Церковь и общество. Беседа с филологом, литературоведом, культурологом А.Н. Ужанковым. Часть 1

Проректор по научной деятельности Московского государственного института культуры, доктор филологических наук, кандидат культурологических наук, действительный член Академии Российской словесности, преподаватель Сретенской духовной семинарии Александр Николаевич Ужанков в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о древнерусской словесности и языке, поднимавших проблемы сакрального и профанного, судьбы и Промысла, времени и пространства.

– Сегодня у нас в гостях человек, который не раз бывал на телеканале «Союз», Александр Николаевич Ужанков, исследователь древнерусской литературы. Многие слышали его лекции и на телеканале «Культура», и в Интернете, и вообще он выступает в очень многих местах.

Александр Николаевич, мы с Вами знакомы давно и даже вместе работали в Институте мировой литературы, но мне всегда казалось невероятным перечислить все Ваши регалии. Постараюсь хотя бы вкратце это сделать, потому что телезритель должен знать об этом. Итак: российский филолог, литературовед, культуролог, теоретик и историк литературы и культуры Древней Руси, доктор филологических наук, кандидат культурологических наук, действительный член Академии Российской словесности и так далее. Вот это все – не пустой звук, потому что это связано с Вашей колоссальной не только научной, но и общественной деятельностью.  Но вопрос такой, знаете, самый простой, примитивный для любого интервью: с чего все началось? Вы когда-то даже были редактором журнала «Октябрь», в Институте мировой литературы Вы создавали уникальный издательский комплекс, который там не состоялся по разным не имеющим к Вам отношения причинам, Вы работали в издательстве «Советский писатель». То есть Вы вошли в литературу еще в советское время. Но почему-то занимаетесь древнерусской литературой. В чем причина? Что Вас туда, именно в эту эпоху привело?

– Когда-то очень-очень давно, еще в 1970 году, в школу, в которой я учился, пришел профессор Павел Павлович Охрименко, человек, очень увлеченный древностью, древнерусской литературой. И он рассказывал про «Слово о полку Игореве» так, будто вроде бы хорошо знал и Игоря Святославича, и Ярославну, и всех князей той эпохи, которые отправились в поход на половцев в 1185 году. То есть погружение в эпоху было просто потрясающим. И я тогда этим заболел. Собственно, с 9-го класса я стал собирать книги по древнерусской словесности, по древнерусской литературе, по русской истории. И увлечение пошло с тех пор.

– Это было еще в Черниговской области?

– Совершенно верно, это был небольшой город Щорс, родина Николая Александровича Щорса. Это северо-восток Украины, граница с Белоруссией и Россией. Вот там все это и произошло. Спустя какое-то время я познакомился с Павлом Павловичем, и у нас были очень хорошие, дружеские отношения, хотя я понимаю, что школьник (а потом студент университета) и профессор – это слишком большая разница. Тем не менее он уделял мне очень много внимания, и когда я ему показывал свои первые работы, особенно по датировке «Слова о Законе и Благодати», того же «Слова о полку Игореве», он приходил в восторг. Вот это удивительное отношение к своему ученику – радость за его успехи. Вообще я считаю, что мне очень здорово повезло с учителями. Потом я учился в Львовском университете…

– Да, в знаменитом Львовском университете, на филологическом факультете. И что, там были «древнеруссники»?

– Как раз не было. Приехала новый преподаватель из Москвы, я к ней обратился, она сказала: «Вы знаете, Александр, напишите письмо Кускову, профессору МГУ, автору учебника по древнерусской литературе. Он Вам непременно ответит». Честно говоря, я с недоверием отнесся к ее словам, но написал. И, к моему изумлению, действительно получил ответ: «Берите свои заметки и приезжайте на новогодние каникулы». Я поехал, он меня принял. Владимир Владимирович Кусков стал моим наставником, моим научным руководителем. Потом, когда он уже преподавал в Государственной академии славянской культуры, вел курс древнерусской литературы (у него уже болели ноги – он ветеран Великой Отечественной войны), он мне как-то позвонил: «Александр Николаевич, я хочу уступить тебе место лектора по древнерусской литературе». Для меня это была, конечно, честь. И вот я читал этот курс лекций вместо Владимира Владимировича Кускова. Но мы с ним очень подружились, и его я тоже считаю своим учителем. Повторяю, на учителей мне очень везло.

