. Из-за этого потом и начинаются разговоры: вот верующие опять оскорбились... 

Я понимаю, зачем это делается с политической точки зрения. Потому что среди нас достаточное количество «толстовцев», которые путают христианство с непротивлением злу. У них какой-то синдром – обязательно любить всяких гонителей. Они не столько любят людей внутри Церкви, сколько любят показушно своих врагов. Как только человек сделает какую-нибудь гадость для Церкви, сразу же найдется достаточное количество людей, в том числе священников, которые будут рассказывать, как мы их любим и надо их пожалеть. И получится так, что государство будет между двух огней. С одной стороны, либералы говорят, надо отменить этот закон. С другой стороны, мы со своим плохо понятым христианством елейно начинаем говорить: давайте всех простим. И получится, что мы подставили государство. 

Очевидно же, что закон принят в интересах защиты верующих, а верующие от него показушно, не искренне отказываются. И ничего хорошего из этого не выйдет. С этой точки зрения я могу понять, зачем нужно приходить в суд и говорить, что верующие обиделись: чтобы не подставлять саму систему. Но, может быть, можно как-то и без этого обойтись?.. 

Эта тема судов по защите религиозных чувств верующих должна быть правильно понята. Мы все заинтересованы в мирном сосуществовании друг с другом, должны уметь уважать друг друга и иметь уважение к закону в том числе. 

Кстати, есть еще такая ложь: наши противники, в том числе этого закона о защите чувств верующих, говорят, что это нарушает свободу самовыражения, выражения каких-то идей. На самом деле это ложь. Альтернатива не такова, что есть общество, в котором можно все, все свободны и говорят что хотят, и есть общество, в котором что-то поддерживается и что-то гасится, есть какая-то цензура, есть идеология. На самом деле нет обществ, которые были бы свободны от идеологии и защиты тех или иных идей; просто, может быть, об этом не так явно говорится. 

Неверно думать, что если не будет защиты чувств верующих, то все будут свободны. Будут защищаться другие ценности. Нет общества, которое свои ценности не защищает. Вопрос только в том, какие это ценности. Скажем, одновременно с тем, что отменяют закон о защите чувств верующих где-то в США, там защищают другие идеи. Известная история, когда человек сжег флаг ЛГБТ и сел (не на год, как по нашей статье) на пятнадцать лет. Они там защищают свои идеи яростнее, лучше, жестче, чем мы. У них есть своя идеология, и они эту идеологию будут защищать так, как никакая инквизиция этого не делала. 

И не надо никому врать о том, что есть люди, которые за все свободы. Ничего подобного! Те люди, которые кричат о всеобщей свободе, и бывают первыми гонителями свободы, непримиримыми врагами чужого мнения. Поэтому нет такой альтернативы: свобода – и какой-то закон, который не дает нам жить. Либо защищаются одни ценности, либо другие. Либо мы защищаем что-то святое и ценное в нашем обществе, сохраняя традиционные ценности, либо... 

Вот в Италии провалился закон, в котором пытались привлекать за гомофобию. То есть если ты отрицаешь эти ценности, тебя привлекают к суду. Закон не прошел, но с очень небольшим отрывом голосов. Он пройдет, это только вопрос времени. Они действуют таким же образом: у них есть свои ценности, они их защищают. Вопрос только в том, какие ценности в итоге будет защищать наше общество: такие же или ценности культуры, традиции, в том числе религии. Религия – это достаточная ценность, чтобы иметь отдельный пункт в Уголовном кодексе. 

– Не достаточно ли просто не обращать внимания на какие-то вещи? Просто делать вид, что их нет: не замечаю, не вижу, ничего не знаю... 

– Есть такой способ – избегание проблемы, и он никому еще не помог. Можно не реагировать на то, что у тебя колет в боку, но потом обнаружить рак четвертой степени. 

Отрицать проблему – не значит ее решить. Решается проблема не ее отрицанием. Если я зарыл голову в песок – это не значит, что все вокруг меня исчезло и все само по себе решилось. Само по себе ничего не устаканивается. Само по себе, согласно известным законам, все разрушается, приходит в состояние небытия. Для того чтобы что-то существовало и строилось, нужны активные действия. Поэтому если мы хотим что-то сохранить, мы должны сохранять это активно. Просто сидеть и думать, что все само расцветет, – наивно. 

Человек деградирует без помощи, а воспитывается с трудом. Чтобы без труда человек вдруг стал добрым, грамотным и разносторонне развитым – не бывает такого! Для этого нужен труд. А если ты просто сидишь и тупишь, то ты деградируешь. Для деградации силы не нужны. Можно терпеть, сидеть и ничего не делать, если цель – деградация. Если цель созидательная – придется шевелиться, что-то делать: чему-то противостоять, где-то аккуратно на что-то указывать. И для этого необязательно быть кровожадным человеком. 

Например, ситуация с Исаакиевским собором, насколько я понимаю, разрешилась достаточно благополучно: девушка сказала, что она не права, извинилась, удалила фотографию. Все: инцидент исчерпан. Самое главное – она сказала, что теперь будет думать. Это же ее развило, заставило подумать, что она живет не одна в обществе, вокруг нее не просто какие-то красивые фоны для фотографирования. 

