Церковь и общество. Беседа со старшим референтом Московской Патриархии Н.И. Державиным. Часть 1

Кандидат богословия, комментатор телевизионных трансляций богослужений Русской Православной Церкви, старший референт Московской Патриархии Николай Иванович Державин известен как «голос Русского Православия» – его голос узнают с первых же секунд начала телепрограмм. В беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским он рассказывает о священнической семье, в которой родился, о своем жизненном пути – от студента педучилища до помощника Святейших Патриархов Московских и всея Руси.

– Сегодня у нас в гостях очень хорошо известный многим, но, может быть, не известный в лицо человек: всем знаком голос Николая Ивановича Державина, который является, кроме всего прочего, комментатором телевизионных трансляций богослужений Русской Православной Церкви. Включая телевизор на какой-то большой праздник – Пасху или Рождество Христово, мы слышим его замечательный голос...

Николай Иванович, Вы – старший референт Московской Патриархии, кандидат богословия. Не так давно вышла Ваша замечательная книга «Я пришел в Церковь». По сути дела, здесь очень много связано с Вашими выступлениями на телевидении, когда Вы простым языком пытаетесь людям объяснить, что такое богослужение, из чего оно состоит, что такое Церковь, почему мы, православные люди, в нее ходим, и вообще, что такое православная традиция, поэтому здесь есть подзаголовок «Основы церковной жизни». Но я бы озаглавил нашу программу так: «Я пришел в Церковь» – то есть эта программа о Вас.

– Спасибо большое.

– Вам и не надо было приходить в церковь.

– Я родился в церкви.

– Как это произошло? Вы родились в доме при храме, в замечательной семье священника, у Вас десять братьев и сестер. Всего одиннадцать!

– В этом нет никакой моей заслуги: все милостью Божией и усердием, тщанием моих родителей – папы, протоиерея Иоанна, Царствие ему Небесное, он уже скончался, и мамы, которая жива и здорова, продолжает служить в храме Самарской епархии. После смерти отца Иоанна она приняла монашество. Но как руководила хором, как пела, как воспитывала детей, теперь воспитывает еще и внуков, так и осталась центром притяжения для всех нас – для детей, для внуков и правнуков. К слову сказать, у нее 11 детей, 46 внуков и 27 правнуков. Пока.

– Боже мой! Ведь это произошло в селе Малое Ишуткино Исаклинского района Куйбышевской области, теперь – Самарской области. Она продолжает жить в этом селе?

– Теперь нет. Это был один из приходов. В советское время было непросто служить на одном приходе. И это было желание не правящего архиерея, а уполномоченного по делам религии, который был при каждой епархии, в каждой области.

– А почему?

– Чтобы не устанавливались прочные духовные связи между пастырем и пасомыми, священников переводили из прихода на приход. Приходов было немного, но тем не менее приходилось переезжать, не по своей воле, не по своей инициативе.

Из Малого Ишуткина мы переехали в село Высокое Пестравского района Самарской области. А потом уже в село Нероновка Сергиевского района, где мама и сегодня живет. А мой младший брат, отец Роман, – настоятель того храма, где папа прослужил тридцать с лишним лет и, скончавшись в 98-м году, был похоронен там, у алтаря этого храма. Так что есть некая преемственность.

А в свое время, конечно, было непросто служить. Надо понимать, что это была совершенно другая историческая эпоха. Совершенно другие были церковно-государственные взаимоотношения, если их можно назвать взаимоотношениями. И какое надо было иметь мужество, чтобы принять решение в то время, когда Церковь была в определенном гетто, когда один из руководителей советских говорил по телевизору, что он нам покажет последнего священнослужителя!

– Хрущев это был.

– А именно в это время папа учился в семинарии и началось его служение. Конечно, это было не только мужество, это была вера – горячая, крепкая, настоящая. И пример этой веры, этой стойкости был очень важным для всех нас, детей. Видимо, не случайно они все связали свою жизнь с Церковью не просто как рядовые верующие, а как служители Церкви: братья все стали священнослужителями, сестры – женами священнослужителей и теперь матушки. И каждый несет свое служение на своем месте.

