Церковь и общество. Беседа с писателем, протоиереем Г.Н. Рязанцевым-Седогиным. Часть 1

Российский поэт, прозаик, литературный критик, председатель Липецкой городской писательской организации, протоиерей Геннадий Николаевич Рязанцев-Седогин в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о своем творческом пути, об учебе в Литературном институте, о первых публикациях в литературных журналах, о своих книгах, о службе в храме и своем приходе.

Сегодня у нас в гостях протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин, он приехал к нам из Липецка.

– Рады Вас видеть в нашей студии. Интересно было бы поговорить на очень важные темы, связанные с литературой. Вы – поэт, прозаик, литературный критик, что немаловажно, член Союза писателей России, председатель Липецкой городской писательской организации. У Вас еще много всяческих наград, интересных литературных премий, и мы об этом поговорим. Вы еще и боксер, мастер спорта по боксу. Не знаю, будет ли это предметом нашего разговора, но, на мой взгляд, это интересно: священник, литератор в сочетании с такими качествами.

– Одна из преподавателей высшей школы мне говорила: «Отец Геннадий, Вы занимались боксом. Как Вам удалось сохранить свой интеллект?»

– Почему-то считается, что боксер не может быть интеллектуалом. Если Вы – мастер спорта, то у Вас был какой-то жизненный путь. С чего Вы начинали? Вы не с самого начала стали писать, заниматься литературой? Что Вас к этому побудило? Многие юноши начинают писать стихи примерно в возрасте 13–14 лет. Или у Вас это произошло как-то по-другому?

– Моя мама была преподавателем русского языка и литературы в школе, а также завучем. И она посвятила меня в мир литературы. Она очень часто цитировала писателей, крылатые фразы и так далее. Этот взгляд на мир через маму потихонечку и складывался. Первый рассказ я написал, когда мне было 17 лет. Я до сих пор включаю его в свои сборники, он получился достаточно интересный.

– То есть сквозь годы, став профессионалом, Вы оцениваете этот рассказ как...

– ...достойный рассказ, который можно публиковать во всех изданиях.

– Как он называется?

– Он называется «Зима-лето, зима-лето».

– Философский?

– Не философский. Это изобразительный, пейзажный рассказ; переживания моего детства. В летний период времени я отправлялся к своей бабушке (это мама отца, Анастасия Сергеевна) в деревню и там проводил все лето. Все впечатления как раз выражены в этом рассказе.

– Потом Вы стали работать в этом же направлении или пытались экспериментировать, искать себя в прозе? Вы сразу поняли, что будете писать о себе, о Родине, природе, или были какие-то философские изыскания?

– Философские изыскания пришли потом. Для меня изобразительность в искусстве, литературе – чрезвычайно важная вещь. Я уже тогда читал и очень любил Ивана Алексеевича Бунина, Федора Михайловича Достоевского, Александра Сергеевича Пушкина. Особенно я любил прозу Бунина, только потом пришел к его стихам. Я даже думаю, это самый великий поэт (именно поэт!) XX века.

– Соглашусь с Вами. Его стихи недооценивают. Считают, что Бунин – прозаик, а не поэт.

– Когда собирались литературные тусовки, где блистали Блок, Бальмонт, Иванов и другие, он тоже приходил на эти вечера, но оставался незамеченным. Его внутренне это очень сердило: почему он не может блистать так, как они. Это был глубокий, созерцательный поэт. Он мыслил так, как должен мыслить русский человек. Он видел так, как должен видеть русский человек. Он чувствовал так, как должен чувствовать русский человек. Главные идеалы русской жизни в нем чрезвычайно выразились. А те были экспериментаторами в литературе. Не знаю, где они уже теперь...

– Я Вас поддержу. Бунин с самого начала писал стихи как классик, его стихи сразу стали классическими. А эти люди воспринимали себя новаторами, двигателями прогресса, литературного в том числе. В результате они вошли в классику, но потом, а он сразу был классиком. Поэтому они его не принимали.

– Не думаю, что в культуре есть прогресс. В культуре есть откровение и какие-то творческие глубокие духовные достижения. Рассматривать культуру как прогресс, мне кажется, ошибочно.

– Соглашусь. Бунин не любил слово «писатель», на его визитке было написано – литератор.

– Это очень скромно и очень достойно.

– Известно, что Вы окончили Литературный институт имени Горького в Москве. Вы поступили в него сразу после школы?

