Беседы c батюшкой. Феномен русской культуры. Священник Илия Макаров

– Тема сегодняшней передачи проста и уникальна – феномен русской культуры. Что же такое «русская культура»? Я могу вспомнить фильмы, которые называли шедеврами советской культуры… Можно вспомнить такой настоящий феномен русской культуры, как философия начала XX века, в том числе (и прежде всего) православная философия. Мозг в этой теме просто тонет. Поэтому прошу Вас помочь разобраться в этом. Первый вопрос – в чем же «русскость» культуры?

– Понятно, что любая культура имеет материальную сторону и духовную. Мы знаем это из учебников. Когда мы пытаемся говорить о какой-то цивилизационной культуре, можно вспомнить про культуру Древнего Египта, майя или даже нашу русскую культуру. Общеевропейская культура – это уже более обобщенно, потому что все-таки мы говорим о французской, английской культуре. Когда мы говорим о русской культуре, мне кажется, помимо ее духовной составляющей, мы понимаем, что она вся зиждется на абсолютно православном понимании мироздания. Стержнем русской культуры является не просто духовная сторона бытия человека, но именно православное восприятие жизни.

Оно отличается от общехристианского? В какой-то мере да. Оно отличается от западного, католического, протестантского восприятия? Конечно. Мне кажется, вот здесь как раз то зерно, исследуя которое мы можем понять, в чем особенность православного русского восприятия мира, что и является основой нашей культуры и что даже после советской эпохи все равно продолжает оставаться нашим основанием. Берусь утверждать, что все-таки не всё мы истратили, изжили, есть у нас еще возможность обратиться к нашей культурной основе, которая зиждется на православном восприятии этого мира.

Я не знаю, есть ли это определение в каких-то книгах, монографиях, но, формулируя сам для себя, в чем эта особенность, прежде всего перед глазами имеешь ряд великих творцов русской культуры. Причем, заметьте, в средневековом сознании мы имеем культуру абсолютно безымянную. Нет, мы знаем школу Рублева, школу Дионисия, Феофана. Это очень важно: для правильного понимания культуры важно понятие школы. Понятие школы сохранилось даже в XX веке: философские школы или направления в той же музыке, живописи. Они не то чтобы все были безымянными носителями определенной идеи. Нет, это были личности, причем очень яркие, которые придерживались определенного направления, но что касается Средневековья (и особенно русского), было понятие школы, которое выражало идею, но там абсолютно затуманивалась личность. Мы не можем выявить именно конкретного человека, но это принадлежность его школе. А в этой школе его последователями могло быть множество: люди, которые старались, чтобы высшая идея торжествовала (а и для средневековой культуры, и для русской культуры эта идея, естественно, была духоносной), и создавали тот продукт, который мы можем именовать феноменом. Когда мы хотим понять феномен русской культуры, нам нужно понять, какую идею носили наши предшественники, наши предки.

Если мы будем смотреть дальше, в XVIII и XIX века, то уже будем называть конкретные имена. Это уже другое время. Уже есть конкретные носители культуры, воплощающие ее лучшие идеи. Школы остаются, но все-таки в этих школах мы уже видим яркие звезды. Даже в этой персонифицированной культуре мы все равно видим, что сохраняется главная идея. В чем эта идея? Если сказать, что это идея действия Бога в нашей жизни, тогда чем мы отличается от средневековой европейской культуры, в которой эта идея тоже была? Чем мы отличаемся от другой, даже языческой, культуры? Там тоже есть понятие действия Бога в этом мире. Значит, что-то другое, какая-то другая особенность есть у нас, русских. Я думаю, здесь нам очень помогает, например, писатель Шмелев. Почему он нам помогает (хотя не только он)? Я даже скажу, что, читая великого, но абсолютно не церковного Толстого, все равно мы это там увидим, несмотря на весь тот негатив, который он старался выразить, критикуя состояние общества. Достоевский это делал несколько иначе, естественно. Поэтому у Достоевского совершенно другой ракурс выражения этого негатива.

Возьмем Шмелева. Посмотрите, как он описывает русскую Пасху. Мне кажется, это и есть тот центр, откуда потом кругами расходится главная идея русской духовной культуры: желание обрести радость жизни, желание эту радость увидеть в другом человеке, уверенность в том, что Бог эту радость посылает даже в самый трагический момент твоей жизни или твоей страны, общества, твоей семьи. Идея пасхальной радости тоже уже много раз была сформулирована, но, мне кажется, эта идея пасхальности именно через ожидание радости бытия – краеугольный камень вообще православия, а особенно русского православия и русской православной культуры. Вот если через это рассматривать наш феномен, о котором мы сегодня говорим, мне кажется, слишком многое станет понятным.