– Я только попробовал распечатать основную часть Вашей библиографии; монографии и книги: «Русская бытовая повесть XV–XVII вв.», «Из лекции по истории русской литературы XI – первой трети XVIII в.: “Слово о Законе и Благодати”», «О принципах построения истории русской литературы XI – первой трети XVIII века», «О специфике развития русской литературы XI – первой трети XVIII века. Стадии и формации», « Проблемы историографии и текстологии древнерусских памятников XI–XIII веков», «Историческая поэтика древнерусской словесности. Генезис литературных формаций», «“Слово о Законе и Благодати” и другие творения митрополита Илариона Киевского», «“Слово о полку Игореве” и его эпоха». Это всё монографии. А еще коллективные монографии, учебные пособия и другие издания. Огромное множество трудов. Но началось все со «Слова о полку Игореве». Я хочу задать вопрос, который интересен и нашим телезрителям: ведь древнерусская литература – это во многом духовная литература?

– Несомненно.

– А «Слово о полку Игореве» – это было, может быть, единственное в своем роде светское произведение, не совсем церковное, скажем так? Что способствовало больше развитию древнерусской литературы – светскость или духовность?

– Что касается древнерусской словесности, древнерусские книжники не называли себя писателями. Вообще древнерусская словесность в большинстве своем анонимна, как и иконопись, ведь все, что написано, написано по благодати и это «не мое», авторское право не было столь ярко выражено, как в новое и новейшее время. И вот я задумался: а кого мы знаем по именам из древнерусских, условно говоря, писателей, словесников? Иларион, автор «Слова о Законе и Благодати» – первый митрополит из русских, канонизирован. Преподобный Нестор, автор двух житий – «О Борисе и Глебе» и «О Феодосии Печерском». И самое главное, мы его знаем как летописца, автора «Повести временных лет» (ударение именно так нужно делать – «временных»). Тот же Феодосий Печерский, игумен Киево-Печерской обители, автор замечательных слов и поучений. Кирилл Туровский, епископ, тоже канонизированный. Даже Владимир Мономах, автор поучения детям, тоже канонизирован.

То есть получается так, что вот эти древнерусские книжники, писатели, которых мы знаем по именам, причислены Русской Православной Церковью к лику святых. Во-первых, ни одна литература мира не имеет такого духовного основания, ни одна литература мира не основана святыми. Получается так, что древнерусская словесность – это наша святоотеческая литература, потому что она написана святыми отцами. И получается, что древнерусские книжники устанавливают довольно высокую планку. Возникает вопрос: какова основная цель, каково предназначение всех этих писаний? Ведь было Священное Писание, правда, не все  ветхозаветные книги были переведены, но новозаветные были все переведены. И Евангелие было любимым чтением не только в монастырях, но и в домах.

Тогда какую функцию выполняла древнерусская словесность? Оказывается, во многом разъяснительную. Основная тема древнерусской словесности – тема спасения души, конечно. Что у человека самое главное? Душа. Она вечная. Поэтому нужно обращать внимание прежде всего на душу. Это первое. Второе: не все понимают Священное Писание, его нужно толковать. Основные дошедшие до нас поучения – это как раз толкования на Евангелие, на праздники. Опять-таки это введение человека в жизненный обиход с Богом, введение его в Церковь, спасительный путь. Если мы посмотрим на жития святых, что это такое? Ведь это не просто идеальный образец для подражания, это жизнь в Боге.

Русская литература начинается именно с духовного делания и жизни с Богом. Тот же преподобный Нестор открывает житийный канон. Что такое житийный канон? Можно подумать, что это композиция, что вот святой «родился от благочестивых родителей», далее чудеса… На самом деле нет. Канон – это линейка, которая направляет движение. Так вот, преподобный Нестор сделал гениальное открытие (правда, это открытие мы тоже сделали только недавно) – он показал, что первые русские святые Борис и Глеб идут путем Христовым. Спаситель пришел в этот мир и сказал: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить». А что такое закон? Десять заповедей: «не убий», «не укради» и так далее. Затем Он крестился в водах Иордана – Богочеловеку это не нужно, но без крещения нет спасения. И самое важное для православного человека – это девять заповедей блаженств, то есть Нагорная проповедь, которую Спаситель Своим ученикам оставил.

