Уроки православия. Игумен Серапион (Митько). Миссионерское истолкование Шестоднева. Урок 2

«Шестодневом» называется библейское повествование из первых глав книги Бытия о сотворении Богом мира за шесть дней. И сегодня на лекции к.ф.н., игумена Серапиона (Митько) мы узнаем о том, что на протяжении многих столетий «Шестоднев» был основным источником знаний о мире. А могут ли современные ученые найти в этом источнике какие-либо научные данные?

В богословской науке Шестодневом принято называть библейское повествование из первых глав книги Бытия, в которых говорится о сотворении Богом мира за шесть дней. И на первой лекций кандидата философских наук игумена Серапиона (Митько), посвященной этой теме, мы узнали о том, что именно повествование «Шестоднева» на протяжении многих столетий являлось для людей основным источником знаний о мире. До тех пор пока за дело не взялись ученые и не стали сомневаться в достоверности сведений, изложенных в Библии. Начиная с эпохи Возрождения, ученые мужи принялись не только критиковать или опровергать эти сведения, но и объявили мифом саму библейскую картину сотворения мира, у которой с наукой якобы нет ничего общего!  Хотя заметим, что в ту же эпоху Просвещения зазвучали предостережения и против самой науки: что, мол, и в ее исследованиях кроется множество опасностей и ложных путей. А сегодняшние критики науки полагают, что сама она не способна доказать свои базисные утверждения, а значит, и ее мировоззренческие выводы не могут быть логически корректными.

Но посеянное когда-то зерно сомнения принесло свои плоды – и разрыв между библейским сказанием и научными представлениями о сотворении мира на каком-то этапе казался непреодолимым. Но был ли этот разрыв? Его не видел, например, Галилео Галилей, живший в эпоху становления современной науки, а потому говоривший, что «Библия учит не тому, как устроено небо, а тому, как надо на него восходить». Но значит ли это, что современные ученые не могут браться за интерпретацию библейских тестов, а в самом Священном Писании нет смысла искать каких-либо научных данных?

– Я считаю, что на книгу Бытия нельзя смотреть как на учебник физики, космологии, биологии. Это в корне неверный подход. Учебник – это учебник, а Священное Писание – это Священное Писание. И критиковать текст Писания из-за мнимого несоответствия научным данным – это в принципе неверно. Представьте, что, например, строитель, расчетчик вдруг выяснит, что параметры Ноева ковчега (а они описаны в Библии очень подробно) или Иерусалимского храма (тоже описанного очень подробно) рассчитаны неправильно, и от этого он потеряет веру. Это не совсем верный подход. То же самое, когда люди видят несоответствие каких-то библейских текстов своим научным представлениям, – это неплодотворный подход. Потому что Бог не писал учебник по биологии или физике. Текст написан с расчетом на научную картину мира людей, живших в ту эпоху. Даже если это эпоха плена, например VI – VII века до нашей эры, то все равно отражаются более ранние представления, и нам трудно сказать, как глубоко уходят эти знания.

А нас спросят – вот уже начинается миссионерский комментарий, – почему же Бог не написал так, чтобы отражались истинные знания, ведь Он же все знает. Лев Николаевич Толстой пишет примерно следующее, читал я лет пятнадцать назад, но смысл примерно такой. Два разбойника хулили Иисуса, но один из них покаялся, и Спаситель сказал ему: «Завтра будешь со мной в раю». И дальше Толстой пишет: «А вот неправильно. Лучше бы этот разбойник сошел с креста и пошел бы всем рассказывать, как он нравственно изменился». То же самое и здесь: нам иногда кажется, что мы лучше знаем, что было бы хорошо.

Правда, вот если бы Господь дал нам все данные по квантовой физике. А еще открыл бы разные загадки космоса, например, «большое ничто» – огромное пространство в космосе, где ничего не фиксируется, никто не знает, что это такое, а в Библии было бы об этом написано – как было бы здорово. Это тоже неправильно. Почему? Представьте, что такой вопрос задавал бы Исаак Ньютон. И Господь написал бы для него Библию, где была бы описана картина, которая была тогда. Сейчас над ней смеялись бы еще больше, чем некоторые шутят над библейским текстом. Потому что наука меняется, и невозможно отразить никакой этап ее развития. Например, в 40-е годы люди в университетах учили, что атом – неделимая часть материи, а кто был с этим не согласен, тот был врагом народа. Сколько изменилось за это время!

Если мы сейчас получим Библию, в которой написано то, как мы сейчас видим мир, то через пятьдесят лет это будет очень устаревшим. Поэтому Библия вообще не о науке. Я считаю, что главное достижение Шестоднева не то, что сотворил Бог. Это вообще не рассказ о тварном мире, это рассказ о Самом Боге, и это главная тема Шестоднева.

