Церковь и общество. Беседа с Епархиальным древлехранителем Московской городской епархии протоиереем Леонидом Калининым. Часть 1

Член Патриаршего Совета по культуре, председатель Экспертного совета по церковному искусству, архитектуре и реставрации РПЦ, настоятель храма священномученика Климента папы Римского в Замоскворечье протоиерей Леонид Калинин в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о деятельности древлехранителей, сохранении памятников церковной истории и культуры, предметов церковного наследия.

–  Сегодня у нас в гостях протоиерей Леонид Калинин, настоятель храма священномученика Климента, папы Римского (храм на Пятницкой, или, как говорят, в Замоскворечье), член Патриаршего совета по культуре, и – самое интересное для нашего канала – епархиальный древлехранитель Московской городской епархии. Что это такое, сейчас объясним.

– Ответ на Ваш вопрос будет достаточно пространный. Дело в том, что древлехранительство – это не сегодня придуманная форма сохранения церковных ценностей: облачений, икон, каких-то артефактов, предметов утвари, древних книг, которые в силу своего физического состояния не могут быть в ежедневном употреблении. Любой предмет, так или иначе, рано или поздно начинает ветшать, а через 50 лет использования он фактически становится уже музейным экспонатом; по крайней мере, готовым к тому, чтобы занять место в музее. Об этом задумались наши предки в XIX веке.

Первые древлехранилища были созданы в последней трети XIX века, потом решением высшей церковной власти они начали распространяться как форма сохранения церковных художеств и прочего по многим епархиям, особенно по тем, где исторически в течение столетий собирались какие-то предметы. В основном они хранились в ризницах. Древлехранилище – это продолжение ризницы. Ризница – это все-таки место, из которого постоянно в живое богослужение берутся ризы, иконы, утварь, а древлехранилище уже практически церковный музей.

И мы, восстанавливая эту нашу церковную традицию, опираясь на опыт наших предков, нашли такие формы и в наше время – Священный Синод принял соответствующее решение, и древлехранители начали появляться во многих епархиях Русской Православной Церкви. Конечно, тут нужно оговориться, что, может быть, не во всех епархиях нужны древлехранители. Есть, например, епархии Дальнего Востока, Сибири, где пока еще не наработан вот этот опыт, нет такого количества древних памятников.

– Нет или утеряны.

– В основном, думаю, и то, и другое.

– Имеется в виду, что утеряны в годы советской власти.

– Да, безусловно. Например, это Новгородская или Псковская епархии, где действительно веками копились предметы, в том числе в советское время. Ведь часто с благословения архиереев и священников святыни разбирались мирянами по домам, прятались, потому что иначе они могли быть просто уничтожены. А сейчас эти святыни возвращаются опять в храмы. Чтобы достойным образом их хранить, создаются древлехранилища. Но начинается это все с работы самого древлехранителя, который прежде всего создает реестр памятников движимого и недвижимого характера. Вот мы сейчас закончили в первом приближении составление реестра московских памятников архитектуры – это огромное количество, более тысячи храмов, часовен и каких-то молельных комнат в зданиях, которые существовали раньше. Часть из них восстановлена, часть не восстановлена.

– Это полный реестр? Или это реестр именно того, что нужно сохранять?

– Мы создаем полный реестр.

– Включая новые построения?

– А разделы в нем существуют разные – и того, что уже восстановлено, и того, что требует восстановления, и того, что сейчас находится в процессе реставрации. То есть в этот специальный реестр входит все, что связано с памятниками недвижимого характера. Он нужен для Церкви. Мы имеем определенную специфику в городе Москве, потому что Москва, можно сказать, главная епархия нашей Церкви, которая состоит из двух частей: Московской городской епархии и Московской областной епархии. Московская областная епархия выделена в особую епархию под руководством патриаршего наместника, которым является митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. Поэтому там существуют все епархиальные структуры, в том числе есть и свой древлехранитель.

