Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 6

Третья песнь понедельника, второй тропарь: На горе спасайся, душе, якоже Лот оный, и в Сигор угонзай. То есть «спасайся, душа моя, на горе, как Лот спасся на горе, беги (“угонзай” – значит “стремись”, “поспешай”) в Сигор». Историю помните? Когда Лот бежал из Содома, Бог направил его в гору, и он побежал в гору, иначе сгорел бы вместе с этим городом. Тут такой же образ: «беги на гору, душа, стремись наверх».

Слово «гора» всегда должно вызывать у нас определенное представление, потому что мы сами говорим каждую литургию: Горе имеим сердца. Фраза  как раз к этому напрямую относится. То есть сердца мы должны поднимать вверх. Оно такое, сердце. Вот уму подняться не то что легко, но несложно, потому что ум достаточно легкий: он может подумать о Божьем одной мыслью, может подумать о земном одной мыслью. Может так привыкнуть думать о Божьем, что о земном больше не будет помышлять.

Сердце не такое, сердце – плотяное, кровяное, оно здесь живет, и здесь ему все нравится. Березка, сосенка, девушка, дом, река, солнце. Все такое приятное, радостное, греет, пахнет, цветет, благоухает. Приятно сердцу здесь. А то, что там, – оно не знает, оно этого не испытывало. Поэтому сердце надо поднимать. Кто может поднять сердце в душе человеческой? Ум для того и нужен душе, чтобы поднимать ее к небу. А как это сделать? Молитвой. Ум, собранный в молитве, погружается в сердце, берет его за грудки или на рамена (у кого как получится) и несет его туда. Это и делает молитва; молитва приводит к тому, что сердце поднимается вверх, воспламеняется. И, почувствовав горний воздух, почувствовав дыхание духа и пережив сладость общения в духе с Богом, сердце уже не хочет возвращаться на землю, ему уже неинтересно. Но пока оно не почувствует радость богообщения, оно все время будет любить этот мир. Так все святые отцы и говорят.

Поэтому в данном случае он и говорит: «ты спеши, поднимайся в молитве вверх, поднимайся к Богу». Если сердце почувствовало Божественную любовь, на что оно еще сможет променять эту любовь? С нею ничто не сравнится. Поэтому надо, чтобы сердце пережило эту любовь, а это возможно только в молитве.

Поэтому так важна молитва, так важна эта устремленность. Но когда это – молитва. Если же это просто вычитывание какого-то текста, то, конечно, этим занят только в лучшем случае ум, а в худшем – просто язык, больше ничего. И каждый за собой знает, что можно прекрасно перекреститься, сказать: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» – и где-то в районе «молитвами святых отец наших» через полтора часа прийти в себя. Но были вы отнюдь не на небесах; вы решили все свои жизненные проблемы, со всеми переговорили, со всеми переспорили, мысленно побыли со всеми в диалоге. Тем не менее вы молились, язык творил свое привычное дело. «Слава Богу, я сегодня хорошо помолилась». Хотя это не молитва, это было просто вычитывание определенного текста.

А надо учиться молиться. Надо учиться умом в молитве сердце возносить к Богу. И для Великого поста это очень важная вещь, конечно. Молитве надо учиться, но чтобы ей научиться, как говорится в одном месте, Бог дает молитву молящемуся, она просто так не получится. Если ты начнешь молиться как нужно, со вниманием и не бесчувственно, то сердце будет постепенно просыпаться, и однажды благодать Божия канет в это измученное сердце – и человек познает любовь Божию и все мирское для него увянет.

Следующий тропарь: Бегай запаления, о душе, бегай содомскаго горения, бегай тления Божественнаго пламене. В данном случае ключевым является слово «бегай». Понятно, в чем смысл. Бегай запаления, то есть такого состояния души, когда душа тлеет похотью. То есть вроде бы человек и не грешит явно, он просто медленно тлеет, побуждает себя рассматривать разные прилоги страстей, может желать воспламеняться, но не позволять сделать какой-нибудь грех. Просто постоянно тлеть, как тлеет какой-нибудь трут. Вот это все приводит к тому, что Божественный огонь, данный нам в крещении, угасает.

Помните, в Священном Писании Господь говорит: «Огонь пришел Я воврещи на землю, и как хочу, чтобы он скорее возгорелся!» И вот этот огонь благодати дается человеку во время крещения. И если человек с верой приступил ко крещению, этот огонь воспламеняет человека к Богу, у человека ревность (как говорит Феофан Затворник, он использует это слово, и Игнатий (Брянчанинов) иногда использует): человек горит желанием делать Божии дела. Все вы переживали этот период, когда пришли и делали первые шаги в Церкви: вы горели. И любую вещь, соблазн, который отрывал вас от Бога, вы воспринимали просто как преступление, игнорировали это, отбрасывали: «Я этого не буду. Чтобы я это сделал? Да никогда в жизни!»

