Слово (Санкт-Петербург). Как формировались церковные и светские иерархии. Продолжение

Беседа с историком, искусствоведом Юрием Алексеевичем Соколовым. 

– Мы не всегда задумываемся о полноте значения тех или иных терминов. Мы не всегда понимаем, как взаимодействуют те или иные понятия в пространстве исторического времени. Неопределенность и относительность провоцируют  исторические манипуляции. В этом мы убедились во время нашей прошлой беседы с историком Юрием Алексеевичем Соколовым. Сегодня мы продолжим начатый тогда разговор.

Юрий Алексеевич, имеется ли какое-то своеобразие в формировании церковной иерархии в России? Когда у нас появилась автокефалия?

– Наша иерархия начала формироваться при князе Владимире. Сюда приехало довольно большое количество греческих священников. Какие это греческие священники? Что такое за Черным морем какая-то Скифия для византийцев? Императрица Анна сюда приезжала, просто пролив реки слез. Понятно, что это место гиблое; здесь такие морозы, что слово, вылетев, сразу замерзает. Поэтому сюда, конечно, отправляли людей не очень удобных в Константинополе, или в Фессалониках, или в Вифсаиде... Значит, здесь могли оказаться люди и откровенно бросовые, и люди совершенно выдающиеся, то есть те, которые за ум и активность были выведены за пределы уютного пространства Константинополя.

Понятно, что таких священников все равно на нашу огромную территорию не хватало, и приходилось рукополагать тех, кого спешно обучали. А как обучали? По-разному. В результате мы и получили, собственно, то, что получили: такое живописное христианство, которое активно вбирало в себя какие-то языческие  фрагменты, обряды. В этом есть и своя прелесть, но есть и упоение этнографией и эстетикой, что потом, в XVI–XVII веках, нам аукнется, так как все-таки хорошо бы начинать с создания богословских школ. Богословских школ у нас создано не было. И довольно долго они не создавались, а появились уже только в Московском царстве.

Что касается автокефалии, то я сказал в прошлой передаче: автокефалия – это исторически формирующийся округ. Это, конечно, касается и Русской Церкви. Мы довольно рано стали слишком большим митрополичьим округом, и этот митрополичий округ управлялся весьма самостоятельными и своеобразными государями. Вспомните, как князь Ярослав назначил сам Илариона митрополитом, не спрашивая об этом в византийской столице. А потом это становится очень распространенной практикой... Потом появляется проблема с монголо-татарами. И появляется проблема с самой Византийской империей, которая начинает стремительно катиться вниз. Мы ситуационно расходимся, мы не можем контактировать с той активностью, как это было прежде. Мы вынуждены жить сами по себе, полагаясь на себя.

Вот так, через проблемы, через трагедии, начинает формироваться самостоятельный образ Русской Церкви. Да, были проблемы, связанные, например, с западной частью Руси, потому что она уходит в Великое княжество Литовское. А митрополит Алексий, фактически глава московского правительства при Иване Красном и Дмитрии Донском, понимает, что надо из Москвы, из этого северо-запада, «выращивать» новое единое государство. В какой-то степени действительно было небрежение относительно западной части Руси, и об этом писали в Константинополь. В сущности, митрополит ведь один раз только был в Западной Руси, а во второй раз он уже оказался в Киевском подземелье у великих князей Литовских, откуда ему пришлось, намучившись, бежать. Вот и посещай западные земли своей же собственной митрополии!

Ольгерд, великий князь Литовский, очень хотел себя видеть центром нового литовско-русского государства, и, конечно, он хотел поглотить наш северо-запад с Москвой, Владимиром, Суздалем, Нижним Новгородом, Костромой и так далее. Он просит Константинополь, чтобы тот предоставил ему своего митрополита. В 1371 году появляется такой митрополит – Киприан. Правда, сразу было оговорено, что после кончины Алексия (а она последует в 1378 году) Киприан станет и русским митрополитом.

