Великий покаянный канон Андрея Критского объясняет священник Константин Корепанов. Часть 3

Следующий, 5-й тропарь: Вместо Евы чувственныя, мысленная ми бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуяй сладкая и вкушаяй присно горькаго напоения.  Вместо Евы чувственной – то есть я поступил (с точки зрения ума) как Ева, потому что, ощущая во плоти страстный помысел, который кажется мне сладким, я всегда вкушал его горького яда. То есть какой-то помысел приходит и обещает мне сладость. Я думаю: «Вот здорово! Сладкое обещает: знание, наслаждение, богатство, славу. Попробую-ка…» И, попробовав, мы понимаем, что он горький, но вновь и вновь берем и пробуем. Ведь это и есть (тут обозначено) природа страсти как таковой.

Ведь что такое страсть? Каждый знает (ибо я не с ангелами разговариваю): приходит некое пожелание, некий помысел, картинка (каждому своя), именно та картинка, которая мне кажется соблазнительной, то есть сладкой. Кому-то покажи в картинке бутылку водки – его может даже стошнить, скажет: «Какая гадость!» А для кого-то это брань на полгода, чтобы выбросить этот помысел из головы, потому что ему нравится то, что обещает ему картинка. Для кого-то слава ничего не стоит, а для кого-то это страшный соблазн – у каждого свои «идолы» и свои соблазны. Но, показывая нам в помысле эту картинку, мысль или образ, наш враг делает нам так, что эта картинка воспринимается нами как обещающая сладость нам лично. И мы начинаем ее рассматривать, держать. Само рассматривание уже сладко, но помысел говорит: «Чего рассматривать-то? Делай давай! Нечего рассматривать…» И сколько бы раз мы ни обманывались, зная, что потом будет стыдно, и больно, и мучительно, – все равно, когда картинка нам показывается, мы чувствуем сладость от того, что эта картинка нам показывается. Это и есть страсть.

Если человек, как только показали ему соблазнительную картинку в сознании, в мысли, сразу ее отвергает, потому что она есть ложь и зло, – это говорит о том, что у него нет страсти. Если человек отвергает так все помыслы, он называется бесстрастным, у него нет вообще никакой страсти, он только Бога слушает. А мы – страстные, и страстность наша проявляется в том, что показываемый нам помысел кажется нам сладким. И сама эта сладость говорит о том, что мы хотели бы созерцать этот помысел, жить с тем, что он нам обещает.

Мы знаем, что не получится. Да никогда мы не станем богатыми, но хотя бы подумать об этом, помечтать можно? Да, это развивает ревность, зависть, обиду, гнев. «Ну что теперь делать, если мне хочется быть богатым? Ну как вот теперь быть?» – думает человек. Он знает, что все это зло, все это плохо кончится, ему на исповедь идти, Бог этого не одобряет, но приятно погонять этот помысел в сознании: вот было бы у меня… я бы сделал то-то и то-то. Вот эта сладость, которую мы испытываем от предъявляемого нам помысла, мотива, образа, картинки, и обозначает нашу страсть; это у нас такая страсть. И именно потому, что мы не можем эту сладостную картинку выбросить из головы или сердца, – это и говорит о том, что мы страстны.

Но если мы страстны, значит, мы Бога не любим, потому что Бога надо возлюбить всем сердцем и сладость испытывать только от того, что мы думаем о Нем, помним о Нем и надеемся на встречу с Ним. А если мы испытываем сладость от чего-то другого, значит, наше сердце не предано Богу, мы не любим Бога, мы не в Боге. И за это мучаемся, потому что все, что не в Боге, ведет к смерти. И мы это знаем. И осознать это всей полнотой своего сердца, объявить войну всякому сладостному помыслу, который входит в наше сознание, – вот что от нас требуется.