Хотя в целом обе эти епархии являются патриаршей областью, то есть Патриарх Московский и всея Руси управляет всем этим гигантским диоцезом, в котором около 3000 приходов. Сейчас это крупнейшая православная епархия в мире. Надо сказать, что и в Римско-Католической Церкви есть епархии, где очень много приходов. Например, в Бразилии. Но там таких огромных епархий нет. Так что можно сказать, что Москва – это крупнейший православный христианский конгломерат, где миллионы верующих, огромное количество храмов, огромное количество исторических памятников, и все это требует внимания и заботы. И работа древлехранителя даже в этой части очень объемная.

– Я, как руководитель рабочей группы по вопросам литературы, искусства и народного творчества Общественного совета Министерства культуры, связан с решением этих вопросов, в том числе и проблем музейных работников. Советская власть много чего попортила в Церкви, но при этом из того, что оставалось, создавала какие-то музеи. И сложилась целая особая каста музейщиков, людей, умеющих древности сохранять, описывать, экспонировать и так далее. Это люди, которые крепко держатся за то, что они считают своей областью. Получается, что параллельно этой профессии создается какая-то структура в лоне самой Церкви. Почему она создается? Почему нельзя было привлечь к сохранению древностей светские музеи?

– На самом деле в данный момент противоречий никаких нет. Но если мы говорим о светских людях, то это люди, которые не всегда способны понять специфику именно действующего храма. То есть если музейщики хорошо разбираются в вопросах, связанных с хранением, учетом и реставрацией каких-то предметов, в том числе и святынь, то сегодня это позволяет нам привлекать таких специалистов с их взглядами на наши святыни как на памятники истории, культуры. Тут нет антагонизма – мы работаем с музеями. Я, например, имею тесные контакты с Государственной Третьяковской галереей и с Центральным музеем древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева. Мы работаем с крупнейшими реставрационными центрами Москвы. Например, с такими, как Межобластное научно-реставрационное художественное управление Министерства культуры, Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени Игоря Грабаря.

Специалисты этих центров сегодня, после 25 лет церковного возрождения, – это уже люди несколько другой формации, их отношение к Церкви изменилось. В начале 90-х годов еще был какой-то антагонизм между музейным работником и священником – просто на подсознательном уровне, потому что музейные работники были сотрудниками идеологической сферы, они должны были быть полностью прокачанными…

– «Не отдадим ничего никому ни за что»…

– Совершенно верно. Но это одна сторона медали. С другой стороны, пришедшие в Церковь люди жестко требовали возвращения святынь во что бы то ни стало, невзирая на их сохранность, на то, что они могут быть повреждены. Я вспоминаю один ужасный случай. Поскольку люди, участвовавшие в тех событиях, уже скорее всего в мире ином, расскажу. В одном из крупнейших городов Золотого кольца России, Ростове Великом, в начале 90-х годов икона Воскресения Христова с клеймами XVII века была передана в действующий храм, который только-только открылся. И батюшка, не понимая в этом ничего, не разобравшись, поставил ее на батарею. Зимой, когда началась конвекция воздуха (к которой прибавьте влажность, отсутствие вентиляции, маленькую площадь помещения), икона эта пришла в катастрофическое состояние. А передана она была в хорошем состоянии.

Аналогичный случай был во Владимирской епархии с одной из древнейших икон, которую мы все чтим, – иконой Божьей Матери «Боголюбская», когда тоже произошли разрушительные процессы. Во многом это случилось и по вине музейных сотрудников, потому что при передаче иконы составлялись акты, в которых было прописано, что музей обязуется раз в полгода проверять ее состояние. Но, к сожалению, это не было выполнено. А церковнослужители могут не разбираться в этих вопросах. Поэтому когда уже увидели катастрофические изменения в этих иконах, начали бить тревогу, тут же сбежались со всей страны деятели культуры, реставраторы, стали кричать, что Церковь довела памятник почти до уничтожения. Слава Богу, ни в первом, ни во втором случае это не произошло – вовремя спохватились, но могло случиться и худшее.