А после кончины митрополита Алексия начинается та самая проблема, которая называется «церковная замятня»... Однако здесь мы видим такой сюжет: хотя стороны апеллируют к Константинополю, ведут они себя, в общем, совершенно самостоятельно.

И вот у нас уже фактически есть Московское государство. Это XV век, время Василия Темного. В 1439 году заключается Ферраро-Флорентийская уния. Она заключается потому, что Византия в отчаянии обращается к Западу с просьбой о защите от исламской угрозы. И сдает все позиции. Сдает так, как это произошло с Советским Союзом в 1991 году. То есть сдает все! В этом Соборе участвует и наш митрополит Исидор, но мы не принимаем его решение, не принимаем решения Флорентийского Собора. В Москве Исидора посадили в тюрьму, собирались судить, но потом дали ему бежать (а что делать с митрополитом?).

Вот с этого момента мы перестали быть вообще зависимы от Константинополя. По сути, это и есть окончательное проявление нашей автокефалии. А то, что патриарх появился только при Борисе Годунове (правильнее сказать  – при Федоре Иоанновиче и Борисе Годунове, в 1589 году), – это уже дело техническое. Автокефалия уже была. Повторяю, автокефалия – это то, что формируется в драматургии исторического развития постепенно и в один момент становится очевидностью.

– А как вообще могут сосуществовать Церковь и государство?

– Сложно. Об этом очень подробно рассуждал и написал об этом целую книгу Августин Блаженный в самом конце истории Римского государства. Понимаете, государство – это то, что создается людьми. А все, что создается людьми, создается из тлена, это временно. Это объединение, которое сейчас создается, а через какое-то время распускается, потому что время ушло и целесообразности больше нет. Государство формируется по причине мирской целесообразности. И управляется оно тоже исходя из мирской целесообразности – правилами (мы их называем законами). Эти законы мы меняем. Мы не можем их не менять, потому что меняются обстоятельства.

Церковь же создана Господом, она не управляется законами, она управляется Заветом. Завет не меняется ни при каких обстоятельствах. В отличие от мирской этики, эстетики это совершенно неподвижная категория; категория, которую нельзя, я бы сказал, и толковать. Когда говорят «не убий» – это значит нельзя убивать. «Не укради» – нельзя воровать. А при каких обстоятельствах? Ни при каких нельзя. Понимаете? Это не обсуждается. Церковь состоит из максим; если хотите, это абсолютно идеалистическая система. Абсолютно! Она рассчитана на пространство за горизонтом и исходит из совершенно другого критерия. И мы приходим в Церковь по той причине, что здесь максима, здесь разговор совсем о других – не мелких, не бытовых, не тварных, не оскорбительных – категориях и явлениях.

Как быть в этой ситуации? Блаженный Августин говорит, что можно, конечно, Церкви попробовать «сожрать» государство, то есть Церковь становится государством. Что из этого будет? Отравится. Церковь перестанет быть Церковью. Потому что надо будет вести войны (это же реальный мир), надо будет принимать законы исходя из целесообразности и так далее.

Есть другой вариант: Церковь подчинится государству, растворится в нем, появится такая симфония... Но это невозможно, потому что тогда Церковь – явление идеалистическое, бесконечное и вечное – начнет подчиняться не вечному, не бесконечному, а временному и тварному. Не может быть целое в части, это оксюморон! Августин Блаженный и говорит, что никак не может, это всегда страдания. Как можно христианину быть в этом мире – не страдая? Никак. И смысл его пребывания в этом мире в страдании. Как может Церковь быть органична с этим миром? Никак не может: она сама по себе жало в плоть сатаны.

– Спасибо, Юрий Алексеевич! К сожалению, наша передача подошла к концу, но я очень надеюсь, что мы с Вами продолжим разговор на эту тему в одной из наших следующих передач.

Дорогие телезрители, всегда полезно внести ясность и изначальный смысл в наши относительные знания. Спасибо, что были с нами. До новых встреч!

Ведущая Екатерина Соловьева

Записала Нина Кирсанова