И получается так, что Спаситель исполнил все 19 заповедей. Если мы посмотрим, как описывает преподобный Нестор жизнь и деяния Бориса и Глеба, то увидим, что Борис и Глеб исполнили все 19 заповедей. Святополк Окаянный нарушил все 19 заповедей. Тогда и получается, что это не просто житийный канон. Я студентам иногда задаю такой каверзный вопрос: «Как стать святым?» – «Ну, это сложно…» Я говорю: «Исполни 19 заповедей». Мы знаем рецепт, но действительно исполнить 19 заповедей очень сложно. Но это и есть путь к святости. И древнерусская словесность показывает человеку образцы для подражания, прежде всего князей, потому что княжеская власть от Бога, княжеское служение – это мирское служение Богу.

Получается так, что князья Владимир Мономах, или Александр Невский, или Даниил Московский поступали именно так. А к чему это сводится? К защите православной веры, православного народа, православной земли. Вот мы видим, что князья тоже являют собой этот идеал государственного служения, служения людям. Потому что если князь поставлен Богом, то он отвечает перед Богом за свою землю и свой народ.

– Может быть, ошибочно, я не знаю, но академик Лихачев называл первым писателем Пахомия Логофета, который написал вариант жития Сергия Радонежского. Но был еще Епифаний Премудрый, который тоже написал житие преподобного Сергия, и он же изобрел словосочетание «плетение словес», которое для меня не то что красивое, а очень важное. То есть все-таки действительно писательское, словесническое ремесло было связано с умением «плести словеса». И «Слово о полку Игореве» – один из образцов «плетения словес». Вот есть литература духовная, к коей можно отнести все упомянутые Вами просветительские памятники, разъясняющие Священное Писание, но есть сугубо церковная литература, связанная с богослужением, а есть литература светская. Как они сочетались в древние времена?  

– Это был симбиоз, это было единое целое. Что касается «плетения словес», эта тенденция возникла в Болгарии в Великотырновской школе, это все-таки конец XIII и в большей степени XIV век, даже начало XV века. То есть это довольно длинный период. И естественно, это оказало влияние и на восточнославянскую книжность. Если говорить о светскости или несветскости «Слова о полку Игореве» и как все это сочетается, то в советское время большое количество диссертаций как у историков, так и у филологов было защищено по летописям. Потому что полагали, что летописи – это такой если не светский, то некий полусветский жанр, который создавался по заказу князей.

– Нерелигиозный жанр…

– На самом деле это не совсем так. Что такое летопись? Это попытка понять Божественный Промысл о народе во времени до Страшного Суда. В советское время не обратили внимания на то, что русское летописание резко завершается в конце XV века. Спрашивается, почему? А в конце XV века ожидали конец света.

– Да, 1492 год. Конец пасхалии.

– Да, и пасхалия была рассчитана до 7000 года от сотворения мира, и была Кириопасха – совпадение Благовещения и Пасхи, на что обращали внимание, и многое другое. Как у нас на Руси, так и в Западной Европе. Поэтому русские летописи завершали свой круг. Тот же Владимир Мономах мне подсказал, зачем создавались летописи. Его знаменитое слово, вошедшее во вторую редакцию «Повести временных лет», завершается замечательными словами: «На Страшном судищи без оглагольников обличаюся… книги бо совестныя разгибаются, и дела сокровенная открываются…» И так далее. То есть это тропарь, который поется в Страстную седмицу. Предполагалось, что все знают этот тропарь, он просто приводит его начало. Получается, что Владимир Мономах пишет на Страшный Суд – перечисляет свои деяния: суди, Господи, по тем деяниям, которые я совершил; Ты мне дал власть; как князь я выполнял свой долг.

