Рассказ отца Павла о своей долгой и непростой жизни, неразрывно связанной с драматической и сложной историей Церкви в советское и постсоветское время. Часть 1

На вопросы телезрителей отвечает протоиерей Павел Красноцветов, настоятель Казанского кафедрального собора. Передача из Санкт-Петербурга.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Наша сегодняшняя тема – «Сравнение времен». У отца Павла огромный жизненный опыт, и мы постараемся проникнуть во все исторические вехи, которые сопровождали жизнь батюшки.

– Вы знаете, мне сперва хотелось бы поздравить Вас с дьяконским саном, возведением Вас в ангельское достоинство. Это было вчера, это торжественный, радостный и трогательный день для каждого ставленника. Поэтому я Вас поздравляю и желаю, чтобы Господь благословил Ваше служение на благо Святой Русской Православной Церкви. Дай Вам Бог здоровья.

– Спаси Господи, батюшка!

– «На старости я сызнова живу, минувшее проходит предо мною…» Это будет как раз отвечать заставкой к нашему разговору…

Мне хотелось бы сказать, что жизнь каждого человека разделяется на определенные периоды – возрастные и те, которые сопутствуют деятельности. Возрастные – это детство, юность, зрелый возраст, окончание школы (духовной в данном случае) и дальше служение Богу в Церкви. Вы знаете, для меня самое трогательное воспоминание – это детство. Чем оно трогательное? Во-первых, мы жили в семье священника. Дед мой был священником, служил он в селе Арамашево. Он уехал из Москвы, окончил университет, после университета стал священником.

Начинается революция, они бегут в Сибирь и там обосновываются в селе Арамашево. У моего деда было шестеро детей. Старший, Григорий, мой отец, к тому времени женился (это 30-е годы). В 1930 году дедушку забирают на пять лет в лагеря. Отца забирают в 1932 году в армию, она называлась трудармией. Тогда был такой период, до 1936 года были лишенцы. Это люди, которые не могли иметь избирательных прав и паспортов. Их забирали в трудармию, не просто в армию. Отца отправили на Дальний Восток, он строил как раз первый БАМ, тогда он строился около Благовещенска и дальше на Хабаровск.

Осталась моя мать. Она вышла замуж молодая, семнадцати лет, и осталась с двумя детьми (старший – мой брат, он родился в 1930-м, я в 1932-м). Нас из церковного дома выкинули на улицу. Вот воспоминание, которое рассказывала мать (я, конечно, не помнил младенчество). Мы с котомками, на санках, мать повезла нас неизвестно куда. Никто не принимает. Село Арамашево было большое, пятьсот с лишним домов, храм был большой, хороший – и никто не принимал: боялись. Поповские дети…

Еще была бабушка. Ее в этом же году забрали в тюрьму, отвезли в Тюмень. Тюмень, Тобольск – как раз этот район. И мы остались – мать двадцати лет, нас двое, с ней золовка и деверь. Золовка – это сестра моего отца, а деверь – его брат. Ему девять лет, а ей четырнадцать. Выкинуты на улицу, ходили, никто не пускал. Пустил нас китаец, который жил при нашем селе, в отдалении. Дедушка его крестил, китаец женился на русской девице, у него была семья, он был горшечником. Он нас приютил. Там мы жили целый год. Была печка, где обжигали горшки, и мы на этой печке жили. Вот такая история. Она вспоминается, потому что мать рассказывала и говорила, что было тогда, какая трудность… 

Потом бабушку выпускают из тюрьмы, она устраивается в Тюмени в семье врачей, преподает музыку. Она имела музыкальное образование. Бабушка выписала нас из Арамашево, купила домик. В 2001 году я ездил в Тюмень (деда там расстреляли в 1937 году, он  там похоронен), и мы нашли этот домик. До его козырька я доставал рукой. Два окна, как две дырки застекленные. Вот такой она купила домик, там мы жили по приезде. Мать рассказывала, как однажды рано утром постучали в окно: «Красноцветовы здесь живут?» Отец! Его через три года отпустили из трудармии, он нас нашел. Вот вспоминается детство.

После этого с отцом жизнь была уже более-менее налажена. Он был человеком очень талантливым, окончил курсы рентгенотехников (которые устанавливают аппаратуру) в Свердловске. Мы стали жить более-менее прилично. В 1937 году дедушку забрали. Он тоже приехал в Тюмень после пяти лет с Урала, служил там во Всехсвятском храме. В этом храме я тоже был в 2001 году. Забрали его в 1937 году. Двенадцатого июля мы как раз были у бабушки с дедушкой в гостях (они жили на другой квартире), и отец сфотографировал всех нас, и дедушку тоже. Ночью его забрали. Двадцатого октября его расстреляли. Расстреливали в подвале НКВД. Я был и на том месте, где это было (место снесли). Расстреляли пятьсот человек в Тюмени, население которой было всего около 40 000.