– А Вы не жалеете, что не стали священником? Извините за такой вопрос.

– Я не то что не жалею…

– Хотя, с точки положения в Церкви, Вы очень серьезный человек, на которого все смотрят с колоссальным уважением.

– Спасибо большое за добрые слова. Я привык воспринимать волю Священноначалия как волю Божию; вот так сложилась моя жизнь, что в моей судьбе ключевую роль сыграли два Предстоятеля Русской Православной Церкви – ныне здравствующий Святейший Патриарх Кирилл, который принимал меня в Ленинградскую духовную семинарию, будучи ректором, и покойный Патриарх Алексий II, Царствие ему Небесное, который предложил мне быть его помощником, референтом, переехать из Петербурга в Москву и трудиться здесь, а потом еще и заниматься православным телевидением, прямыми трансляциями Пасхальных и Рождественских богослужений.

– Да, мы сейчас об этом поговорим. Вот скажите, быть священником было сложно в то время – а быть ребенком священника было просто? У Вас не возникало проблем со своими сверстниками, школьниками и т.д.? Или было уже полегче? Это уже не 30-е годы...

– Было сложно. Конечно, это были не 30-е годы, но было ощущение непонимания, что мы какие-то не такие, на нас смотрят по-другому: эти люди мешают нам строить светлое будущее, это пережитки прошлого. Мы не были ни пионерами, ни октябрятами, ни комсомольцами и были такими белыми воронами. Придраться к нам с формальной точки зрения было невозможно, все мы учились хорошо. А вот что касается нашего молчаливого протеста – тут, конечно, были сложности. Но весь удар принимал на себя папа. Он был человеком мужественным, ревностным, горячим, и он был готов ради веры на все!

Мы с детства были в церкви, мы ходили в храм не просто как рядовые верующие, а участвовали в богослужении: все там пели на клиросе, мы с моим старшим братом, отцом Иоанном, детьми помогали папе в алтаре. Нам сшили стихари, мы ходили со свечами, кадило подавали, а с точки зрения закона этого делать было нельзя. И конечно, папе приходилось отстаивать право религиозного воспитания детей. И иногда раздавались угрозы: «Мы вас лишим родительских прав» – даже так.

И мы, дети, понимали, что, может быть, это и случится: ни о какой перестройке, ни о какой гласности и изменениях в Советском Союзе не было и речи. Кто знал, что так все потом изменится? Поэтому, мы, конечно, чувствовали определенное давление и дискомфорт. Но нам помогало чувство принадлежности к Церкви и единство духа.

– Плечо друг друга.

– Да, да. Что мы все вместе, и перед нами есть примеры людей, которые действительно готовы были идти – и шли – на смерть ради Христа. И мы вот так были воспитаны. Не хочу хвалиться, но, правда, было такое осознание – готовности, если это потребуется, пойти на путь исповедничества. Но самое главное – мы чувствовали мощную поддержку и папы, и мамы, и друг друга. И ощущение правды было. Поэтому, может быть, и не было страха. Это была вера в Промысл Божий, была и есть, что Господь Сам все устрояет: если нужно будет проявить свою веру и стойкость, значит, на то есть воля Божья.

– У Вас тогда было не очень много перспектив. Считалось, что дети священника не могут поступать в высшее учебное заведение, или, по крайней мере, это было затруднительно – создавались какие-либо препоны. Вы поступили в педагогическое училище. Вы выбрали художественно-графическое направление, так называемый худграф – у вас лежала душа к этому? Вы рисовали с детства?

– Да, я рисовал с детства.

– Бросили ли Вы это?

– Сейчас, к сожалению, да. Но в школе я всегда все оформлял, писал, рисовал – был отзывчивый на все поручения. Мне это нравилось. Я помню, приехал художник расписывать наш храм, мне так было интересно. Поднимался с ним на леса, смотрел, как он это делает, может быть, даже брал у него какие-то первые уроки. И потом, в семинарию невозможно было поступить раньше 18 лет. Это время нужно было заполнить. И я поступил на художественно-графическое отделение Тольяттинского педагогического училища. Учился там и ходил в храм Казанской иконы Божией Матери, пел там в хоре. Мне это очень нравилось.