– То есть летописание апокалиптично само по себе.

– Совершенно верно, потому что сознание было эсхатологическим. Эсхатология – учение о конце света и спасении души. Поэтому летописи повествовали о деяниях князей. Те самые совестные книги (и дела) раскрываются. Ведь в Апокалипсисе сказано, что будет большое количество книг, в которых записаны деяния человеческие, будет одна Книга Жизни, в которую будут записаны имена праведников. По этому поводу я написал много работ. Между прочим, в одном из списков я нашел название «Повесть временных дей».

– Дей?

– Да. Поступков, деяний.

– Потрясающе!

– Почему там нет положительного – Господь и так все знает. А отрицательное, за что будут судить князей, зафиксировано. Когда создаются летописные своды в XIV, а еще больше в XV веке, туда вставляют целиком жития, потому что помимо негатива есть еще и позитив, есть образец для князя.

– А Лицевой летописный свод Ивана Грозного вроде бы перепрыгнул через конец света? То есть это XVI век уже.

– Интересный Вы вопрос задаете. Если до этого практически все летописные своды создавались в монастырях, то в начале XVI века уже появляются хронографы – те жанры исторических книг, которые были знакомы и в Древней Руси. Потому что византийскими хронографами пользовался даже автор «Повести временных лет», а также и другие. Так вот, в XVI веке на Руси возникают хронографы, то есть описания, как в Византии, по правлениям. И Иван Грозный реанимирует и саму летопись, причем, что любопытно, он даже редактирует некоторые тома. До наших дней дошла личная правка Ивана Грозного нескольких летописей. Что касается Лицевого летописного свода, то есть в лицах, с миниатюрами, это удивительное осознание культуры, поскольку там более 16 000 миниатюр. Это просто колоссальный труд, в котором первые десять томов – это всемирная история, что тоже немаловажно, потому что русские книжники с XVI века (да, собственно, еще и раньше) попытались найти место Руси в контексте всей христианской истории.

– Всего космического бытия человечества. Потрясающе умный ход.

– Совершенно верно, конечно. Потому что, скажем, древнейшая цивилизация – китайская; так вот, китайцы осознали свое место в контексте всей мировой истории только в XVIII веке, а русские – гораздо раньше. И в XVI веке это попытка осмыслить место православного царства в мировой истории. Ведь мировое православное царство вбирает в себя другие православные страны. Так как Византия пала в 1453 году, значит, Третьим Римом, причем официально, становится Москва и берет на себя функцию лидера в православном мире. Не случайно Иван Грозный принимает титул царя; причем не короля, как в Западной Европе, не цесаря, как было в Византии, или императора, как было в Священной Римской империи, а именно царя.

Иностранцы правильно подметили: русские взяли титул царя, потому что есть Царь Небесный – и должен быть царь земной. Не цесарь, а именно царь. И тогда Иван Грозный (который, между прочим, ожидал конец света) и его опричнина – не что иное, как приуготовление к Пришествию Христа. Поскольку, как мы говорили, пасхалии были рассчитаны до 1492 года. Потом митрополит Зосима рассчитал на 20 лет и поручил архиепископу Геннадию Новгородскому рассчитать еще на 50 лет, получается 70. Смотрите: 1492 + 70 – получается 1662. Вот в этом году Иван Грозный ожидал Пришествия Спасителя. На Неглинке он даже построил специальную храмину без западных врат, в которой он должен был встречать Самого Спасителя. Так что эсхатологические ожидания в XVI веке были очень сильны.

– И это была, по сути дела, последняя попытка летописания? Ни Годунов, ни кто другой уже больше не предпринимали ничего подобного.

– По сути, да. И получилось так, что этот большой летописный свод показывал возрастание роли Русского православного царства, а здесь еще нужно заметить (я об этом тоже много говорю), что «русский» и «православный» – это синонимы. Так было и для средневековой Руси с XI по XVI век. У византийцев тоже была синонимическая пара – «ромеи» и «греки»; у русских же – «русский» и «православный». То есть, получается, русский – это не столько национальность, сколько конфессиональная принадлежность. И вот тут любопытно, что Петр, царевич Ордынский (он же Чингизид), стопроцентный монгол, становится русским царевичем. Вот замечательно как: русский святой – монгол царевич Петр. Для Руси это было очень важно: принял православие – становишься русским.