Вы знаете, интересно. Один человек прислал книгу – исследование расстрелов и репрессий в Тюмени. Он сам еврей, сын агронома, образованного, тоже расстрелянного, и корреспондент. Он составил эту книгу со всеми подробностями. Он попал в хранилище КГБ и там открыл эти документы. Есть интересный, поразительный документ. Пришло распоряжение из Москвы, предписание – расстрелять 500 человек и сослать 10 000. Эти товарищи всё выполнили и пишут в Москву письмо: «Просим увеличить квоту расстрела». Им присылают: расстрелять еще 50 человек. Расстреливали всех, даже конюхов, которые не нравились… Вот такая интересная история. Это период, который, конечно, сейчас всегда у меня на памяти. Очень трудное время для России, для народа, для Церкви, для священников – расстрелянных…

Следующий период – наверное, уже когда начинается война 1941–1945 годов. Отца забирают в армию, но его, как специалиста по теперешней физиотерапевтической технике, оставили в госпитале в Омске. А мы жили в Исилькуле. Исилькуль – тоже был интересный городок, небольшой, на границе с Казахстаном. Омск, Исилькуль – а дальше Петропавловск (казахстанский). Там мы начали учиться, ходить в школу. Почему мне запомнилось это время: туда в 1942 году приезжает семья из Санкт-Петербурга (тогда Ленинграда), из блокады: моя бабушка (папина мать) с папиными сестрой и братом и с моей двоюродной сестрой. Двоюродной сестре было двенадцать лет, она  на год меня старше. Бабушка и двоюродная сестра были весом с детей, их носили на руках. Их отвезли в больницу. А дядюшка Вадим и тетя Таня, моя тетушка, были молодые, еще держались на ногах. Вот это время… Мы жили на территории больницы. Отцу, как специалисту, там выделили квартиру в маленьком саманном доме: комната, кухня. Комната 18 кв. метров и кухня 5. И туда приехало еще четверо человек – и нас шестеро. Все мы там поселились, жили на полу, от стенки к стенке стелился половик, на него клались подушечки, и мы там спали все подряд. Вот такая была жизнь.

Потом отца забирают в армию, и мы остаемся без него. Мать устраивается работать. Мне хотелось бы сказать, что то время – очень сложное и трудное. Война. И знаете, у нас сообщение было только радио, это черненькое. Но у нас два дядюшки были на фронте, и мы, естественно, переживали, молились. Почему я вспомнил бабушку? Когда она приехала из осажденного Ленинграда, мы дома еще как-то… Тогда все было опасно – проявлять себя как христианин, носить крестики. Мать зашивала их куда-то. Дома тоже были соседи. Мы как-то не молились вместе. Мать перекрестится как-то там… А бабушка приехала, она уже была пожилая, и когда мы летом мальчишками бегали по улице, кричала: «Ребятки, вечер, приходите, пойдем помолимся!» И мы шли. Все вставали с ней, у нее были иконки. Она, кроме того, была художницей, у нее был написан Спаситель в терновом венце. Мы вставали около нее, и она читала вечерние молитвы. Почитает – потом говорит: «Ну, идите играйте». А сама еще оставалась, долго молилась. Мы уже ложились спать, а она все молилась. Вот это – молитва, и она мне, конечно, запомнилась.

Наверное, этот период такого сложного, трудного времени в жизни страны, в жизни нашей семьи с молитвой, конечно, отложился. Вы знаете, это повлияло на все остальное течение моей жизни. Мы переехали тогда из Исилькуля в Омск, отец там работал в госпитале. В 1945 году окончилась война, и он работал там как вольнонаемный. А в Омске был Крестовоздвиженский храм. И он стал туда ходить – в шинели, на клирос, петь в хоре. И я с ним приходил, и старший брат, мы приходили и подпевали в хоре. Получилось так, что приехал один человек – личность, которую интересно отметить. Митрополит Новосибирский и Барнаульский Варфоломей (Городцев). Он всей Сибирью тогда заведовал – от Омска до Владивостока. Он приехал на праздник Воздвижения Креста Господня в Омск, служил, и папа стоял, пел на клиросе.