– Нет, я поступил в институт в 26 лет. Мне тогда казалось, что я уже был взрослым. Но сейчас я понимаю, что тогда был еще недостаточно взрослым человеком, хотя было прочитано много литературы, религиозной философии.

Я попал в мастерскую очень известного критика Михаила Петровича Лобанова. Он выбрал меня, прочитав мои произведения, которые я прислал на творческий конкурс. Это было большое счастье; можно сказать, счастливый билет, который я вытянул в жизни. Потому что в годы учебы в институте я занимался тем, что безмерно любил. Подсказки Михаила Петровича Лобанова, его наставления... Он был не только учителем литературы, который учил, как надо писать, овладевать ремеслом, но прежде всего он был учителем жизни.

Один человек (потом он стал игуменом, и они дружили с Михаилом Петровичем Лобановым почти до самой его смерти) говорил: «Когда я поступил в Литературный институт на семинары Михаила Петровича, думал, что он будет учить нас литературе, а он учил, как быть человеком». Впоследствии я согласился с этими словами, потому что большой писатель сначала должен быть большим человеком, по-другому не бывает.

– Да. Очень трудно в юности написать «Войну и мир»; для этого надо прожить жизнь.

– Западный писатель Герман Мелвилл, по-моему, в 26 лет написал «Моби Дик». Но такое бывает редко.

– Вы учились на очном отделении?

– Нет, на заочном.

– То есть в знаменитой общаге Литературного института Вы не обитали?

– Примерно два года мы жили в общежитии на улице Добролюбова, 11. Это была веселая жизнь. Мы, три приятеля, оказались в одной комнате общежития. Мы учились на одном курсе. Потом, по окончании учебы, все стали священниками. Наша жизнь в общаге Литературного института была чрезвычайно сдержанной и нравственной. Мы посещали монастыри, московские святыни, совершали утреннее и вечернее правило. Не выпивали водку, как все. К нам иногда заходили наши одногруппники и говорили: «Расскажите, какая у вас программа?» Им казалось, что мы затеяли что-то таинственное, но никому об этом не рассказываем, а мы были просто верующими людьми и пытались нравственно выстроить свою жизнь.

– Считаете ли Вы, что Михаил Петрович Лобанов был тем ключом, который открыл дверь в священничество Вам и Вашим друзьям?

– Знаете, Михаил Петрович Лобанов был очень верующим человеком; было служение и литературе, и Богу. Как началась моя деятельность критика? Когда Михаил Петрович ушел из жизни, его жена Татьяна Николаевна Окулова попросила меня написать для «Литературной газеты» статью о нем. Его смерть меня сильно впечатлила. (В один год умерли Михаил Петрович Лобанов и мой отец; для меня это были две опоры в жизни.) Я написал статью, она была опубликована в «Литературной газете».

Среди статей Михаила Петровича Лобанова я нашел молитву, которую он составил. Молитву ведь не так просто составить, а это была достаточно емкая, всеобъемлющая молитва предстояния перед Богом, благодарности и покаяния одновременно. Он отошел ко Господу в мирном состоянии.

Вот так началась моя деятельность литературного критика – с этой статьи о Михаиле Петровиче Лобанове.

– Вы окончили институт. Дело в том, что и в Советском Союзе, и сейчас не существует профессии писателя; в реестре нет такой профессии. В принципе, писательским трудом зарабатывать на жизнь в Советском Союзе можно было, но очень сложно, потому что для этого нужно было выпускать книги. Выпускались книги крайне редко, их было очень трудно издать. Хотя гонорары были очень высокими. Вы где-то работали параллельно? Или уже тогда пошли путем священничества?

– У меня было два дела после Литературного института. Во-первых, я создал литературное объединение при ДК строителей, привлек туда молодых литераторов, которые делали первые шаги в литературе, и стал с ними заниматься. Семинары институтские были живы в моем сознании, и я понимал, как можно помочь начинающим писателям. Второе дело – я занимался составлением книги. Первая моя книга называлась «Рождественские загары» (кстати, в ней предисловие Михаила Петровича Лобанова). Я приехал в Центрально-Черноземное книжное издательство, возглавлял которое Чекиров, назвал имя Михаила Петровича Лобанова, и он сразу позвал редактора и сказал: «Возьмите эту рукопись, мы будем ее печатать». Помню, он присел со мной, стал расспрашивать, как поживает Михаил Петрович, как он себя чувствует. То есть авторитет Лобанова был велик, особенно в литературном мире и особенно у тех людей, которые любили Россию.