Но потом, постепенно, вместо этого в нашем сердце начинает тлеть другой огонек – не огонь ревности, не огонь духа, а огонь наших страстей. Мы начинаем томиться этим огнем: хочется того, хочется другого. Когда угасает огонь ревности, воспламеняется этот огонек похоти, страсти, гордыни, тщеславия, обиды, раздражения, зависти, ропота, уныния. Это все тлеет, чадит, и огонь ревности становится все меньше, меньше и меньше и может совсем погаснуть.

Огонь страстей не разгорится – вот в чем беда. Он лучше бы разгорелся. Разгорелся бы огонь страстей так, чтобы пустились во вся тяжкая – Господь изредка такое попускает. Но очень быстро пришло бы отрезвление, потому что мы бы поняли, кто мы есть на самом деле. Ужас, кошмар, страшно смотреть даже! Мы бы сразу осознали пагубность этой страсти и обратились бы снова за поиском ревности. Но уже тогда, возревновав, берегли бы этот дар как зеницу ока. Но в том-то и дело, что с нами редко такое бывает.

Поэтому ревность в нас уже погасла, а огонь страстей медленно тлеет. Мы становимся, по выражению книги Апокалипсис, теплохладными: не холодны и не горячи. Тлеют в нас страсти, мы не позволяем им стать большим пламенем, но и огня ревности у нас уже нет.

В этом смысле есть очень замечательная книжечка (небольшая брошюрка) о браке, называется, по-моему, «Брак в двадцатом веке». Там священники пишут, в основном современные, митрополит Антоний что-то говорит. Но последнее произведение – воспоминание одной женщины. Она описывает, как она пришла в Церковь, муж ее (то есть жених тогда, просто молодой человек) тоже церковный весь такой: и на клиросе поют, и богословствуют, и пламенные речи говорят; ну просто святые люди Божьи. Вот они решили пожениться. Вот они поженились. И она описывает очень подробно, как начинает угасать огонь христианской ревности и любви, как начинают тлеть страсти. Сначала они начинают позволять себе разные пикники. Ну что плохого в пикнике? Ничего. Сначала просто пошли на пикник, потом пикники начинаются каждый месяц, потом каждую неделю, потом каждый день. Они все время пьют, все время едят. Сначала они разглагольствовали за этим о высоких вещах, потом о не очень высоких вещах, а потом просто о том, о чем говорят все люди.

Потом, говорит она, я поняла, что мы ведем двойную жизнь. На буднях мы обычные люди, которые ругаются, ссорятся, пьют, едят, все страсти свои удовлетворяют. Но потом это как одежду, как скафандр сняли, поставили в уголке, надели на себя юбочки, платочки, брючки  и пошли в храм, чтобы помолиться, исповедоваться, причаститься. Радостные пришли – и начинается по новому. Никакого христианского содержания в повседневной жизни нет, обычная человеческая страстная жизнь. Она меняется только на воскресенье, а потом снова обычная жизнь. Получается, говорит она, по сути мы – мирские люди, живущие миром, а по форме в воскресенье – благоприличные христиане, которые в случае могут и совет дать богословский, и на путь праведный наставить. Вот такая  жизнь... Кончилось там все печально. Но она, по благословению своего духовника, очень подробно все описывает. И для современной жизни это очень важное свидетельство, ничего подобного я не читал раньше.

Так вот, запаление. Мы, большинство людей, этим пренебрегаем, когда в нас начинается тление страстей. А то, что тление страстей говорит о том, что ревность уже умерла, огонь ревности погас, – нам в голову не приходит. Мы должны ревностно относиться к духовной жизни, к духовным делам, ревностно относиться к заповедям Божиим, ревностно относиться к молитве, ревностно относиться к тому, чтобы ходить в храм. И пост и нужен нам для того, чтобы эту ревность подогреть. Она ослабела у нас за год. Пост – это такое время, когда в нашу духовную сердцевину, в пещь бросается хворост. Хворост для того, чтобы наш огонь ревности поддержать.

Поэтому люди, которые игнорируют Великий пост, не пользуются благом Великого поста, лишают себя возможности использовать пост для того, для чего он по-настоящему нужен – для возгревания сердца в любви к Богу, для того чтобы воспламеняться. И благодатные силы Великому посту даны, так что человеку стоит только решиться, чтобы пройти постный путь с Церковью, и эта ревность возгревается. И люди, которые правильно постятся, то есть не в смысле, что что-то едят или не едят, они используют Великий пост для возгревания ревности в себе... Естественно, с ними потом происходит (не монахи же!) обычное дело постепенного охлаждения после поста. Но кто с осени, а кто с ноября или декабря уже начинают: «Ну когда уже Великий пост начнется?..»

Я слышал (застал) бабушек, которые так вот говорили: «Уже устали, Великий пост нужен». Причем они могли сказать это посредине декабря, когда и так пост идет. Но они понимали: нет, нужен Великий пост. Потому что тоска, уныние, скука на сердце, тяжело, устало все. А вот в Великий пост не так. Дождаться бы и со всей решимостью броситься в омут.