Но и вместе с тем при чтении Священного Писания возникают некоторые вопросы, которые прямо не связаны с соответствием науке. Во-первых, вопросы, связанные с самим текстом. Потому что многие фрагменты этого повествования имеют очень неоднозначное толкование в русском переводе, а в оригинальном древнееврейском тексте, если мы этим займемся, то дальше первого стиха не продвинемся и через несколько часов. Настолько все неоднозначно. Древнееврейский текст Ветхого Завета вообще устроен таким образом, что некоторые невыразимые истины открываются через очевидные несуразности, ошибки. Потому что иначе, чем через ошибку, выразить какую-то истину бывает нельзя. Чуть позже я приведу примеры.

С другой стороны, при таком глубоком открытом чтении Писания, когда человек читает его не с целью выучить, а с целью встретиться с Богом, возникают парадоксальные ощущения и мнения, и человек оказывается перед главными вопросами своего бытия. Когда-то Кьеркегор сказал о Лютере: «Ну вот, 95 тезисов Мартина Лютера – это не так страшно, потому что их так много. Потому что на самом деле есть только один тезис – то, что человек смертен». А Мартин Хайдеггер в своей лекции «Что такое метафизика?» говорит о метафизическом вопросе и выделяет два признака такого вопроса. Во-первых, этот вопрос всегда касается сущего в целом, а во-вторых, ставит под вопрос спрашивающего в качестве спрашивающего. То есть существуют такие вопросы, которые относятся не только к чему-то или к кому-то, но которые ставят под вопрос сам факт нашего бытия. И по мере приближения к большому космическому объекту возрастает гравитация, а по мере приближения к Богу тоже возрастает тяжесть некоторых вопросов и ответов на них.

Давайте попробуем начать читать. Библия начинается со строк:

В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1, 1).

Почти все знают этот фрагмент по-древнееврейски: «Берейшит бара Элохим эт ха-шамаим вэ эт ха-арец». И чтение первого стиха Библии вызывает массу вопросов, я коснусь лишь самых очевидных и поверхностных. Например, по поводу слова «берейшит» какой-то иудейский автор нашел, кажется, шестьдесят толкований этого слова, а мог бы и больше. Но даже если мы читаем православных святых отцов, то находим понимание того, что слово «берейшит» может читаться по-разному.

Я вам уже говорил о еврейском предании, где говорится, что Творец дал им Тору без пробелов и огласовок. Довольно долго текст Священного Писания существовал без огласовок. Собственно, огласовки появляются еще и до нашей эры, но окончательное их установление связано с деятельностью масоретов. Было три системы огласовки: вавилонская, палестинская, тивериадская. Тивериадская система огласовок стала доминирующей и единственной, а это был 1001 год до нашей эры. Тогда семейство Бен Ашеров, жившее в Галилее, дает нам эту систему огласовок. То есть долгое время текст Священного Писания существовал в устном прочтении, в виде одних согласных букв. В древнееврейском языке тоже одни согласные, скорее всего, каждый знак – это согласная плюс неопределенная гласная. Она должна быть, поэтому часто отсутствие гласной или ее редукция обозначается условным знаком – так называемый шва.

В какой-то момент библейский текст читался без огласовок, поэтому можно прочитать «берейшит» – «в начале», а можно – «барашит», что означает «сотворил в шесть». То есть уже первое слово Писания содержит отсылку к шести дням творения. Слово «берейшит» переводится «в начале». Собственно буква «б» – это предлог «в». И уже для святых отцов это слово было многозначно. Сейчас мы отложим древнееврейскую часть, потому что в ней можно разбираться бесконечно.

Как понимать «начало». Одно из толкований, что начало – это некая изначальная точка времени. Мы знаем, что время начинается с сотворения мира. В принципе, так считают и современные физики: когда происходит взрыв сингулярности («большой взрыв»), и в определенных планковских величинах, в какие-то микроскопические моменты времени, появляется собственно время. Хайдеггер как-то сказал: «Наука не мыслит». Ждать от ученых, чтобы они мыслили, невозможно. Наука занимается другими вещами: она исследует... И Стивен Хоукинг говорит: «Вот я не вижу необходимости бытия Божия. Бога нет. Потому что до точки вашего взрыва ничего не было, значит, и Бога не было». Такая позиция, детская ли или какая-то... Потому что любой «воскресный» школьник знает, что Бог не существует в понятиях пространства и времени.