– Скажите, а то многим непонятно, чем отличается церковнославянский язык от древнерусского? Ведь древнерусская литература написана не на церковнославянском, а на древнерусском языке, только с использованием церковнославянского. И мы не успели договорить – в чем все-таки светскость «Слова о полку Игореве»?

– Вообще лингвисты до сих пор спорят, что такое церковнославянский, что такое старославянский язык  (некоторые считают, что это одно и то же), что такое древнерусский. Считается, что древнерусский – это разговорный язык, а церковнославянский или старославянский – это тот язык, на который было переведено Священное Писание, это язык богослужения, язык молитвы. В основном памятники литературы XI–XII веков все-таки написаны на церковнославянском. В «Слове о полку Игореве» есть и древнерусский язык, лексика древнерусская. Насколько это произведение светское? До недавнего времени считалось именно так.

Но древнерусский автор задает читателю такие замечательные вопросы, которые пытливый читатель должен отметить. Скажем, солнечное затмение – по летописи оно произошло в восьмой день похода: «Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел: все его воины покрыты от него тьмою». Когда произошло затмение? Первого мая. Это день памяти пророка Иеремии. И когда я взял Книгу пророка Иеремии и «Слово о полку Игореве», то читаю у Иеремии: «И ныне для чего тебе путь в Египет, чтобы пить воду из Нила?»; «Накажет тебя нечестие твое»… В «Слове о полку Игореве»: «Xочу бо, сказал, копье преломить конец поля половецкого с вами русичи, хочу голову свою сложить, либо испить шеломом Дону».

Оказывается, «Слово о полку Игореве» написано на Книгу пророка Иеремии, там более 70 скрытых цитат. Но Книга пророка Иеремии не была тогда переведена на церковнославянский язык, никто не обратил на нее внимания. Книга была на греческом языке, значит, автор знал греческий. Более того, в «Слове о полку Игореве» есть цитаты и из Псалтири, и из Книги Ездры. То есть это не совсем светское произведение.

– И не совсем инновационное, основанное на таких мощных ретроспекциях.

– Именно. Ведь о чем пишет Иеремия? О походе иудейского царя Седекии в 586 году до Рождества Христова в Египет и как он попал в плен. «Слово о полку Игореве» – о походе Игоря Святославича и как он попал в плен. Но если Седекия не раскаялся и не вернулся из плена, то Игорь Святославич раскаялся и вернулся. Плюс еще молитва его жены Ярославны. Потому что муж и жена – единая плоть. Если оступился муж, вымаливает его жена. Про ее обращение к трем стихиям говорят, что это язычество, на самом деле совсем другое. В XII веке была очень популярна «Беседа трех святителей». И когда у Иоанна Златоуста спрашивают о том, что такое высота небесная, то есть солнце, ширина земная, то есть ветер, и глубина морская, он отвечает: «Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой». То есть, по сути дела, Ярославна обращается не к трем стихиям, а к трем Ипостасям Троицы, она обращается к Богу, чтобы вымолить своего мужа.

И сразу же после этой молитвы Ярославны Бог Игорю указывает путь из земли половецкой в землю Русскую. То есть, с одной стороны, вымолила, с другой стороны, мы знаем, что в плену Игорь Святославич выписал священника, чтобы тот принял у него покаяние. И по летописи мы опять же знаем, что на вечерней зорьке Игорь взял в руку икону Богородицы Пирогощей, перекрестился и бежал из половецкого плена. И смотрите, чем заканчивается «Слово о полку Игореве»: Игорь идет к церкви Богородицы Пирогощей, видимо, с тем, чтобы поблагодарить за чудесное спасение из плена. Так что можно сказать, что «Слово о полку Игореве» – иллюстрация слов Господа Иисуса Христа: «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии».

Ведущий Константин Ковалёв-Случевский, писатель

Записал Игорь Лунёв