Как-то давно я случайно наткнулся на какой-то конкурс моделей, где они фотографировались на фоне памятника Петру I «Медный всадник» в Петербурге. Они там и сидели, и лежали, и крутились. После этого их спросили, на фоне какого памятника они фотографировались, и ни одна из них не сказала, кому этот памятник. Они что, читать не умеют? Просто им это неинтересно. Им интересно, как выглядят их части тела. 

Так и в данном случае девушку заставили задуматься, на каком фоне она блистает... Она узнала, что это Исаакиевский собор, и подумает: может быть, узнать его историю? Что связано в истории моего государства с этим памятником? Это вызовет чувство уважения как минимум к истории своего государства, не то что к святыням. В этом храме ежедневно совершается богослужение. Многие думают, что это просто музей. Да, музей, но одновременно в храме совершаются богослужения, там люди молятся. Это величественный собор, с очень интересной историей, со своими святынями. Если этого всего не видеть, а видеть только свой успех в Instagram – это же ее саму обедняет. Сейчас она станет умнее; закон этому помог, слава Богу... 

– У Вас очень твердая, четкая позиция. Вы своими словами можете вызвать (и уже вызвали) неоднозначную реакцию, в том числе в Интернете. Есть люди, которые считают, что Вы слишком радикально судите происшедшие события, излишне резки в своих выражениях. В конечном итоге люди переходят даже на ненормативную лексику по отношению к Вам, когда пишут свои комментарии. Но Вам же не приходит в голову подавать на них в суд? Вы же не идете пользоваться этим законом, который как раз и обсуждается? 

– Невозможно этот закон использовать для решения своих личных проблем в Интернете, он не для этого написан. Если человек публично будет оскорблять общество, захочет оскорбить именно религиозные чувства других, тогда, может быть, на этот случай обратит внимание какой-нибудь прокурор и среагирует. 

Кому-то что-то не нравится – это неизбежно. Можно всем понравиться, можно говорить только какие-то елейные, безопасные вещи, но терять самого себя. Человек, который хочет всем понравиться, потерял самого себя. Аристотель говорил: друг всем – ничей друг. Если ты друг всем, значит, тебя самого не существует; ты просто мимикрируешь под нужды того, с кем разговариваешь. 

Поэтому если у человека есть убеждения, найдутся люди, которые с этими убеждениями не согласны. Это нормально. Мне это, скорее, даже импонирует, что есть люди, которые ярко со мной не согласны. Что-то меня задевает, что-то забавляет, что-то заставляет пожалеть людей и подумать, что, может, они и не такие зловредные, а просто не очень умные. Потому что есть вещи очевидные. 

Например, с этим законом. Люди прицепились: а где же про чувства неверующих? Посмотрите норму закона, там всего-то каких-то двадцать слов. Прочитайте их. Уже сколько лет существует этот закон, а люди так его и не прочитали, говорят бесконечные глупости. Почитайте закон и поймете, что там сплошные ограничения: действие должно быть публичное, должно выражать неуважение к обществу. Прочитайте, что такое оскорбление. 

Существуют специально обученные люди, которые учились годами в юридических институтах, чтобы определять, что такое оскорбление, выделять квалифицирующие признаки. Есть специальные книги, есть эксперты. Мы с вами не должны играть в этих экспертов. Если есть состав преступления – значит, суд его определит. Нет состава преступления – значит, нет. Существует суд, специально обученные люди, которые определяют степень оскорбительности и все те квалифицирующие признаки преступления, которые существуют. И среди этих признаков нет величины оскорбленности верующих, она вообще не учитывается, ее невозможно ни посчитать, ни определить. Как невозможно определить, верующий человек или неверующий. Это просто какое-то препирательство, демагогия адвокатов, которые любят это делать. Но, по сути, мы прекрасно понимаем, о чем идет речь. 

У нас в Екатеринбурге была история с парнем, который собирал покемонов в храме. Он знал, что это нарушение закона, но записывал ролик, считал себя лихим парнем, мол, посмотри, как я это буду делать... Что еще нужно? Он сам о себе свидетельствует. Если ты знаешь, что нарушишь закон, как ты ожидаешь другой реакции? 

Есть принцип неотвратимости наказания. Это должно быть. И должна работать не столько величина наказания, сколько его неотвратимость. Необязательно же человека сгноить в Сибири. Иди вокруг храма снег чистить тридцать часов – подумаешь за это время. И в следующий раз человек уже задумается. Например, какое-нибудь посольство предлагает тебе сто тысяч, чтобы ты немножко взбудоражил православное общество, но ты знаешь, что тебе суд потом назначит штраф двести тысяч. Вот и подумаешь: может быть, не стоит этого делать? 

Закон должен останавливать человека от преступления, а не ловить его и карать. Человек должен знать, что если он пойдет отрабатывать свой грант, он получит штраф, который будет больше этого гранта. Закон должен так работать, чтобы остановить человека от противоправных действий... 

– Батюшка, спасибо большое! Ваш основной посыл: друзья, думайте над своими действиями и поступками. 

– Да. И не обижайтесь. 

Ведущий Тимофей Обухов 

Записала Нина Кирсанова