Был там тогда интересный священник. Вот помнятся мне все те времена, а сейчас время забывается… Старый протоиерей, тоже после десятилетки, отсидевший, пришел из тюрьмы. Академик с академическим значком, он кончал Казанскую духовную академию до революции в двадцатых годах. Звали его Феофан. В соборе было всего три священника и дьякон. Владыка беседует с о. Феофаном и говорит: «Как бы кого-то найти нам из верующих, чтобы поставить дьяконом, а вашего дьякона (он имеет практику) – во иереи, чтобы у вас тут было…» Отец Феофан отвечает: «У нас тут сын священника молится, в хоре поет». Владыка просит: «Ой, позовите». И они позвали моего отца в алтарь. Владыка Варфоломей поговорил с ним, как мол, Вы смотрите? Он отвечает: «Как Вы благословите». У меня, конечно, в памяти осталось, я прислуживал в алтаре, помню службу, всё. Отец говорит, мол, опыта, практики нет, сейчас пою. Владыка ответил: «Хорошо, я через месяц-полтора приеду, готовьтесь».

И вот отец приходит домой и говорит нам (а нам по десять-двенадцать лет, мама и нас пятеро детей): «Так и так, ребята, владыка предлагает мне сан дьякона, как вы смотрите?» Мы все: «Папа, да, мы согласны! Мы тебя поддерживаем». Он сказал: «Ну все, на семейном совете решили». И стал готовиться.

Папа меня все время, конечно, брал в храм, я в 12-13 лет уже начинал прислуживать в алтаре, выходить со свечой. Владыка приехал, по-моему, на праздник 4 декабря – Введение во храм Пресвятой Богородицы. Я был у него посошником. Я стоял на амвоне, мальчишка, а напротив меня стоял служитель этого храма – карлик Вася. Он стоял со свечой. Он одинакового со мной роста, мне 10-12, а он такой же маленький. Вот это у меня осталось в памяти. Это первое участие в службе.

Но что я хотел сказать в связи с Вашей дьяконской хиротонией… Отец был рукоположен во дьяконы. Но он работал еще в госпитале рентгенотехником, оборудовал всю эту сложную аппаратуру, ремонтировал, устанавливал. Я помню, что тогда он применил первый электромагнит для вытаскивания из тела осколков, если они были под кожей или где-то… Это было тогда его применение электромагнита. И вот он приходит в свой госпиталь. Его вызывает начальник – полковник медицинской службы и обращается: «Отец дьякон, поздравляю вас с ангельским чином!» Отец удивился: полковник медицинской службы… А тот говорит: «Моя мама туда ходит, мы верующие». Вот представьте себе, в то время сохранились еще такие люди! И конечно, это тоже одна из примет эпохи: была страшная война, и многие люди обращались к Богу – и на войне, и в тылу молились.

Следующий период – начинается новая служба в Омске, приезжает владыка Алексий. Его фамилия – Пономарев. Он приехал из Канады. Он был священником, уехал туда с семьей, его направили до революции служить в приходе Русской Православной Церкви. Он там жил с семьей, его матушка там умерла, остались две дочери. Там его рукоположили во епископы. А когда кончилась война… Вы помните, был такой митрополит Вениамин (Федченков), он был потом Саратовским. Он был тогда в Америке представителем, как бы главой нашей Зарубежной Церкви, Московской Патриархии. Он организовывал этот лендлиз, помогал в поставлении продуктов, американской тушенки… Потом вернулся в Россию. Митрополит Николай (Ярушевич)… В то время, после войны, была такая пропаганда – возвращайтесь, русские, в Россию. И многие священники возвращались, в частности в Петербурге было два священника (один протодьякон, потом он служил в Загорске, и один преподаватель, сейчас забыл его имя).

И вот владыка Алексий (Пономарев) тоже вернулся. Ему дали кафедру, выделили из Новосибирской и Барнаульской епархии (владыки Варфоломея) Омскую и Тарскую кафедру. Он получил место служения там. Отец у меня, надо сказать, довольно… бородка темненькая, такой симпатичный, был он уже такой, как вам сказать, благочестиво настроенный дьякон. И владыка Алексий его сразу сделал себе секретарем. Отец стал служить, а я потихоньку прислуживать в алтаре.

Естественно, Вы знаете, в то время было опасно священникам и молодым быть там. За отцом стали ходить какие-то люди. Однажды, когда он шел со службы, двое остановили его и говорят: так и так, Вы секретарь, а мы оттуда; мы хотели бы, чтобы Вы нам давали сведения, как ведет себя Алексий. Но отец помнил своего деда, помнил это все, и через месяц он подал владыке прошение с просьбой уволить его за штат. За это время он списался с владыкой Варфоломеем и попросил его, чтобы он принял его туда, чтобы бежать из Омска в Сибирь. Владыка Варфоломей написал: «Я вас назначу дьяконом в город Алейск. Там очень хороший священник отец Стефан. А это сослужитель нашего деда, был недалеко от Арамашево. Он отсидел десятилетку, его не расстреляли… Отец пишет: «Владыка, да это наш знакомый!»