Я пережил это в своем отношении к Достоевскому. Я его всегда недолюбливал. Мне он всегда казался не то чтобы слишком трагичным, но он все наружу выносит, он не щадит читателя, режет по живому. Он ведь психолог. Он так мастерски все описывает, что когда это читаешь или слушаешь в виде аудиокниг в исполнении артистов, а уж тем более когда экранизацию видишь, эти чувства особенно обостряются. Он режет по живому, вообще не щадит своего читателя, почему он до сих пор так популярен на Западе. А Запад – это уже полностью сформировавшийся вкус голливудского фильма, когда эта психология доведена до крайности и тебе показывают уже мясо наружу. Там уже не надо ничего прикрывать, не надо говорить никакими намеками. Показывают как в анатомическом театре: на, смотри! И вкус к этой радости, недосказанности, к какому-то несформулированному полету сразу пропадает.

Мне казалось, Достоевский именно такой. Но, углубляясь в него, через тернии находишь ту самую спасительную звезду. А он вслед за Бальмонтом, наверное, мог бы именно Христа назвать тем самым Звездоликим. Есть такое знаменитое стихотворное произведение, которое потом Стравинский положил на музыку. Кто есть Звездоликий? Тот самый, та единственная звезда, звезда спасения, к которой мы пробираемся через тернии, через мрак и ужас. Достоевский, в отличие от Толстого, всегда дает свет, всегда дает возможность почувствовать радость, к которой мы призваны.

Узнав это в Достоевском, я лишний раз убедился, что наша православная культура, в том числе в лице Достоевского, сформулированная им в литературе, в его религиозной философии, – это все-таки культура ощущения радости во мраке этой жизни. Я думаю, если мы так будем на себя смотреть, то еще больше сможем сказать этому миру, особенно сегодня.

– Подробный ответ, и, наверное, можно было бы закончить передачу, если бы не одно «но». Недавно я был на концерте о Петре I к его 350-летию, который прошел по Вашей инициативе и по Вашему сценарию в Мариинском театре, причем на исторической сцене. Меня на концерте поразила одна вещь. Когда я услышал музыку того времени, она меня совершенно не тронула. При этом хор митрополии, который пел, просто, что называется, проникал в самые фибры моей души. Тогда я подумал: «И эта музыка русская, и та музыка русская, а вот та эпоха для меня получается чужой. Тогда неужели та культура может быть для меня чужой?» Хотя я считаю себя православным…

– Это вопрос про юбилейный год, про наш город Санкт-Петербург, в том числе про нас сегодняшних. Когда начинался XVIII век, столь бурный, новый, необычный, когда зарождался Петербург, когда начинались реформы Петра Великого, брились бороды, надевались новые кафтаны и так далее – все менялось. И для многих это было непонятно, необычно, неудобно...

– Более того, Петра и обвинили в том, что он уничтожил русскую культуру.

– Да, славянофилы в XIX веке вменяли это ему в вину. И даже люди начала XXI века размышляли о том, что его реформы через двести лет и привели к революционным потрясениям. Странно, конечно, но такие выводы тоже были. То есть Петр изменил, перекодировал русских, и мы пошли по наклонной. Как будто до этого (например, за сто лет до Петра Великого), в Смутное время, мы так возвысились, что дальше некуда. Мне кажется, хуже времени в нашей истории и не вспомнить, чем первая Смута, когда некого назвать врагом – все воевали со всеми и даже с самими собой. Не было ни меньшевиков, ни большевиков, но все пребывали в сплошном ужасе. И именно жажда почувствовать радость от Бога в этой жизни помогла нам преодолеть эту Смуту.

Мне кажется, мы недопонимаем, что Смутное время – это реальный ад, ужас, после которого о возрождении России невозможно было даже помыслить. А оно случилось; и не только благодаря Минину и Пожарскому, ополчению и молитвам патриарха Гермогена, а потому, что все-таки не вытравить было в русской душе за это Смутное время жажду обретения радости жизни. Человек верующий, даже если он сильно согрешил, остается верующим; он понимает, что обрести подлинную радость невозможно без того, чтобы Бог не вмешался в твою жизнь. Моление об этом (шли с Казанской иконой Божией Матери до Москвы из Нижнего Новгорода) и жажда радости дали нам возможность потом остановиться.