Конечно, любой нормальный человек скажет: «Да это с ума сойти! Что теперь – ни о чем хорошем не помечтать?» Мечтайте, но покаяние требует правды – мы с этого начинали. И правда такова, что если мы мечтаем о подобных помыслах, мы сами добровольно вкушаем смерть. Потому что эта сладость та же самая по вкусу, что соблазнила Еву в раю, – и она потеряла Бога. Конечно, Бог милостив; мы живем в эпоху Христа, и Он долготерпит. Но если до последнего издыхания мы эту сладость от себя не отвергнем, мы не спасемся, категорично нет. Поэтому Бог долготерпит, посылает нам болезни, скорби, мучительную смерть, чтобы мы успели сказать всем этим сладостям: «Пошли вы вон, я не хочу о вас думать, не хочу вас видеть, я хочу к Богу, больше ничего не хочу». И вся жизнь устраивается таким образом, чтобы человек мог это из себя выкинуть, от всего этого отречься. Потому что если человек не отречется от всего этого, он не может быть учеником Христовым.

Следующий, 6-й тропарь первой песни понедельника: Достойно из Едема изгнан бысть, яко не сохранив едину Твою, Спасе, заповедь Адам; аз же что постражду, отметая всегда животная Твоя словеса?  То есть Адам был достойно изгнан из Эдема, всего лишь не сохранив одну заповедь. А что же тогда будет со мной, когда я нарушаю, отметаю все Твои слова жизни? То есть важно понимать: нам, знающим евангельские заповеди и нарушающим их, на что же надеяться? Если Адам за одну был изгнан из Эдема, что будет с нами, нарушающими множество заповедей?

Скажем, есть вещи, заповедями не регламентированные? Есть. А есть конкретная заповедь: Не суди, им же судом судишь, будешь судим и ты. Все знают, все читали – и судим. Молитесь за обижающих вас, благословляйте творящих вам напасти. Заповедь. Значит, если мы не молимся за обижающих нас, а, наоборот, проклинаем их, если мы не благотворим, а обижаемся на них, то мы нарушаем заповедь. С чего же мы решили, что Адама выгнали из рая, а с нами ничего подобного не будет? Почему мы можем наорать на человека и думать, что нам за это ничего не будет? Почему мы можем изменить своей жене и думать, что с нами ничего за это не будет? На каком основании? С чего мы решили? Где у нас обетование, которое бы говорило: спи спокойно, ничего не будет? Кто нам такое сказал? Никто. С чего мы решили, что можно успокоиться и жить спокойно? Никто не сказал. Почему Адам, нарушив одну заповедь (или, скажем, другие люди типа Давида), наказывались, а мы думаем, что останемся без наказания, нарушая евангельские заповеди? С чего мы решили? Ни с чего. Это просто наша самонадеянность и самомнение. И когда мы вспомним хотя бы те евангельские заповеди, которые мы нарушили в течение только этого дня, нам станет страшно. Но этот страх должен пронзить наше сердце, чтобы нам испугаться и действительно изменить свою жизнь, содрогнувшись перед Богом: «Господи, помилуй!»

Так кто же может спастись? Кто? А никто. Но Бог может спасти любого. Так это Бог, а мне-то на себя надеяться не приходится. Я обречен на погибель, если Бог не помилует меня. Это итог канона Андрея Критского. К этой мысли должен прийти человек: он действительно кругом согрешил, он хуже Адама и хуже многих других, о которых сейчас будут вспоминать. Но Бог может меня спасти не потому, что я хороший христианин, не потому, что я хороший человек, не потому, что я вчера милостыню дал (целых пятнадцать рублей) человеку, а потому, что Он Бог, Он щедр, Он милостив, Он пришел в мир грешников спасти, от них же первый есмь аз. Слава Богу, я грешник. А не так, как в притче о мытаре и фарисее: слава Богу, я не грешник – и тогда все получается плохо.

Вторая песнь понедельника, 4-й тропарь: Вообразив моих страстей безобразие, любосластными стремленьми погубих ума красоту. То есть буквально: я вообразил безобразие моих страстей (не значит в воображении, а как бы осуществил в жизни), потому что всегда увлекался любосластными стремлениями, то есть как раз стремился к сласти, к тем картинкам, которые внушают мне определенную приятность. У каждого они свои. И вот этими стремлениями к сладости, к приятности своих переживаний я и погубил красоту ума.