Например, сейчас, если поехать в Стамбул (Константинополь), можно увидеть там совершенно ужасные вещи. Например, Влахернскую икону Божьей Матери, которая находится в храме, где также существует святой источник, и там огромная влажность, в результате чего икона практически уничтожена, ее уже просто нет – есть доска, полностью отслоился левкас, паволока, все осыпалось. Это трагедия.

– Вы сторонник обязательного сохранения икон и богослужебных предметов как музейных экспонатов, которые должны существовать как можно дольше…

– Совершенно верно. В материальном мире всему существует свой срок. Если не поддерживать предмет в достойном состоянии, в живом состоянии, то он просто умрет. Вот как человека лечить надо, когда он еще живой.

– Но ведь тогда при Церкви придется создавать большое количество лабораторий, музейных помещений, где поддерживались бы специальные условия – температура и так далее. Церковь сейчас может себе такое позволить? Не является ли это чем-то параллельным существующей музейной системе?

– Вопрос в том, насколько Церковь осознает необходимость этого, насколько это важно для Церкви в той или иной епархии. Опять же епархии разные у нас. Но если Церковь не будет об этом задумываться, искать формы сотрудничества со светскими музеями или создавать собственные центры реставрации, то в конечном счете это приведет к уничтожению огромного пласта наших памятников истории и культуры, наших святынь в конце концов, которые достойны лучшей участи. И если мы, как варвары, готовы только эксплуатировать и не готовы ничего вкладывать (все время говорим, что у нас нет денег), значит, мы плохо организуем свою работу. Поэтому здесь никаких отговорок ни у архиереев, ни у настоятелей быть не может.

Если человек довел святыню до уничтожения, то он повинен перед Богом и людьми. Это настоящее преступление, причем именно духовное преступление помимо всего прочего. Поэтому так больно было видеть на Афоне многие святыни в ужасающем состоянии. Например, Иверская икона Божьей Матери в Иверском монастыре. Вы знаете, когда мы туда пришли, я своим взглядом, уже привыкшим видеть недостатки, оценил состояние этой иконы, и мне просто стало страшно. Мы пытались найти кого-то, кто за это отвечает, но оказалось, что в монастыре такого человека нет. Даже игумен сказал, что…

– …«висит и висит».

– Да. «Висела и пусть себе висит дальше». Мы говорим: «Нужно что-то делать». А в ответ: «Мы не знаем, как это делать». Это безответственность, потому что сегодня эта святыня существует, а завтра с ней произойдет то же, что с Влахернской иконой, которой практически уже нет. А вот 20 лет назад моя мама покойная ездила в паломничество в Константинополь, она еще видела Влахернскую икону, живопись еще была. И даже фотография у меня сохранилась. А сегодня уже этой иконы нет.

– Вот у меня перед глазами Московская духовная академия, Троице-Сергиева лавра и, соответственно, музей – Церковно-археологический кабинет (ЦАК). В советское время это был, возможно, единственный церковный музей, где сохранилось хотя бы что-то.

– Там не только «хотя бы что-то», там огромная коллекция.

– Я имею в виду, что все остальное было разбросано непонятно где. Вы же сейчас собираете все это, реестр составляете. Но наша задача какая? Расширить подобный музей до масштабов ВДНХ? Или создать цепочку подобного рода экспозиций или музеев? Мы же не можем хранить это где-то в подвалах.

– Согласен. Говорить о создании профессионального музея, со всеми регламентами хранения, строго поддерживаемым температурно-влажностным режимом и другими параметрами не всегда уместно, не всегда возможно. Церковно-археологический кабинет создавался патриархом Алексием I, это, в общем-то, его коллекция была. А сейчас кабинет возглавляет замечательный подвижник протодиакон Игорь Михайлов, который занимается этим очень профессионально, и ЦАК сегодня – один из лучших церковных музеев, он стоит в одном ряду со светскими музеями по качеству хранения, по подбору экспозиций. Но такого рода церковно-археологические кабинеты (или по-старому – а сейчас этот термин снова введен в употребление – древлехранилища) могут себе позволить все епархии; по крайней мере, уж митрополии точно.