– У Вас остались какие-нибудь художественные работы?

– Да, есть дома.

– Вы считаете их ученическими, наверное...

– Конечно. Это и графика, и акварель – мы на пленэр ездили, это было интересно.

– А графика, офорт?

– И офорт тоже, и художественная обработка материала. Много было интересного. Мне нравилась творческая среда. Она мне и сейчас нравится – художественная, музыкальная. Мне как-то это все близко и отзывается в моем сердце. А потом так получилось, что, несмотря на настойчивые уговоры со стороны руководства училища вступить в комсомол, поскольку я – будущий педагог, я все же отказался это сделать, и после 3-го курса мне сказали, что «вы по педагогической пригодности нам не подходите»

– Вот так.

– Да. Вот такая была формулировка. Как вы будете преподавать детям, если идеологически вы неправильно все представляете?!

– Будете детям извращать мозги.

– Да, да. И я поступил в семинарию.

– Семинария – Ленинградская, Вам просто пришлось уехать в другой город?

– Да.

– А семинария предоставляла, видимо, общежитие?

– Это ведь все в одном здании, по адресу Обводный канал, 17. Там и академия, и семинария, и общежитие, и там же храм домовый во имя святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Престольный праздник, актовый день всегда были 9 октября.

И там, конечно, я чувствовал себя в родной стихии. Мне очень нравилось, хотя условия были, мягко говоря, скромные: в комнате, кроме кровати и тумбочки, больше ничего не было, жили по 10–12 человек. Но зато была возможность услышать то, чего нельзя было услышать нигде, прочитать то, что невозможно было в советское время даже найти, а там была и до сих пор есть замечательная библиотека. Возможность быть на этих лекциях, слушать этих людей – это было удивительное время. Время, о котором я вспоминаю с особой теплотой и благодарностью.

Наш ректор, нынешний Патриарх Кирилл, – конечно, человек выдающийся, яркий, талантливый, объединял всех, совершал богослужения, на которые собирались все – и профессора, и студенты, и просто прихожане, ведь храм был открыт и многие люди приходили туда. Какие были богослужения! Два хора, пение акафистов перед Казанской иконой Божией Матери и иконой Богородицы «Знамение». Какие проповеди Владыки Кирилла! Это даже не проповеди были, а цикл лекций – он много рассказывал об истории Церкви, о Священном Писании, о Священном Предании, причем они длились минут по сорок, люди записывали на магнитофоны и распечатывали эти проповеди, такие, я бы даже сказал, просветительские лекции. И я, собственно, у его ног воспитывался. Потому что я пел в хоре, а рядом была кафедра – амвон. Он выходил и благовествовал. Вот это все оказывало на меня большое влияние.

– Да, стоять рядом – это даже не в конце храма стоять: совсем другое ощущение.

– Видеть, слышать, чувствовать интонацию – пламенное такое слово.

– Получается, что с будущим Патриархом Кириллом вы познакомились раньше, чем с Патриархом Алексием.

– Да. Патриарх Алексий прибыл в Ленинград, его назначили, в 1986 году, я уже учился в академии. Тогда он был митрополитом четыре года, до избрания на Московский Патриарший престол.

– Вы окончили семинарию, потом защитили диссертацию?

– Потом я поступил в академию, окончил ее, затем защитил диссертацию.

– Кандидата богословия. Какая тема у вас была?

– По пастырскому богословию. И потом меня оставили профессорским стипендиатом на год, после написания еще одной работы – «Душепопечение по трудам известных пастырей конца XIX – начала XX века», в том числе про Иоанна Кронштадтского. Он тогда еще не был канонизирован, но он мне очень нравился с детства. У нас дома была книга «Моя жизнь во Христе».

– О нем не очень-то разрешалось говорить.

– Это да. А потом я был оставлен при академии и преподавал историю Русской Церкви, правда, только один учебный год, 1989/90.

– Почему не стали защищать докторскую?