Почему Петр I помогает нам ответить на вопрос, какова же наша культура, что является нашим, что нам близко? Мы принимаем только это или всё? Мы сегодня много клишируем. Например, говорим: вот это канон иконописи, вот это канон церковного пения, вот это внешность православного человека, вот это настоящее православие, а это нет. Мы так лихо сегодня говорим, что православное, а что таковым не является!.. Отцы Вселенских Соборов неделями, месяцами и даже годами встречались, заседали, молились, чтобы выпестовать формулировку относительно догматической истины, вероучительного определения, которая соответствовала бы Священному Писанию, святоотеческому Преданию. А мы так лихо сегодня навешиваем штампы!.. И мы всегда рассуждаем от себя, от своего ощущения, от своего чувства.

В чем ценность и феномен русской культуры? Человек, воспитанный в этой культуре, никогда не будет говорить отсебятины ни в вероучительном вопросе, ни в эстетическом.

Вчера по петербургскому телеканалу смотрел документальный фильм про Петра I. Потрясающие петербургские историки из Института истории, из наших музеев, искусствоведы рассуждали о личности Петра. Как приятно было их слушать! (В свое время, учась в Большом университете на историческом факультете, я занимался личностью Петра в контексте его религиозности.) Наконец-то у нас формируется более целостный взгляд на личность Петра (нет советского крена, нет псевдоцерковного крена, когда мы просто его отвергаем). Они говорили, что его деяния – это деяния русского человека. Его деяния – это деяния монарха, наследника предшествующих эпох. Его деяния – это деяния ответственной личности, он смотрел вперед. Он думал не о том, чтобы здесь и сейчас себе получить дивиденды, устроить пиар и всех победить. Нет; этот человек мыслил на перспективу. Его личная жизнь, его общественные деяния, его политические взгляды нас в этом убеждают. По фактам, по документам историки это доказывали. Документальный фильм был достаточно продолжительный, и они рассуждали очень профессионально.

И мне понравилось в этом фильме, что спикеров не торопили – даже паузы выдерживали. А ведь рассказывали специалисты, у них даже паузы со значением, со смыслом, как у хорошего композитора. Понимая все это, сам начинаешь отвечать на свой вопрос, какая культура русская.

Вы сказали, что музыка XVIII века Вам не так близка. Давайте погрузим себя в XVIII век. Как мне нравится идея машины времени! На самом деле мы всегда себя помещаем в машину времени, когда находимся на богослужении: мы всегда на Тайной Вечере со Христом; мы всегда в эпоху Вселенских Соборов; святые всегда с нами, хотя жили давно. На самом деле жизнь Церкви – сплошная машина времени, и не надо ничего переключать, чтобы оказаться в другой эпохе.

В этом понимании для нас XVIII век не чужд. Нравится или не нравится – это уже дело наше, но мы не можем этого отвергнуть. Мы это можем не понимать, для нас это может быть непривычно. Но представьте, что сегодняшние инструменты звучат не очень аутентично, что сегодняшняя манера пения – не манера пения XVIII века. К сожалению, у нас нет записей, и мы не можем это услышать. Есть акустические записи Шаляпина, но они, как говорят специалисты, не отражают подлинных обертонов звучания его голоса. И если собрать все нюансы, думаю, Вы согласитесь, что все-таки XVIII век – это стихия, это потрясающие пассионарии. И Петербург XVIII века – это место, где очень хочется побывать, чтобы кожей его ощутить... И тогда мы по-другому восприняли бы все то, что слышали в Мариинском театре в тот день.

– Вопрос телезрителя из Белгорода: «Святой Ерм говорил, что перед любовью стоит  знание. То есть без знания никакой любви быть не может. Поэтому культура всегда была уделом меньшинства. В советские времена пытались массово внедрять культуру, но все основывалось на коммунистической идеологии и в конечном итоге потерпело крах. И сейчас то же самое: культура – удел меньшинства. А где большинство?»

– Согласен, что через образование человек приобщается к культуре; это само собой. Но и приобщение к культуре является одним из источников образования. Когда мы говорим о классическом образовании, мы учимся на конкретных примерах (литература, искусство). Поэтому это взаимосвязанные вещи.