– В каком году это было?

– Это было в 1993 году, уже в новой России. Должен был быть гонорар, и он составил, по-моему, 600 рублей.

– Тогда уже все обвалилось...

– Мне хватило этих денег, чтобы доехать из Воронежа до Липецка на автобусе. Вот такая ирония судьбы.

– Как Вы себя расценивали в тот момент и сейчас? Вы – больше поэт, прозаик или литературный критик?

– Стихов я писал тогда немного, это было эпизодами. Потом я стал священником, и у меня совершенно не было времени. Первые шесть лет я служил в кафедральном соборе в Липецке. Неделю я был требным, неделю – служащим, а это значит, что и утром, и вечером всегда был занят. Я не ходил в отпуск. Было какое-то внутреннее горение. Может, это была, по слову апостола Павла, ревность не по разуму, потому что через четыре года я попал в больницу на четыре месяца. Врачи слушали тоны моего сердца и говорили: «Какие у Вас слабые тоны!» А я просто как бы выгорел.

Вот тогда я обратился к стихам. Я открыл свой архив, посмотрел: стихи были простоваты, но все-таки неплохие. Так как у меня не было времени, чтобы писать прозу, я стал писать короткие стихи. Я мог писать в машине, иногда писал даже во время службы.

Сейчас я делаю трехтомник. Первый том я назвал: «Проза. Малое собрание сочинений». В нем 608 страниц. Здесь роман, повести, несколько рассказов и несколько статей. Второй том тоже уже вышел, он называется: «Поэзия. Малое собрание сочинений. Вселенная как колокол». То есть этой книге я дал имя.

– Издательство «Вече». Хорошо, что они Вас взяли под свое крыло.

– И эта книга получила диплом в конкурсе «Просвещение через книгу».

– Конкурс был организован Издательским советом Русской Православной Церкви.

– По-моему, да. Премию вручали в Храме Христа Спасителя. Издательство тоже получило награду, как и автор.

Сейчас готовится третий том, который будет называться: «Литературная критика. Эссе. Малое собрание сочинений». И этот проект будет закончен. Книга фактически уже готова, надеюсь в ближайшее время ее издать.

– Открыл страницу просто наобум. Читаю:

Войди в удел людей счастливых,

Где теплятся лампады у икон,

Где трепет целований молчаливых

Перемежает поясной поклон.

Замечательно! Поздравляю Вас! Хорошее название: «Малое собрание сочинений». Значит, готовится еще и большое.

– Вообще у меня вышло пятнадцать книг. Одна из книг переведена на немецкий язык. Вот эта книга (показывает) переведена на болгарский язык, выходила в Болгарии. А вот эту книгу (показывает) я сделал с параллельными местами: стихотворение на русском языке, рядом – на болгарском. Статью поэта и переводчика Станислава Пенева я оставил на болгарском языке в этой книге.

– Вы сказали, что служили в кафедральном соборе. Интересный момент: литератор, который учится в Литературном институте, вдруг поворачивается в сторону Церкви и становится священником. Как это произошло? Почему Вы изменили свою жизнь?

– Сначала порассуждаем философски. Дело в том, что вообще русская культура, особенно литература, не вмещается в рамки искусства. Наша русская литература преодолевает рамки искусства и идет к проповеди. Например, Лев Николаевич Толстой или Федор Михайлович Достоевский: они были учителями жизни. Лев Толстой писал открыто религиозные статьи. Однажды, сидя у одра умирающего брата (по-моему, Николая), он напишет размышления о смерти. Он пишет подробно, потрясающе глубоко погружаясь в эту тему, философствует, размышляет, все это с религиозным чувством. И в конце делает приписку: чувствую себя способным посвятить жизнь созданию новой религии...

Или Федор Михайлович Достоевский: к нему приходили как к старцу и задавали всякие волнующие вопросы. И он со своей глубиной и поразительной логикой давал много советов молодым людям, как им жить.

– Гоголь...

– Николай Васильевич Гоголь вообще должен был родиться не писателем, а монахом. Но так сложилась (для него в каком-то смысле трагично) судьба. Ведь он задумал написать трилогию по образу книги Данте Алигьери «Божественная комедия»: ад, чистилище, рай. У него был такой замысел. И он написал первую часть – «Мертвые души». У него был талант саркастический. Когда он начал писать второй том, понял, что не может вывести положительного человека, который выглядел бы достаточно убедительно. И вот эта мысль, что он посмеялся над человеком, а вывести достойного, праведного не может, трагическим образом отразилась на его сознании. Он начал метаться, вел переписку со своим духовником, много разговаривал. «Выбранные места из переписки с друзьями» потом были названы вторым томом «Мертвых душ». И так далее. И все-таки он впал в такое состояние уныния, что силы оставили его совершенно, и он ушел из жизни.