И вот мы приехали туда. Отец бежал из Омска, хотя Омск был все-таки большой город, столица почти, еще и Сибирь была ведь тогда до Новосибирска. И вот мы приехали в Алейск, а это маленький городок, храм деревянный, на берегу речки маленькая деревушка. И меня сразу этот батюшка взял пономарем и алтарником в алтарь работать. Четырнадцать лет мне было, 1946 год, и я стал уже платным пономарем: мне платили зарплату, я убирал алтарь, прислуживал во время богослужения, звонил на колокольне. Колокольня была деревянная, колоколов не было, но висело две рельсы: одна большая, длинная, другая покороче, и три маленьких колокола, которые ребята какие-то принесли продавать и их купили. И вот я каждый раз перед службой залезал на колокольню и билом железным бил по этим рельсам, получался такой трезвон, и в колокола. Собственно, это начало моей церковной деятельности.

Я хотел сказать, что тогда ведь было очень сложно, это 1947 год, зверства коммунистов и все прочее. Но когда отец приехал в эту деревню, там был совхоз, в котором была техника. И там у них сломался движок, они искали-искали, отец говорит: «Да я вам сделаю». И он им исправил этот движок, там электростанции не было, от движка работало. Я помню, огромный якорь и переплетку мы с ним вместе делали. Представьте себе: трактор сломался – он трактор исправил, там у него зажигание испортилось. Таким образом, этот самый, который был главным коммунистом, в то же время не мог ничего сделать: отец молодой, но без него ничего не выходило. Не было мастера. И вот, вы знаете, он даже нам летом давал лошадь, батюшка настоятель строил домишко церковный, и я тогда возил кирпич. Вот так, пятнадцать лет мне было, нагружал целую тележку кирпича на лошади, вез и сгружал ее, потом от дома нагружал шлак и вывозил там, сваливал. Так что работа была в пятнадцать лет.

Почему я говорю? Я читал интервью владыки Варсонофия, где он рассказывает о своей жизни. И вот та наша жизнь была довольно давно, и он жил в деревне, пас скотину, работал тоже с десяти лет. И вот так я работал в Алейске, 1947 год. И пришли к нам журналы Московской Патриархии, а в августовском номере был прием в семинарию: какие правила, какие нужны знания, что сдавать, какие экзамены и какие справки. Это было так: я сидел сторожем на крыльце вечером, поздно, с ружьем. Это ружье было заряжено и не спущен курок, представьте. Я не соображал ведь, мальчишка. И ко мне брат с другом подкрались – и через забор, а я хватаю ружье и кричу: «Стойте, стрелять буду». Ведь только бы нажал на курок – и все бы. Такая вот была история.

Я прочитал правила приема, и у меня возникло такое желание. А я ведь не учился, бросил школу, потому что работать нельзя – там школа рядом была, не примут. И я два года пропустил, и потом уже, будучи в Барнауле… Из Алейска отца перевели в Барнаул дьяконом, и меня тоже приняли пономарем в алтарь, и убирать, и топить. Храм кирпичный, каменный, хороший, большой – Покровский, и сейчас стоит. И вот я там тоже был пономарем. И там я как раз стал задаваться целью, что мне нужно окончить хоть какую-то школу. У меня было пять классов. И я пошел в школу рабочей молодежи, а там спрашивают: «А где Вы работаете?» Я говорю: «Вы знаете, я сейчас не работаю, я ищу, но я ремонтирую электроприборы». Но я правда умел, знаете, плитки тогда были такие с пружинками, отец научил. Я сказал, что сейчас ищу работу, приняли мои документы и больше не спрашивали. И так вот два года проучился: год в Барнауле, потом отца перевели в Кемерово, и там я окончил семилетку. После этого сразу подал документы в Загорск, а там у меня бабушка наша жила, которая была из блокады, и тетя Ира. И я к ним приехал, поступал в семинарию.

Семинария – это следующий период в моей жизни, ведь тогда было очень сложно. Во-первых, преследовали, понятно, священников еще сажали. Сейчас мы находим в нашем календаре: 1947 год – расстрелянный священник. Я приехал в 1951 году, а в 1950 году посадили в тюрьму владыку Вениамина, который был потом в Саратове. Почему посадили? В семинарии он был инспектором и преподавал гомилетику. Один из посаженных был студент семинарии Дудко, он служил в Никольском храме на Петропавловской площади в Москве, где служил митрополит Николай (Ярушевич). Храм этот снесли, сейчас постановили восстанавливать на этом месте Петропавловский храм. И еще один студент был посажен, его фамилию я уже сейчас не помню. С Дудко я встречался, знал его, а этого нет. И вот их троих посадили за антисоветские разговоры. Это был 1950 год.