Но если мы начинаем говорить о феномене русской культуры и говорим, что она имеет своими корнями духовную сферу человека прежде всего, тогда, рассуждая библейски о знании, о любви, о приобщенности к опыту предков, согласно Священному Писанию, всё должно быть в одном, мы не можем разделять одно от другого. Как можно разделить и сказать: вот здесь у нас образование, вот здесь опыт предков, а вот здесь любовь? Если ты любишь, то изучаешь объект любви. Чем больше изучаешь заинтересовавший тебя объект, тем больше в него влюбляешься. Это просто данность жизни, и тут не надо ничего придумывать.

Если так происходит в нашей собственной жизни, то, конечно, это будет происходить и глобально. Мне кажется, это очень связанные вещи: что происходит в личности человека, то произойдет и глобально во всей культуре. И что происходит в культуре, в обществе, то обязательно скажется и на личности человека.

Мне кажется, русская культура развивалась по какому-то плану, и понятно, что это план Божественный. Мы должны согласиться с преподобным Нестором Летописцем, который начинает русскую историю не с призвания варягов, а от Адама. Первые несколько страниц «Повести временных лет» посвящены сотворению мира, приходу в мир Спасителя. А дальше – восточнославянские и русские племена объединяются в единое государство. И так далее. У Нестора эта летописная история очень позитивная; он радуется от того, что пишет, ему приятно, что он выводит русскую историю из общебиблейской, общехристианской истории.

Для Нестора Летописца первоисточник нашей истории является вот таким. О чем тогда нам рассуждать, если наш первый историк, монах, прославленный святой об этом сказал? Мне кажется, мы просто должны этому следовать. Нам ничего не остается, как просто руководствоваться опытом предшественников. Не надо изобретать велосипед. Мы, конечно, можем выбивать искорки палочкой, чтобы зажечь пучок соломы, а можем воспользоваться зажигалкой, чтобы свои силы потратить на другое.

Чем в основном занимается человечество? Конечно, наука открывает новые горизонты, но мы все равно занимаемся изучением опыта прошлого. Только изучив прошлое, мы можем прогнозировать будущее. Но и это будущее для нас неоднозначно, и наука легко меняет свои гипотезы, концепции, потому что современность преподносит что-то новое, что мы не могли спрогнозировать.

То есть для нас и культура, и наука, и образование – это опыт предшествующих поколений. Если наши предшественники вели себя от Адама, то мы-то чего? Птенцы без курицы? Нет, конечно.

Наверное, здорово, что мы сегодня пытаемся понять, что феномен нашей русской культуры – это преемственность. Преемственность от Нестора, преемственность от князя Владимира. Вспомните, как обрадовался князь Владимир! Ведь главным фактором выбора православия была радость от той красоты, которую увидели послы. И как он был рад, когда все осознал и сказал: «Я был зверем, а стал человеком». Переход от звероподобного к богозданному человеческому – наверное, в этом и есть задача русской культуры, которая из язычников сделала нас православными людьми, что смогли преодолеть Смуту. И даже спустя сто лет после сложных, ужасных обстоятельств 1917 года это дает нам сегодня возможность на телеканале «Союз» об этом говорить. Если бы мы от этого полностью отреклись, у нас даже не стояло бы сегодня такого вопроса.

– Вопрос телезрителя из Москвы: «Петр I отменил патриаршество. Как это оценивается Русской Православной Церковью?»

– Во-первых, и оценивали, и оценивают по-разному. Недавно у нас на епархиальных курсах религиозного образования в Санкт-Петербурге состоялась конференция, которая была в том числе посвящена 350-летию со дня рождения Петра Великого. Там выступал Игорь Орлов, потрясающий историк из Липецка, доктор наук, который занимается личностью Петра, его эпохой, военной историей. Он совершенно быстро, легко и очень доказательно объяснил все, что связано с отменой патриаршества по логике Петра Великого. Точнее не с отменой, а с непозволением выбрать патриарха, а потом с заменой его правления на синодальное. Еще он отвечал на вопросы относительно тех сумасбродных всешутейших соборов, которые тоже ставятся в вину Петру со стороны церковных людей. То есть два «приговора» Петру Великому: отмена патриаршества и всешутейшие соборы. Историк Игорь Орлов здорово все объяснил. Если я сейчас стану это объяснять в прямом эфире, это займет очень много времени.

