Слово (Санкт-Петербург). Художник Михаил Васильевич Нестеров

Юрий Алексеевич, на кого из своих предшественников мог опираться в своем творчестве Михаил Васильевич Нестеров и насколько согласуется его творчество со временем заката империи?

– Дело в том, что сам Нестеров как художник не сразу вышел на христианскую тему и, в общем, как известно, не до конца своей жизни на ней задержался. Хотя скорее всего мы можем говорить о настоящем, подлинном, искреннем христианине. Он родился в Уфе в семье патриархальной, интеллигентной, провинциальной, со всей добротностью, этой семье свойственной. Учился в гимназии. Когда он приехал в Москву и поступил (довольно рано, в 15 лет) в Московское художественное училище живописи, ваяния и зодчества, то здесь нашел свое место и своего учителя. Это был уже старый, больной, сходящий с художественной орбиты Перов, который утратил свое лидерство, но остался хорошим преподавателем, чье влияние на Нестерова определило круг и его творческих интересов. Это бытовой жанр, создание работ в стиле самого Перова (кто-то с кем-то поссорился, кто-то нашел птичку, кто-то где-то пошел на охоту, кто-то пьяненький лежит под забором).

Потом Перов стал совсем плох, Нестеров уехал в Петербург в надежде поступить в Академию художеств. Он поступил, потому что три года в Москве были хорошей базой для профессиональных занятий живописью. Далее – рациональная работа в мастерской Чистякова. Напоминаю вам, это учитель и Сурикова, и Репина – Боже мой, кого он только не учил! Практически все художники второй половины XIX века так или иначе через Чистякова прошли. Но Нестерову он показался уж больно жестоким в своих требованиях. Нестеров уехал обратно в Москву. Перова здесь уже не было среди учителей, и он стал учиться у Саврасова. Это был удивительный художник. Саврасов – это «Грачи прилетели». Это автор работы, в которой впервые художник на русскую природу взглянул пушкинскими глазами и оказался адекватен пушкинскому взгляду. Он, наверное, пытался сформировать Нестерова как пейзажиста. Это было очень полезно, потому что впоследствии это в творчестве Нестерова прорастет, ведь Нестеров – создатель своеобразного пейзажного бренда, именно нестеровского, узнаваемого. Но это будет потом, а сначала он в поисках того, где бы приложить свои усилия, занялся историей, потому что это было модно. Потому что были братья Васнецовы, был Шварц, Суриков. Потому что была в это время мода на «русскость» (появляется  русский археологический стиль и в архитектуре), и Нестеров хорошо вписывается в эту стезю…

Не сразу он находит свое предназначение. Оно определяется в известной степени как результат поисков того, зачем искусство нужно.

– А можно ли рассматривать творчество Михаила Васильевича в контексте религиозного возрождения, ясно выраженного в русской философской мысли в конце XIX – начале XX века?

–  Совершенно поразительны работы Нестерова, но одну он считал лучшей в своей жизни и говорил так: «Я умру, вот эта работа останется». Это «Видение отроку Варфоломею». У него много таких работ, и у них есть одна особенность, которая всех их объединяет:  погруженность в пейзаж, которая присутствует даже в последней работе, где представлен поиск Святой Руси, – такая русская православная демонстрация (понятно, что это образ). Все эти работы словно погружены внутрь русского пейзажа – особенного, зыбкого, весенне-летнего. Это то, на что, кстати, обращал внимание Репин: приходит время, когда мы открываем для себя переходные формы – это не само состояние «зима», «лето», «осень», а вот то состояние перехода, в котором еще есть весна, но уже есть лето, но не тяжелое, а какое-то прозрачное, где вот эти удивительные стволы берез, словно стержни, проходят. Этот пейзаж присутствует везде, он в такой же степени реалистичен, как и нереалистичен. Это словно бы мы видим с вами одно и то же, но с разных проворачивающихся ракурсов. Это то, что, наверное, можно назвать снами о Руси Святой.

Это и есть, собственно говоря, сны: в этих работах мы с вами не встречаем того качества, которое всегда было присуще русскому искусству до этого времени, – это героический мощный позыв, победоносность. Здесь перед нами некая звенящая тишина внутри молитвы… Но время-то какое грядет?.. Здесь Нестеров действительно оказывается художником, который удивительно совпадает с временем «Мира искусства». А что такое «Мир искусства»? Это разочарование, усталость от социальной темы, от этоса, который превалировал над эстетикой в искусстве. Ведь даже великий Репин первый закричал о необходимости искусства ради искусства. Что такое возможности искусства? Это возможности создать иллюзорный мир, замкнутый в самом себе. Вот это и присутствует на самом деле у Нестерова. Очарование его работ заключается в том, что мы тоже видим эти сны о Руси Святой, и они нам бесконечно дороги – но это, к сожалению, не действительность.

– Юрий Алексеевич, а как сложилась судьба Михаила Васильевича Нестерова в годы революции, репрессии, террора? Неужели его творчество не получило резонанса в дальнейшем развитии русского искусства?

– Я думаю, что нельзя назвать жизнь Нестерова трагической. Да, это все было очень непросто. Человек, живший в двадцатых-тридцатых годах,– это человек, который так или иначе соприкасался с властью и где-то мог поскользнуться. Редко кто не поскальзывался. И Нестеров тоже поскользнулся и даже две недели сидел в тюрьме; и дочь его тоже какое-то время сидела. Но все-таки Нестеров – это советский классик. Как, кстати сказать, и почти все его товарищи по миру искусства, современники – Остроумова-Лебедева, Конёнков и Фаворский. Они все были приняты Советской властью, награждены, работали по специальности.

Нестеров получил орден Трудового Красного Знамени, среди художников он один из первых был награжден Сталинской премией, ему присвоено звание «Заслуженный деятель искусств». Нестеровым создана знаменитая серия портретов представителей русской интеллигенции – это Щусев, Кругликова, Абрикосов, академики, писатели, архитекторы и художники. Он жил в кругу людей, дорогих ему. Их ценные черты он сохранял в своем творчестве, и это были работы, которые не требуют никакого снисхождения. Все, что сделано Нестеровым в это время, без всякого преувеличения является квинтэссенцией жанра русского психологического портрета.

Записал Александр Воронцов