– Честно говоря, у меня уже просто не было времени: когда я переехал в Москву, началась совершенно другая жизнь. Обязанностей было и остается много.

– А почему Вы приехали в Москву?

– Потому что в 1990 году митрополит Ленинградский Алексий был избран на Московский Патриарший престол.

– Вы переехали вместе с ним?

– Не сразу, я переехал в Москву осенью 1990 года. И здесь уже началась другая жизнь – и продолжается доселе.

– Но в какой-то момент, неожиданно, возникла идея православного телевидения и трансляции богослужений. Кто был инициатором этой идеи, как она возникла и почему Вы оказались в гуще событий?

– Это Господь так судил. Но волею Патриарха это произошло. Он смог как-то договориться с руководством страны, что неплохо бы показать богослужение. Ведь что люди знали в советское время о Церкви? Либо ничего, либо только негатив какой-то. А здесь времена все-таки стали меняться: 90-й год, 91-й... И Патриарх говорит: давайте попробуем, хотя бы фрагмент богослужения покажем, что есть Церковь в Советском Союзе, есть красота богослужения...

– Еще был Горбачев?

– Да, Патриарх меня вызвал и сказал: «Знаешь, есть такая возможность показать Рождественское богослужение из Богоявленского» (тогда он был Патриаршим собором – еще Храма Христа Спасителя не было), и он мне дал телефон, сказал, что надо позвонить в «Останкино» конкретному человеку, с ним съездить в Богоявленский собор и показать, рассказать, как устроен храм, где можно поставить камеры, –ведь ни у кого не было опыта поведения в храме. Сначала задача сводилась к этому.

И я поехал в Богоявленский собор, встретился с группой профессионалов-телевизионщиков. Мы походили, посмотрели, как устроен храм, где будет Патриарх в начале богослужения, потом – в алтаре. Такие самые простые, элементарные понятия. Понятно было, что нужен дополнительный свет, нужно ставить микрофоны, нужен баланс и по свету, и по звуку, чтобы картинка была хорошая. Потом родилась такая идея: богослужение довольно продолжительное, красивое, но непонятное для телезрителя неподготовленного. Да, красиво поют, ходят… Одежды, убранство храма, иконостас позолоченный – все красиво, но непонятно.

– Да еще на другом языке.

– Да. Понятно, что богослужение, а что именно? Какой смысл, содержание всего? И тогда возникла идея сопроводить это богослужение хотя бы краткими пояснениями: сейчас происходит, например, утреня, потом – литургия, кто такие оглашенные, и много всего другого. И даже сами тексты богослужебные. Тропарь Рождества Христова – «Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума» – о чем это? Я Патриарху сказал об этой идее, он ответил: конечно, давайте воспользуемся. И дальше встал вопрос, кто бы мог это сделать. Я сказал, что готов подготовить небольшой текст с краткими пояснениями, а кто-то из профессиональных комментаторов должен был это сказать. А потом все пришли к выводу – а как он будет, он же должен знать богослужение, должен знать, в какой момент говорить, в какой момент молчать, уместен ли будет этот текст, который он прочтет. И как-то неожиданно Патриарх говорит: «А давай попробуй ты». А у меня с телевидением не было никаких взаимоотношений, кроме вот этой первой встречи. И я говорю: «Как благословите». Вот с его благословения...

И конечно, это было событие, когда мы провели первую трансляцию на Рождество.

– Я где-то читал, что самое трудное было то, что Вас бросили сразу в бой: это же был прямой эфир.

– Без всякой подготовки.

– Кроме того, Вы должны были говорить очень сложные для телезрителя вещи простым, доходчивым языком.

– Я считаю, что это просто милость Божья. Я, конечно, молитвенно настраивался. Я понимал, что это делаю ради славы Божией, ради того, чтобы свидетельствовать об Истине, с таким настроем и подошел к этому. У меня даже не было специального комментаторского места, как сейчас.

– Где-то столик поставили?

– В алтаре с правой стороны просто сделали вывертку такую, причем здесь же люди, священнослужители, я даже вижу Патриарха, стоящего у престола. И вот мне нужно было надеть наушники, поставили микрофон, кнопочку – «в эфире» и «не в эфире». Собственно, и все.