– Вы сделали шаг в сторону Церкви. Как это произошло и почему?

– Выше я поразмышлял философски. Василий Васильевич Розанов однажды сказал, что литературу надо читать не для развлечения, не для удовольствия, а для преображения и совершенствования души. Для меня тоже литература была возможностью через создание чего-то важного для самого себя воздействовать и на людей; чтобы люди, прочитав нечто очень важное, переменились. Потому что каждый русский писатель хотел бы написать такую книгу, прочитав которую, человек изменился бы, стал другим.

Но все эти размышления, чтение литературы, посещение монастырей, церквей уже так сильно повлияли на меня, что я обратился к Церкви. Я вел свою литературную студию при ДК строителей и одновременно ездил в православный храм Казанской иконы Божией Матери, где прислуживал священнику в алтаре. Это были 1989–1990 годы. Тогда в нашем городе было только три церкви. В стране было, по-моему, только три семинарии. И вдруг – свобода: все храмы стали открываться. Понадобились священники. Где их брать?

Помню, подошел ко мне настоятель храма и сказал: «Слушай, ты образован, можешь хорошо говорить – прямо готовый священник. Давай я представлю тебя владыке? И ты встанешь на духовный путь». Я испугался, несколько воскресений не ходил в храм. Потом я пришел, батюшка позвал меня в алтарь и сказал: «Ты – православный христианин. У тебя есть послушание. Вот садись, пиши биографию и прошение на имя владыки». Я подумал, что сейчас напишу, что был спортсменом, дрался на ринге, что занимался музыкой, играл на танцплощадках и в ресторанах, пел песни на английском языке. В общем, написал все, что вспомнил, и подумал, что теперь владыка меня и к порогу церкви не пустит. Но в следующее воскресенье приехал настоятель отец Алексий (ныне покойный) и сказал: «Слушай, владыке так понравилась твоя биография! Готовься». Вот так была решена моя судьба.

– Может быть, Вам не очень понравится этот вопрос и Вы не захотите отвечать на него, но все-таки спрошу. Вы – мастер спорта по боксу. Это было просто увлечение или вариант возможного жизненного пути?

– Знаете, когда я активно занимался боксом, тогда в профессионалы еще не шли (это придет через несколько лет). Мы были любители, но тренировались как профессионалы. Помню, что перед первенством Советского Союза я проходил сборы в Череповце двадцать один день, где сборную тренировал тогда человек, который потом стал главным тренером сборной Советского Союза. То есть мы готовились по-настоящему, у нас были изматывающие тренировки. А как иначе? Надо было выходить на ринг и драться. Если ты физически не готов, нет арсенала боксерской техники, не мотивирован, как ты будешь сражаться на ринге?

В каком-то смысле бокс дал мне много. Во-первых, я гонял вес (перед выступлениями за две недели я гонял вес на шесть килограммов, потому что нужно было быть в весе). Потом это научило меня поститься. И спорт все-таки сформировал мой характер, я не боялся разных трудностей, которые встречались на моем пути. Вот так все сложилось.

Я уже упомянул, что написал владыке про несколько своих увлечений. Знаете, Бог так провел меня через разные уровни жизни общества, что я пообщался с разными людьми. Наверное, это было для того, чтобы потом я понимал, чем занимаются люди разных категорий. И как священнику мне это потом действительно помогло.

– Спорт, бокс рассматривался Вами хотя бы немножко как вариант жизненного пути?

– Нет, не рассматривался. Я занимался боксом семь лет, потом Бог меня, наверное, отвел от этого. Я получил травму, немного отошел от спорта. Потом меня, конечно, звали опять тренироваться (я был достаточно талантливый спортсмен), но я уже начинал потихоньку отходить от этого вида спорта. Я понимал, что бить человека по лицу, как поется в песне Высоцкого, я с детства не могу. У меня агрессии никогда не было на ринге, это было фехтование на кулаках. Были, конечно, тяжелые удары...

– Спасибо Вам за этот интересный рассказ о Вашем литературном пути. Встретимся снова и договорим.

Записала Нина Кирсанова