У нас была одна бабушка на приходе (сейчас она уже упокоилась). Для всех нас это был пример. Это про ревность. Бабушка-то почти неграмотная, необразованная, колхозницей всю жизнь была. Всю жизнь в Бога веровала, а ничего интеллигентного, сильно внешне благочестивого в ней не было. Детей воспитала очень хороших, замечательных. И вот у нее такое случилось: ей было 74 года, и ей сделали операцию, по-моему, на желчном пузыре; не помню точно, но какой-то внутренний орган ей удалили. Почему-то все у нас на приходе думали, что после операции где-то через недельку она уйдет. Ее причащали регулярно, она была лежачей. И думали: вот упокоится.

Но ее угораздило дожить до Великого поста. Ходить она не может, лежит, еще грузная такая... Начался Великий пост. Ей что-то сварили, она говорит: «Мне без масла». – «Как без масла? Ты больной человек!» – «Без масла. Я всю жизнь первую неделю без масла. Никаких разговоров». Ну ладно, без масла так без масла. Первый день: «Хлебушек мне и огурчик солененький». Всё. Какой-то родственник (не сын, сыновья далеко живут), который за ней ухаживал, возмутился, батюшку вызвал. Говорит: «Батюшка, что за безобразие такое? Вы что с человеком делаете?» Батюшка целый час просидел, уговаривал, что надо есть, Церковь говорит, что надо, это же самоубийство. – «Нет, батюшка, ничего вы не понимаете, я всегда первую неделю так пощусь». Пропостилась весь пост. Еще потом три года прожила после этого. Вот так.

То есть ревность, решимость. Решимость, что это надо. Долговременная многолетняя привычка того, что это пост: я не могу жить в расслаблении в этот пост, я должна держать себя в духовном тонусе, потому что это время уйдет, сорок дней пройдут быстро, оглянуться не успеешь, и снова суета затянет. А это пост, когда Церкви даны благодатные силы возгревать в людях ревность. Нельзя это время пропустить, надо присоединиться, решительно вступить в этот пост, и тогда Бог дает силы гореть, желать. И вот именно эта ревность, это огненное горение и угашает то тление страстей, которое нам в обычное время всегда мешает быть духовными...

Вопрос: «Кто молится только тогда, когда молится, тот никогда не молится?»

Феофан Затворник об этом пишет. Вы не замечали, что у них с Игнатием (Брянчаниновым) разное представление о непрестанной молитве? В целом оба знают про Иисусову молитву, разумеется, и оба ею пользуются. Но для Игнатия (Брянчанинова) это именно непрестанная молитва, то есть непрестанное повторение той полной молитвы, как она есть. Именно это он называет молитвой или псалмопением; это именно произнесение молитвы.

Феофан Затворник не так пишет. Для него сама мысль о Боге, размышление о Боге, сознание того, что Бог тебя видит и ты находишься в присутствии Бога, тоже является молитвой. И он, рассуждая именно на основании шестой главы Книги Второзаконие, говорит о том, что главный смысл молитвы в чем? Память Божья, помнить о Боге всегда. И смысл именно в этой памяти. Если я только молюсь, то я ведь только молюсь. А когда я делаю что-то? Ну ладно, если это рутинный труд, скажем – вспашка. А если я сижу за книгами? Я же не могу читать книгу и молиться. Я читаю книгу, но это уже не молитва (по мысли этих людей именно вот этой традиции).

А он говорит: почему? Если я читаю книгу и, скажем, на каком-то месте у меня полились слезы умиления и я ощущаю себя униженным, обнаженным, гадким, грязным или восхищаюсь творением Божиим или милостью Божией, это ведь тоже, по существу, молитва, хотя никаких молитвенных действий нет. Смысл в том, чтобы привязать память человека, ум человека к Богу. Потому что человек согрешает тогда, когда забывает о Боге. Чтобы не забывать о Боге, он должен помнить Его, всегда помнить. Потому что заповедь дается конкретно: возлюби! Возлюби Бога всем сердцем. Молитва этому помогает. Но любовь к Богу не исчерпывается только молитвенным деланием. Вся жизнь должна выражать  любовь к Богу: читаю ли я, стою ли, ем ли, еду за рулем. Что бы я ни делал, вся моя мысль может быть связана с Богом, при этом не будучи связана с произнесением какого-то молитвенного текста.

А если не будет уст у человека, как он будет молиться? А как ребенок молится? То есть просто восхищение от творения Божия – это ведь тоже своего рода молитва, если мы говорим, что славословие – высшая степень молитвы.

Поэтому мысль именно в этом: если мы молимся только, когда молимся, – что мы делаем в остальное время? Не молимся. Значит, мы не с Богом, мы о Нем забыли в этот момент. А надо научиться, чтобы даже тогда, когда мы не молимся, мысль наша была с Богом, память была привязана к Богу. Тогда это будет подлинное молитвенное состояние всегда, а не только тогда, когда я произношу молитвенные слова.

Записала Нина Кирсанова