И все равно мы все-таки пошли, нас было 80 человек в первом классе.  В 1951-м приблизительно пятьдесят человек поступало из России, пятьдесят – с Украины, потому что Украина только что присоединилась, после 1945 года часть Западной Украины вошла в состав Советского Союза. И естественно, что там не забыли еще Бога и там еще не работала так пропаганда, как у нас. При немцах во многих храмах служили, так же, как у нас, помните, была Псковская миссия, судебный процесс, посадили, в частности, отца Ливерия Воронова. Первый канал, по-моему, собирается сделать о нем большую передачу, завтра, кажется, будут записывать у нас в соборе. Отец Николай Преображенский – племянник отца Ливерия Воронова. Отец Ливерий Воронов был очень талантливый человек, профессор, доктор богословия, замечательный человек.

Я поступил в семинарию, и, наверное, там личность, которая была для меня очень дорога и интересна – это Константин Нечаев, в последующем митрополит Питирим (Нечаев) и председатель издательского отдела. Он служил в Подмосковье, в Волоколамске. Мы были у патриарха Алексия (Симанского) вместе с Антонием (Мельниковым) – это наш тогда ленинградский митрополит Антоний – иподьяконами. Отец Антоний (Мельников) раньше на год окончил, а Константин (Нечаев) в 1950 году окончил. В 1951 году был торжественный акт открытия академии (а мы первый год только приехали), где была его лекция на тему о христианских фресках, которые находятся в Риме, в подземельях. Там были фрески: пастух, несущий агнца на плечах, это Господь Иисус Христос несущий, потом «Оранта» молящейся Божией Матери, это на стене было. Он об этом рассказывал очень интересно и содержательно, я до сих пор помню, с 1951 года.

И, вы знаете, он был дружен с моим зятем. У меня две сестры жили в Загорске с тетей Ирой: это вот Вера, которая была у нас в Сибири, и Галя, которая была под немцами, с матерью попала. И эта Галя вышла замуж за отца Андрея, который закончил семинарию тоже в 1950 году вместе с Костей Нечаевым, они дружили. И Константин Нечаев ходил к бабушке, а бабушка была человек образованный, старой закалки, с ней можно было говорить, она довольно хорошо знала Писание, святых отцов. И когда он узнал, что я из той семьи, он стал как-то относиться ко мне особенно покровительственно. Он не давал мне каких-то поблажек, но поддерживал.

Так получилось, что он сыграл в моей жизни большую роль. Для меня он был образец, а он был такой высокий. Он не стал жениться, стал дьяконом и служил у патриарха в домовом храме, а у нас преподавал тогда Новый Завет. Он уже принял сан, но не женатый, целибатом. Кто-то из наших ребят спросил: «Почему Вы не женились?» Он говорит: «Вы знаете, у меня вот такая твердая философская  позиция, что я не смогу трудиться полноценно в Церкви, имея семью, о которой нужно заботиться, которую надо кормить, одевать. И я решил, что я буду посвящать себя полностью трудам и жизни Церкви». И он всю жизнь так прожил, он был интересный человек. Это вот такая личность, он для меня был примером.

Я закончил семинарию и потом рукоположился у себя в Барнауле, женился на девице Лидии Ивановне, познакомился под Москвой. А в Барнауле владыка Варфоломей был еще жив, он отца рукоположил в 1952 году во иереи, он был в Барнауле священником; моего младшего дядю Вадима рукоположил во иерея, и он был настоятелем в Красноярске; второго дядю Владимира рукоположил, и он служил в Новокузнецке дьяконом, это Кемеровская область. И я приезжаю, семинарист, а семинаристов тогда немного было, во всей Новосибирской епархии было только четыре семинариста, окончивших дореволюционную семинарию, старички; два семинариста были, которые закончили в 1950–1951 году; и третий я приехал.

Я подал прошение, мне назначили прибыть в Новосибирск, готовиться. Я на клиросе читал, целую неделю трудился, и потом владыка меня в отдание Преображения рукоположил во дьяконы. Вот так пошла уже другая стезя, дьяконская. Я прослужил там всего три дня, а на Успение меня рукоположили во иереи и назначили приход в Кемеровской области, город Киселевск. Город Киселевск – это шахты, и на краю была деревушка Панюшово, там  была деревянная церковь великомученика Димитрия. Это уже другой период.