– И Вы даже не видели то, о чем говорили? И должны были представить, вообще слышит Вас кто-нибудь или нет, – как в космосе…

– Но прямой эфир – это прямой эфир. Всякие были, конечно, случаи, и микрофон выключался. Помню, однажды был такой момент: Патриарх обращался с посланием к телезрителям, а из-за охраны (Ельцин был тогда на службе) оператор не смог пробиться в алтарь, и не удалось выдать в прямой эфир обращение Патриарха. Но я на паузе подошел к Святейшему, и мы договорились, что между литургией и утреней можно будет сделать специальное обращение. И сделали. Патриарх встал на горнем месте и поздравил телезрителей, специально обращаясь непосредственно в камеру.

Конечно, прямой эфир – это особые ощущения. Вы понимаете, что не сможете ничего исправить: как сказано – так сказано, как показано – так показано. И это, конечно, соборное делание, очень непростое. Успех зависит от совокупности факторов. Должны быть и режиссер-постановщик, и оператор-постановщик, и звукорежиссер – тут много всего.

Это сложный процесс, но это необходимо, особенно тогда. Сейчас есть прямые трансляции, скажем, на телеканале «Союз», – молодцы, они делают прямые трансляции, без комментариев. Для многих зрителей многие вещи-то понятны, может быть, они и не нуждаются в объяснении. Но тогда, в 90-е годы, было совсем другое время. Надо было рассказать хоть какой-то минимум о храме, о смысле происходящего события, о празднике. Мне кажется, это было своевременно…

Были не только прямые эфиры из Богоявленского собора – мы делали прямые включения из других храмов, из других епархий и даже из других стран. У нас был такой проект в 90-е годы, назывался он «Церковь без границ». То есть мы на Пасху и на Рождество делали прямые включения: посылали корреспондентов наших, заказывали телемост и делали включение. Конечно, тоже надо было найти, какой момент где можно показать: на запричастном, после богослужения либо перед началом. И это было тоже интересно. Скажем, со Святой Земли: вот мы рассказываем о Рождестве, а вот – Вифлеемская пещера, сам город Вифлеем. Мы делали такие трансляции – они были очень интересные.

Вообще, было особое время, и нам с вами выпала честь заниматься этим впервые – до нас ведь никто этого не делал. И я добрым словом должен вспомнить очень многих людей, которые трудились в нашем агентстве, в разное время это было до сорока человек. Они исполняли миссию просветительскую, миссию церковного свидетельства. И сделали много.

Ведь помимо прямых трансляций, у нас были еженедельные программы, и даже была одна ежедневная – «Православный календарь». А еженедельных было много: «Канон», который вели Вы, «Ортодокс», «Образ жизни», в свое время была программа «Ныне». В самом начале была программа «Слово пастыря», которую много времени вел тогда митрополит Кирилл, – она выходит до сих пор, но немного в другом формате: тогда нынешний Патриарх Кирилл отвечал на вопросы телезрителей, сейчас тоже бывает, что он отвечает на вопросы, но нередко звучит просто одна из его ярких и талантливых проповедей (они все у него талантливые, и звучит, может быть, наиболее актуальная).

– Николай Иванович, хочу Вас поблагодарить за замечательный рассказ – все, что Вы говорите, навеяно колоссальными эмоциями и воспоминаниями. Я назвал бы Вас «золотым голосом Православной Церкви». Спасибо Вам большое, что Вы сумели объединить все вокруг – текст, содержание, понимание, богослужение, голос привлекательный, который не мешает богослужению, какой-то особый тембр.

– Спасибо. Но у меня есть одно оправдание: я всегда вспоминаю слова апостола Павла: «Служите друг другу, каждый служите тем даром, который получили, как мудрые домостроители многоразличной благодати Божией» (1 Пет. 4, 10). Всё не наше – мы всё получили даром. Даром получили – даром должны и отдавать. И я рад возможности послужить таким образом.

Ведущий – писатель Константин Ковалев-Случевский

Записала Валентина Мазуренко