– То есть хотя бы один музей в епархии неплохо было бы создать. Хорошая идея.

– Да, епархиальный художественный музей или древлехранилище. Причем есть разные форматы древлехранилищ. Оно может быть в качестве музея на какой-то отдельной площадке, как, например, в Рязани – высокого уровня музей. А может быть храм-древлехранилище, это тоже вариант. Например, у нас в Москве есть несколько храмов, которые можно смело считать древлехранилищами.

Это церковь Покрова в Филях, уникальнейший собор. Его верхний храм – памятник архитектуры, культуры, истории, эпохи нарышкинского барокко. Это церковь Троицы в Никитниках – храм, уничтожить который не поднялась рука даже у варваров советской эпохи. Поэтому обстроили его зданиями так, что увидеть его практически невозможно – храм на Старой площади, рядом с администрацией президента, буквально во внутреннем дворе. Но это шедевр архитектуры, и там прекрасное собрание икон. Вот, в принципе, и такие храмы могут называться древлехранилищами, получать особый статус как места нашего соприкосновения с эпохами наших предков.

– Вот храм – древлехранилище одной иконы – храм при Третьяковской галерее, там Владимирская икона Божьей Матери.

– Там есть еще много икон, но на самом деле он действительно является хранилищем этой величайшей всероссийской святыни. Еще один аспект – мы его, кстати, упускаем – ведь и до революции было варварство, причем массовое. Например, мы всегда рассказываем о близком и дорогом моему сердцу храме – Спасском соборе Андроникова монастыря. Это уникальный собор, расписанный Андреем Рублевым. И раньше рассказывали такую присказку, как говорят, байку, что вот французы пришли и все уничтожили.

Французы действительно устроили там пороховой склад и взорвали собор. Но уничтожение фресок произошло до их прихода – они были аккуратно сбиты (это видно) по приказу местного архимандрита.  Уж не буду называть его имя, потому что оно, конечно, в истории очень темное – он просто уничтожил работу преподобного Андрея Рублева, в том числе и иконостас. А это была его последняя работа – после росписи Спасского собора он уже практически ничего не расписывал и вскоре умер.

Варварство всегда идет рука об руку с невежеством, когда человек не понимает, не разбирается, не обременен ни знаниями, ни вкусом, ни чувством красоты, ни чувством меры… Ему хочется быстрее что-то обновить. Или, допустим, какой-то спонсор дает деньги, чтобы срочно построить новый иконостас… Вот у нас сейчас такой один вопиющий случай в Александровской епархии, когда матушка-игуменья под давлением спонсоров сняла древний иконостас и сейчас строит новый на его месте. Когда спрашиваем, где древний иконостас, выясняется, что он в каком-то сарае хранится.

– На складе…

– То есть уникальные древние вещи просто выбрасываются на какое-то то ли хранение, то ли уничтожение. Или чтобы потом сказать, что ничего не сохранилось. Это же вообще возмутительно. Где здесь око правящего архиерея? Где здесь твердая рука церковная? Почему мы такое допускаем? Вот это и вызывает в обществе неверующих людей совершенно справедливое возмущение. И это вызывает возмущение и у нас, верующих людей, которые понимают, что это за действия, к чему они приводят в конце концов. Мы же не можем восстановить то, что уже утрачено. Поэтому на уровне высшего церковного управления Священным Синодом Святейшим Патриархом санкционируется создание всех этих форм, которые являются гарантом того, что можно привлечь к этому внимание, остановить варварскую руку, прекратить беззаконие и привести эти святыни к полноценному существованию, продлить их жизнь, чтобы наши потомки могли прикоснуться к ним.

– Вот этим замечательным призывом позвольте закончить нашу передачу. Очень интересная беседа. Надеюсь, мы продолжим разговор на эту тему в следующих передачах. Спасибо, отец Леонид, всего Вам самого доброго.

– Благодарю.

(Продолжение следует.)

Ведущий Константин Ковалев-Случевский, писатель

Записал Игорь Лунёв