– А родители у Вас к этому моменту были еще живы?

– Отец умер в 1961 году, у него была очень серьезная болезнь, рак, поэтому в 1955 году, когда я рукополагался, он служил священником, мама была жива. У меня еще были братья и сестры шести-семи лет, нас восемь человек детей было. Поэтому когда я приехал, я готовился к рукоположению, меня назначили в Киселевск, отец меня наставлял, дал мне Служебник, иерейский молитвослов и сказал: «Вот, по нему готовишься к службе», – и объяснил, как и чего, как готовиться. Потому что когда я проходил практику, там некогда было, только все изучал. Нас в семинарии-то учили, как читать, а вот когда возьмешь… – и не знаешь, что дальше-то читать. Указания есть, конечно, в конце книги.

И вот Киселевск, маленький городок. Мы с супругой приехали туда, там был настоятелем очень интересный человек, отец Анатолий Червонецкий. Если я по-русски Красноцветов, то он по-украински Красновский. Он отнесся ко мне так по-отечески, он был уже пожилой, после десятилетки, он там жил с семьей тоже, у него матушка и дочь с сыном. Дочка вышла замуж неудачно, муж бросил ее, уехал, а она с сыном жила, мальчику восемь лет было. Первое прохождение моей такой уже приходской практики было под его руководством. Он был из Харькова, притом у него был бас. К шестидесяти годам голос у него уже, конечно, сел, а до этого (он мне намекал) был в Харькове протодьяконом, потом его сослали и он стал священником. Он был тогда еще только протоиереем с наперсным крестом, хотя ему было шестьдесят (десять лет лагерей не засчитывались в стаж). Он меня руководил. И там был уполномоченный в Кемерово, человек злобный. Настоятель был из тюрьмы, поэтому он его давил как хотел: «Нельзя это, нельзя то, не делайте это, только вот это – и всё». И он, естественно, старался не выделяться и делать как-то так, чтобы не раздражать этого уполномоченного Совета по делам религий при Совете Министров по Кемеровской области.

Я должен был, после того как получу указ, ехать с этим указом в Кемерово и там представляться этому уполномоченному, и он давал регистрацию – право на служение в этом приходе, без этой справки никто бы меня не пустил в храм. Когда я первый раз с ним встретился, он, старый кэгэбист, сидя развалившись, сказал: «Ну что, приехал тут просвещать? Без тебя тут некому просвещать? Окончил семинарию, что ты тут ищешь? Деньги хорошие хочешь?» Я говорю: «Нет, просто у меня отец, дед служит, и я тоже пошел служить… Больше ничего я и не хочу». Я видел сразу, что он принял в штыки, что это для меня будет проблемой, и так оно и оказалось. Он нашел повод пригрозить мне, что отберет регистрацию. Кто-то из Почаева прислал нашей хозяйке посылку с иконками (а мы у хозяйки снимали комнатку в деревенском домике под соломенной крышей), притом иконки тогда были примитивные, не теперешнего нашего софринского производства, а такие, их на Украине делали: фотографии на фанерке и вокруг металлический ободок из консервной банки.

У нас-то было две иконы – благословение родителей, Владимирская и Спаситель, хорошие такие, небольшие. И я, естественно, взял оттуда икону святителя Николая, у нас ее не было. Доложили уполномоченному, что Красноцветов там распространяет иконки. И меня вызывает наш настоятель и говорит: «Отец Павел, уполномоченный очень злобно требует Вас в Кемерово. Что делать? Давайте думайте, что делать, что Вы там торговали?» Я говорю: «Ничего я не торговал, это моей хозяйке прислали. И она не знает, кто прислал, просто адрес где-то взяли, кто-то был, видно, и прислали на этот адрес. Она заплатила десять рублей за посылку, посмотрели, она меня позвала, я говорю: иконки какие-то – ну и взял иконку». Всё, вызвал меня уполномоченный и давай орать: «Я тебя… ты у меня попадешь еще туда, сядешь…» Всё, я вижу, что жить там не дадут.

А когда я стал проповедовать, я понял, что не хватает у меня знаний, семинария – это все-таки больше введение в богословие, чем само богословие. И я отцу Анатолию говорю: «Отче, милый, я буду подавать прошение в академию». А у меня была одна «тройка» по догматике. Вот такая тоже печальная история. Когда мы сдавали в четвертом классе экзамен, преподаватель догматики сказал: «Определение Вселенских Соборов только начало учите, а все содержание дословно не надо». А был владыка Вениамин на экзамене, он говорит: «А дальше?» Я стою и не знаю, что говорить, начало прочитал: «Изволися Святому Духу и нам…», а дальше нужно сам текст, а я стою… Рассказал следующий вопрос, и он поставил «тройку»: не знает определение Собора. А там же полтора листа печатного текста, и это надо было выучить.