Ум человеческий светел. Насчет красоты Макарий Великий однажды сказал, что никогда ничего не видел красивее души человеческой. Мы этого не видим, но то, что мы можем почувствовать, – это красота ума, свет ума. Человеческий ум по естеству светел. Это особенно видно, например, в простых верующих бабушках.  Их все меньше становится. Но бабушек и вообще меньше становится, они естественным образом перемещаются на другое место жительства. Целое поколение уходит. Мне очень жаль, но время неостановимо, к сожалению, ничего не сделаешь с этим. И я очень благодарен Богу за общение с моей бабушкой, которая была 1903 года рождения, и с ее современниками той еще, старой закваски. Удивительные люди! Не имея никакого образования, но прожив тяжелую жизнь с верой, они имели необыкновенно светлый ум, потрясающе светлый. То есть я, такой образованный (уже студент тогда был), грамотный, считающий, что все знаю, все умею (как все студенты думают), всегда чувствовал, что перед этой простой светлостью мой ум какой-то неправильный, что ли. Какой-то я убогий по сравнению с моей бабушкой, которая хоть и умела читать, но книжек никогда не читала. Когда стали выходить Евангелия, она просила: «Почитай мне, внучок, Евангелие». То есть она не имела никаких книг, все советское время прожила, но вера, терпение (и не знаю, что еще) сделали ум этих людей необыкновенно светлым.  Они четко распознавали ложь, обман, когда их пытались обмануть, и четко и прямо говорили: «Уйди, мне это не надо». Они четко понимали, когда идет какое-то зло, они его чувствовали, но при этом были милосердны и кротки, не осуждали, не злословили, не судачили на лавочках, да и некогда было, работы у всех было много, каждый ведь работал до последнего, пока силы были.

Так вот, эту красоту ума мы своими любосластными стремлениями погубили, она у нас тоже когда-то была, когда мы крестились. Бог обновил наш ум, но, постоянно умом обращая внимание на те сладкие помыслы, которые возникают в нашем сознании, на те картинки, баннеры, меню, витрины магазинов, все те соблазны мира, которые окружают нас, – всякий раз устремляясь к этому  соблазну, мы пятнали наш ум, не замечая этого. И вот мы пришли к тому, что наш ум запятнан, он черный.

Вот если я свои очки заляпаю (а это часто бывает), да еще дети приложат к этому руку, – я ничего не вижу, надеваю – и как слепой. Ничего не вижу. Думаю: «Что ж такое, почему люди такие мутные, не могу разглядеть? А, вон что, надо очки протереть, они все заляпаны». А так бывают иногда заляпаны! Особенно младшенький так сделает, что надо специальное средство, чтобы промыть очки, обычной тканью не протираются, только размазываешь жир, который там, ничего не видно, даже еще хуже стало. Надо специальную жидкость, специальную салфетку, и очки станут такими, что все хорошо будет видно.

И вот то же самое с нашим умом: он весь заляпан, он ничего не видит. Приходит человек, говорит ложь, мы верим – еще заляпали. Приходит другой человек, сказал еще ложь, мы опять поверили – опять заляпали. И так, вляпываясь из одной лжи в другую, мы в конце концов дезориентированы полностью, начинаем говорить, что то, что является злом, – это хорошо, замечательно, прекрасно, лучше ничего нет. «Да как же ты это говоришь, ведь, по этой идее, тебя убить должны?» – «Меня убить? Правда, что ли? Я не понял, что меня убить хотят, что я за собственное убийство голосовал». Потому что ум заляпан и ничего точно не понимает.

И вот у нас всех заляпанный ум, и мы не видим ни себя, ни других, ни Бога. А все это произошло потому, что мы постоянно стремимся к тем соблазнительным для нас вещам, которые предлагает нам помысел, входящий в наше сознание. Именно по этой причине мы не можем читать духовную литературу, Евангелие, Библию, не понимаем канон Андрея Критского, богослужебные тексты. Конечно, есть там элемент плохой акустики, плохой дикции и сложности церковнославянского языка. Но это только элемент. Если даже перевести все тексты на русский язык и поместить в храм, где идеальная акустика, и поставить человека с идеальной дикцией, – и тогда человек с заляпанным умом ничего не поймет из того, что читается в каноне Андрея Критского. И наоборот, человек с чистым умом в любом храме услышит эти слова и поймет, о чем они, потому что дело именно в очищении нашего ума. А очищается он тем, что как минимум для начала надо перестать его заляпывать, надо не смотреть и не слушать то, о чем мы заведомо знаем, что это ложь, неправда, не имеет отношения к истине, что это запрещено Богом.