Я думаю, что у святых отцов (мы христиане, поэтому похожи), кроме понимания «в начале» как первой точки времени, было и другое понимание: «в начале» – «во Христе». То есть начало – это Христос.

Сейчас мы с вами, уважаемые коллеги, можем сформулировать некое правило – в святоотеческом толковании Священного Писания часто существуют разные точки зрения, но они не являются конфликтными, противоположными, это просто разные точки зрения. Например, кто-то говорит: «Вот мой сын самый умный». А кто-то скажет: «Мой сын самый сильный». Но это не значит, что это разные точки зрения. Эти разные точки зрения просто выражают глубину тех смыслов, которые нам открывает Божественное Откровение. И часто есть больше точек зрения. И я бы сказал, что это правило относится не только к святым отцам, но и к любому прочтению Священного Писания, когда это прочтение искреннее.

«В начале времени». Собственно говоря, с этого начинается и само библейское понимание времени. Я позволю себе сказать об этом несколько слов. Когда-то я был молодым человеком и как-то стал рассуждать в одном месте об античном историзме. Мне сказали: «Вы что? Там не было никакого историзма». Меня посрамили: историзм свойствен именно библейскому взгляду на мир, а для античности это вечное возвращение, цикличность. Это тот самый текст из Освальда Шпенглера, где говорится, как в одном греческом городе установили монумент с надписью «Здесь был заключен мир на сто лет», а дата мира не указана. История от какого момента? Для человека античного мира существовал некий космос, который конечен, постоянно меняется, атомы которого могут вернуться в прежнее состояние, и все возвращается на круги своя. И потом блаженный Августин полемизирует с этими античными философами и говорит: «Ну неужели опять Платон откроет свою академию, неужели Иисус опять будет распят?» Впоследствии Церковь осуждает эти идея, осуждая идею Оригена о циклическом воплощении всеобщего восстановления – апокатастасиса, когда мир будет повторяться до тех пор, пока все не спасутся. Осуждается в принципе подход циклизма.

Одно из первых и главных откровений Шестоднева в том, что мир имеет начало во времени. Пока здесь не сказано, что мир имеет конец, только начало.

Очень трудно русскому человеку читать Библию, как и французу, англичанину и даже греку, потому что индоевропейские языки, на которых мы говорим, по ряду параметров отличаются от языков семитских, и в частности от библейского иврита, на котором написано Священное Писание. У нас есть стихийное представление о том, что все языки одинаковы, просто где-то больше, а где-то меньше времен, где-то есть падежи, а где-то их нет, ну и везде разные слова. Начнем с того, что звуки везде разные, и многие звуки, которые есть в русском языке, в других языках не встречаются, те, что есть в других языках, трудно произнести на русском. То же самое структура языка. Говоря о древнееврейском языке, можно сказать, что в нем вообще нет грамматического понятия времени.

Дело в том, что, когда возникло сравнительное языкознание, то все вновь открывшиеся языки интерпретировали в рамках грамматики, приспособленной для индоевропейских языков. Грамматика, в которой все называлось по-латыни. Например, что такое слово «причастие»? По-латыни, оно, кажется, звучит как «коммунио» – совсем другое, у католиков слово «коммунио» означает и причастие, и общение. А у нас «при-частие».

Или что означает слово «насекомое»? Каков его смысл? Почему насекомые называются насекомыми? Здесь легче почувствовать смысл, потому что это тот редкий случай, когда латинское и русское слова совпадают. По-латыни «инсекто» – насеченные, отсюда, кстати, происходит слово «секта». Есть еще масса слов, за которыми может стоять что-то совершенно иное.

Пример того, что языки не очень похожи: например, далеко не во всех языках есть категория рода, в большинстве нет. Есть языки, где личные местоимения изменяются во времени, например, некоторые языки австралийских аборигенов. Представьте «я» прошедшего времени. Например, ловят аборигена, спрашивают, за что он убил своего брата, а он говорит: «Это не я, а я прошедшего времени». А еще есть времена вчерашние, позавчерашние, и очень трудно представить идентичность личности в таких условиях. Существуют языки, где нет прилагательных. Например, у народа, где один снег и очень мало оттенков,  «хорошая собака» – это одно слово, «плохая собака» – уже другое, а «черная собака» – это уже третье слово. То есть многообразие языков.

Так вот, в семитских языках, а также, скорее всего, в шумерском отсутствуют времена. Нет той системы времен, которую мы знаем, изучая русский, английский, французский, латинский, греческий языки. Есть нечто другое – некие спрягаемые формы глагола, можно сказать так, но нет полного аналога нашему прошедшему,  настоящему, будущему времени.

Ведущая Ольга Валентиновна Баталова

Записала Ксения Сосновская