Я подаю прошение митрополиту Варсонофию, а он уже скончался в 1956 году, и там на кафедре сидит Венедикт, который был в ссылке в Омске, когда отец рукополагался в дьяконы. Он был в Омске сосланный, не имел права служить, это епископ Венедикт, который был здесь, в Питере. Отец с ним был знаком, и у нас есть его дарственная фотография отцу. И вот он сидит в Новосибирске, исполняет обязанности митрополита. Мое прошение увидел – «Благословляется поступить в академию». Всё, я собираю свои вещи, на поезд – и уезжаю в Москву. У меня уже родился первый ребенок, а под Москвой у меня теща работала, мама моей супруги. У нее была комнатка, мы к ней приехали втроем летом, и через два-три дня я сразу поехал в Загорск, в академию. И вдруг в академии навстречу мне идет Константин (Нечаев), то есть уже архимандрит Питирим (Нечаев): «Павлуша, ты чего здесь?» Я говорю: «Вы знаете, приехал поступать в академию…» Он сказал: «Так у нас заочный сектор еще не открыли, в Питер надо». Я говорю: «Что делать? Как там ехать?» – «Ну ладно, давай так: устраивайся, и все в порядке будет».

И когда я пошел из лавры, я встретил еще одного человека, отца Афанасия Кудюка. В мое время учебы он учился на четвертом курсе академии (он иеромонах) и заведовал библиотекой, помогал (там был дедушка, а он был заведующий), и он давал нам запрещенную литературу (Достоевского «Идиот», «Братья Карамазовы»). Он не имел права давать, а мы были трое таких продвинутых ребят, мы просили, и он давал, мы читали по ночам. И вот я его встречаю, он говорит: «Павлуша, а ты чего здесь ходишь?» Я говорю: «Я из Сибири уехал, хочу поступить куда-нибудь». Он сказал: «Меня назначили в Ярославль настоятелем Федоровского кафедрального собора, поедешь со мной?» – «Поеду». А я еще не помню, где Ярославль находится. Он на севере, естественно, древний старинный город. Он сказал, что завтра он едет из Загорска на машине в Ярославль, а это приблизительно триста километров. И вот мы с ним приехали, а там был владыка Исаия. Вот следующая интересная личность.

Владыка Исаия (Ковалев) – епископ Угличский, управляющий Ярославской епархией. У него тоже интересная судьба. Он верующий человек, неженатый, был капитаном корабля, который ходил из Москвы, через каналы, до Астрахани. Это были такие корабли, на которых люди отдыхали. В 1947 году патриарх Алексий, после поездки в Иерусалим, летом решил на этом кораблике поплавать и отдохнуть и попал на этот корабль, где капитаном был Ковалев. Они разговорились, он пригласил патриарха в каюту, зашли, а у него целый иконостас в каюте. «Да Вы что? Как так?» – «А вот так, никто не обращает внимания». «Вот что, дорогой капитан, когда закончится Ваша навигация, приезжайте ко мне в Москву». И он приехал, его рукоположили в иеромонахи и назначили в Ярославль священником. А в это время в Ярославле была еще одна интересная личность, это Димитрий Градусов, схиархиепископ Лазарь впоследствии, который был в 1945–1946 годах рязанским епископом, а в Рязани жили и трудились будущий митрополит Никодим (Юра Ротов) и Авель (Македонов). У Авеля не помню его мирское имя, его племянник Македонов сейчас епископом служит.

Они там иподьяконствовали у владыки Димитрия (Градусова). А Димитрий (Градусов) был из дворянского рода, окончил Демидовский лицей в Ярославле и был юристом до революции и после нее. У него умерли супруга и дочка, он принимает монашество, становится священником и участвует в избрании патриарха Тихона на Соборе. После войны он стал епископом, в 1946 году его из Рязани перевели в Ярославль, и он забрал с собой будущих Никодима (Ротова) и Авеля (Македонова), они там приняли монашество. Никодима назначили настоятелем в Углич, в храм царевича Димитрия «на крови», а Авель остался келейником у владыки.