Например, берет человек литературу. Не важно – какую (скажем, «Откровения ангелов» или «Жизнь Иисуса» Ренана, или какую-нибудь сектантскую брошюру). Он знает, что это запрещено читать, чувствует даже, что лучше и не надо читать. «А что такого-то? Ну, прочитаю, а что изменится? Ничего не изменится. Ну, только ролик  посмотрю, как один дубасит другого – здорово там. Ну, еще один посмотрю, что изменится? Я же никого не дубасил». Но на самом деле пятно на нашем уме осталось, ведь почему мы посмотрели? Приятно. Женщина не будет соблазняться этим, ей гораздо интереснее что-нибудь другое посмотреть, тоже приятное.

И, увлекшись этим, человек именно через приятность, через страсть заляпал свой ум. А потом проходит несколько лет, он приходит уже в церковь, говорит: «Можно что-нибудь почитать?» Ему отвечают: «Вот возьми, почитай». Он открывает: «Ничего не понимаю. Ну ее!» – и ложится спать. И говорит: «Нет, духовная литература не для меня, это слишком сложно, дайте что-нибудь попроще». Да нет же, она для тебя, только ум свой сначала надо отмыть, как я свои очки протираю специальной жидкостью. Отмыть. И эта специальная жидкость есть слезы. Больше ничем ум не очищается: молитвой и слезами, слезами и молитвой. И надо бы поплакать, поплакать, а с другой стороны, перестать заглядывать туда, куда не надо, убрать этот несчастный телевизор…

Вообще на самом деле виноват не сам телевизор и даже не телевидение с его передачами, программами, хотя там есть дурацкие программы, которые вообще нельзя на телевидение пропускать. Что самое страшное в телевидении? Реклама, которая бывает чаще всех программ. И она так сделана, что остается в памяти. Программу мы посмотрели и забыли. А что делает реклама? Она говорит: вот как надо жить! Целый день, что бы ни рекламировали, она говорит: вот так должен жить настоящий человек! Мы не будем покупать эту стиральную машину, мы не будем краситься этой тушью для ресниц, мы не купим эту помаду, мы не будем носить это белье, мы не купим эту рубашку и не купим этот пылесос… Но мы понимаем, что нам уже хочется жить здесь, в этом мире, в этой картинке, в этой реальности. Все христианское уже перевернулось.

Христианин стремится к чему? К горнему. Апостол Павел пишет: «Мы странники и пришельцы на земле, наши отцы всегда были странниками и пришельцами, потому что искали горнего Царства, а здесь ни к чему не прилеплялись».  А реклама нас как раз и привязывает: нет, здесь живи, здесь только радость, здесь счастье, здесь комфорт, здесь жизнь. И мы, поскольку сами не читаем, уже думаем: «Да, конечно, надо терпеть, терпеть скудость, терпеть, что нет посудомоечной машины, что нет пылесоса, который засасывает все, включая котенка. Будем терпеть. Трудно, но будем. И коттеджа у нас нет, но мы вытерпим». То есть на самом деле мы, может, и не соблазнимся, но у нас в глубине души-то что? Нам хочется жить так, как показывают в рекламе, но ум говорит: «Нет, так нельзя. Так греховно, так плохо, поэтому жить-то мы так не будем, будем терпеть скудость нашей жизни». И что получается? В глубине души мы хотим жить как все люди, а умом стараемся быть христианами. И это раздвоение нашей души приводит к тому, что все христианское нас вгоняет в уныние, печаль, тоску,  депрессию, которые мы мужественно преодолеваем, мужественно терпим, а в глубине души думаем: «Эх, порадоваться бы хоть шашлыками на природе, честное слово, а? Ну когда же все это кончится? Ну хоть раз-то можно съездить, что-нибудь сделать, как-нибудь оторваться по-настоящему; ну один-то раз, не каждый же день?»