Но давайте вспомним одну личность – святителя Филарета (Дроздова), который совершенно спокойно, со ссылкой на исторические прецеденты защищал синодальную форму управления в Поместной Церкви. Можно вспомнить других, которые категорически критиковали Петра и говорили, что он подорвал духовные устои общества. Понимаете, нам и тяжело, и в то же время легко рассуждать со стороны трехсотлетнего опыта. Вспомним 1917–1918 годы: Церкви дарован патриарх, а государь отнят.

Поэтому предлагаю всем учитывать и одну, и вторую стороны (мы не найдем здесь золотой середины – ее просто не существует, невозможно быть теплохладным). Мне кажется, два взгляда дадут нам правильный фокус, и мы обязательно сойдемся на той точке, в которой поймем правильно мотивацию Петра Великого и перестанем себя грызть. Уже триста лет прошло, а мы всё думаем: мол, патриаршество отменили, поэтому мы такие несчастные. Ничуть. Менее счастливыми мы от этого не стали.

– Для того чтобы приблизиться к пониманию феномена русской культуры, мы должны иметь знание. Знание, которое помогает нам понимать и принимать и Толстого, и Шмелева, и Чехова (и дальше можно перечислять). Чтобы это знание использовать, нам необходима любовь. Любовь, опираясь на знание, дает нам реальную возможность узнавать и дальше продвигаться по этому пути. В этом случае получается движение вперед. Ведь что такое в принципе высшее образование? Это умение добывать знания. Тогда здесь и Бердяев, и Ильин, и Чехов, и Шмелев, и Глинка, и Чайковский, и наши великие живописцы... Но если все это не удобрено православным взглядом на жизнь, то это будет надмевающее знание. Возникает вопрос: почему русская культура так тяжело воспринимается всем миром?

– Еще одна составляющая, без которой нам не обойтись: русская культура – в постоянном движении. Мне очень понравился Ваш тезис относительно движения. Действительно, образование – это не набор полученных опций, а обретение навыка к изучению этого мира. Настоящее образование готовит специалистов. Кто такой специалист? Это тот, кто продолжает двигаться в этом направлении, двигать науку в области своей профессии вперед. Вперед не для того, чтобы выдумать сногсшибательные технологии, чтобы человек сидел на диване и ничего не делал. Как показывает опыт XXI века, технологии, к сожалению, не высвобождают нашу энергию для созидания, творчества. Не к этому ведет пытливый ум всякого образованного специалиста. А к чему? К созиданию, высвобождению человеческого духа; чтобы дух, высвободившись, смотрел в небо.

Я считаю, что именно духовная сторона культуры (которая выражается в гуманитарном знании, творчестве, литературе, искусстве, музыке и так далее) и помогает душе посмотреть на небо и понять, что земная обремененность – это не все, что есть. Это не то что не конец, это даже и не начало. Потому что начало было в недрах Предвечного Совета. Начало было даже не в утробе матери, а в том замысле, который Бог о каждой личности предусмотрел. Начало было, когда мы еще вообще ничего не умели. И конца не будет, когда мы окажемся в гробу. Вот об этом культура, если она на духовном основании. И движение – это важно. Без движения мы не сможем созидать.

Почему русская культура так тяжело воспринимается всем миром? Потому, что русская культура не дает однозначных ответов; она не горделивая культура, она скромная и даже смиренная. Смиренная в богословском смысле. Это культура, которая призывает к миру внутреннему. Достоевский, Толстой, Белла Ахмадулина, Пастернак... К чему они стремятся своими произведениями? К обретению мира, внутреннего смирения. А внутреннее смирение никогда не поучает и не дает однозначных ответов. К чему как раз и стремится большинство этого мира: все гуру в Гималаях, все великие «творцы» современной культуры на Западе навязывают, что должно быть так и никак иначе.

Почему русская культура все время в движении? Потому, что она сама себе всегда задает вопросы. Куда эти вопросы адресует русская культура? Не человечеству и даже не самой себе, а на небо. И молитва в виде вопросов Богу – это прекрасная молитва, которая никогда не останется без ответа. Но это молитва смиренного сердца. И, может быть, еще одна составляющая феномена русской культуры – смиренная сердечность, которая всегда смотрит на небо.

– Добавить нечего, кроме одного: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. На Пасху мы это читаем на всех языках мира. Очень надеюсь на то, что православный феномен русской культуры будет, как Евангелие от Иоанна, на всех языках, хотя бы на Пасху.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Таисия Зыкова и Нина Кирсанова