Владыка Никодим за год (в 1948 году) окончил нашу Ленинградскую семинарию и за два года окончил академию. Я в 1955 году приехал, он в 1953 году окончил, а в 1954 году он написал кандидатскую диссертацию на тему «История Русской духовной миссии в Иерусалиме», получил звание кандидата богословия, и Отдел внешних сношений назначил его секретарем в Иерусалим, в Русскую духовную миссию. Потом он оттуда возвращается, чаще сидит в Москве, а я с отцом Афанасием Кудюком приехал в Ярославль к владыке Исаии. Это был 1955 год. Я из Сибири, худенький, тоненький, подрясник у меня был коричневый, я в сапогах (там же у нас грязь, в ботиночках не походишь).

Я сидел внизу, в канцелярии епархии, прибегает отец Афанасий, говорит: «Пойдем, владыка тебя хочет посмотреть, пойдем покушаем вместе с ним». И вот они меня посадили за стол, обычный, будничный архиерейский обед, он посмотрел: «Что ж ты такой худой и бедный?» Я говорю: «Да я из Сибири приехал, владыка, ищу место». Я поел, он говорит: «Ладно, иди посиди». Приходит отец Афанасий и говорит: «Павлуша, он тебя назначает в Федоровский собор штатным священником и ключарем». Я у них там ночевал, и на другой день отец Афанасий поехал со мной искать мне квартиру. Вот такой был добрый человек, он потом был епископом в Перми. И вот эти лица формировали во мне преданность Церкви, Богу, что все делается по Промыслу Божию.

– География Ваша просто поразительна! Я думаю, что если чертить на карте, то Ваше путешествие можно сравнить с путешествиями апостола Павла.

– Да, это, наверное, интересно тем, что дальше, когда владыка Исаия скончался, то назначили владыку Никодима, он тогда был подольским епископом и заведующим канцелярией патриарха. Его назначили отпевать и хоронить предыдущего владыку и потом управляющим, и через месяц или два его назначают епископом Ярославским и Ростовским. В 1960 году он уезжает с патриархом в Иерусалим, потом приезжает. Вот этот период и потом уже служба с ним, когда я был секретарем епархии. У владыки была интересная, замечательная память. В Ярославской епархии было 136 приходов, он помнил всех священников по именам во всех приходах, которые были, помнил по именам старост, которые приезжали за свечами. Но, кроме того, он знал каждого святого каждый день в году, то есть всех святых в этот день. Это была поразительная память. Он говорил, что ему стоит только раз прочитать листок и он сразу все запоминает, как фотографически все в памяти оседает. Вот такая была интересная память.

Конечно, он сыграл большую роль в моей жизни, крестил моего младшего сына, Григория Красноцветова, который сейчас является настоятелем Александро-Невского храма в Роттердаме, который сам построил. Видите, какое продолжение. И, конечно, здесь влияние владыки Варфоломея, владыки Никодима, владыки Исаии. Архиереи повлияли на всю эту сторону жизни, которая потом сложилась… Там много других было происшествий, но нужно сказать, что при советской власти было, конечно, очень сложно и трудно жить, но было понятно, что вот это запрещено, это нам нельзя, это мы не можем.

Сейчас свобода, и в этой свободе многие не могут ориентироваться и возникает очень много проблем. Недавно передали по телевидению – венчали двух женщин. Это свобода, которая неправильно понята. Люди протестуют, но власти молчат. Но интересно, что на Западе это уже давно практикуют. Как те, кто пропагандирует однополые браки, не помнят содомский грех? Город Содом Господь сжег. Это же страшное какое-то действие (однополые браки), совершенно непонятное, и оно пропагандируется. Франция признала однополые браки, это же ужасно – куда катится мир? И как мы будем жить дальше? Просто боязнь за своих детей, за своих внуков – как они будут среди всего этого? Но будем надеяться, что Господь управит мир и даст нормальное развитие.

Сейчас очень сложная ситуация с Америкой, потому что они не могут никак смириться с тем, что Крым отошел к России. Все ведь из-за Крыма идет. То, что Донбасс отошел, это их не волнует, они разбомбят, и мы не сможем помочь, потому что это открытая война будет, если мы пойдем туда. А Крым? Все правила соблюдены, прошел референдум, принято решение, по закону не придерешься. Но они там хотели свои базы устроить, а мы им закрыли, так что вот такая печальная история с нашей страной. Много испытаний. Посмотрите, в истории России постоянные войны и постоянные трагедии и испытания нашей страны на прочность, на веру. Сейчас, кажется, вера просыпается во многих людях, дай Бог, чтобы она продолжалась и не заглохла.

– Прошу Вас благословить наших телезрителей на прощание.

– Мне бы хотелось пожелать людям, чтобы они помнили своих предков, своих отцов поминали бы: тем, кто жив, старались бы помогать, а кто отошел – о тех молились. Дай Бог здоровья всем!

Ведущий: дьякон Михаил Кудрявцев
Записала Маргарита Попова