И вот в сознании, получается, двоящиеся мысли, как говорит апостол Иаков. Мы как наемники, мужественно идем в Царство Божие, стискивая зубы, но вообще-то не радуясь, не стремясь, а главное – не любя Бога, не любя Иисуса Христа. Потому что мы любим совсем другое. Да нет, мы это не любим, на самом деле мы не любим, именно потому мы и идем ко Христу. Но наше сердце осквернилось этими картинками, этим соблазном, который мы видели, и ум у нас запятнан. И все христианское нам кажется унылым, хотя оно вовсе не таково, а все мирское кажется соблазнительным, хотя вовсе не таково. Это и есть запятнанность ума. И вот для того, чтобы эту запятнанность преодолеть, нужны для начала слезы, молитва, плач и отказ от того, чтобы эти соблазны потоками заходили в мою душу через что угодно: через слухи, через картинки, через телевидение, через Интернет. Просто стоять на страже своего сознания, не впускать ничего соблазнительного, что вызывает у нас это любосластное стремление.

И именно для того, чтобы не впускать все это любосластное в сознание, люди издавна и придумали непрестанную молитву Иисусову. Не для того, как сейчас некоторые думают, а иногда даже говорят, что молитва Иисусова нужна, чтобы достичь высоких степеней созерцания. Да никто никогда ею ради этого, по крайней мере поначалу, и не занимался. Молитва Иисусова нужна для того, чтобы не дать заляпаться уму, чтобы ум постоянно созерцал имя Христово, думал о Христе и о своих грехах и таким образом приобрел бы силу отвергать все те соблазны, которые вызывают сласть.

Вторник, первая песнь, самый первый тропарь: Каиново прешед убийство, произволением бых убийца совести душевней, оживив плоть и воевав на ню лукавыми моими деяньми.

То есть помните случай? Мы не как Каин, мы никого не убивали, мы хорошие, мы  никогда в жизни никого не убивали. А вот тут он говорит по-другому. А оказывается все не так: я подражал убийству Каинову, потому что я по собственному произволению убил свою совесть. А убив свою совесть, я оживил плоть. То есть мы должны быть духовными существами, а убивая совесть, я оживляю плоть, становясь плотским, и воюю на нее лукавыми своими деяниями, то есть и продолжаю ее убивать своими лукавыми поступками и делами.

Как происходит убийство совести? Когда мы делаем лукавые дела, поступаем против совести. Совесть велит не делать, а мы делаем. И вот эти поступки против совести убивают совесть. И оказывается, что когда совесть будет убита, мы станем бездуховными существами, что мы и видим во многих людях, нас окружающих, и вообще в тенденциях этого времени, этого мира. Люди с мертвой, как говорит апостол Павел, сожженной совестью становятся плотью, так что полностью у них извращается все мироощущение, мировоззрение, все ставится с ног на голову, у них все становится плотью.

Фактически человек, убивающий совесть, превращается в беса по существу своему, и поэтому так ценна совесть, так важно ее хранить, так важно не делать ничего против совести. Если совесть нас обличает, надо срочно восстановить равновесие. Она говорит: «Нечестно это; нечестно, чтобы ты за спиной своего товарища обсуждал его поступки. Нечестно, остановись, нельзя». И когда человек научился бы слушать свою совесть, она возвела бы его к духовной высоте. А поскольку человек не слушает совесть, презирает ее, она превращает его в плотского человека, похожего на беса.

Поэтому когда мы читаем о Каиновом  убийстве в каноне Андрея Критского, мы видим, что и мы не можем сказать, что, мол, ничего такого не сделали. Чем мы лучше Каина, когда убиваем то, что делает нас человеком? Мы убиваем самого себя. Убивая свою совесть, мы убиваем в себе душу, мы убиваем себя духовных, мы убиваем себя тех, за которых умер Христос. И вот само это созерцание, пока мы эту картинку осмысляем, дает понимание: «Так я почти самоубийца, я убил в себе Бога». Потому что совесть – голос Божий. Как говорит авва Дорофей: «Я заглушил голос Бога, я убил в себе Бога, я не только человекоубийца, я богоубийца». А сколько только раз за день я не слушаю голос своей совести?

И вот представляете, я разобрал только несколько тропарей, а когда они сыпятся один за другим, как говорит сам Андрей Критский, они побивают мою совесть, мое самодовольство, мое самолюбие, мое самомнение. И сердце должно сокрушиться, прийти в трепет: «Господи, да кто ж я такой на самом деле, да как же я живу, да на что же я надеюсь-то?» И вот от этого в сознании рождается плач, сокрушение и смирение, а сердце сокрушенное и смиренное Бог не уничижит.

Записала Елена Кузоро