Плод веры. Православный публицист Сергей Худиев. Часть 1

Известный православный публицист Сергей Худиев размышляет о воцерковленности, праведном гневе, агрессии в обществе, религии как культурообразующем факторе и отношениях Церкви и государства.

– Хочу начать наш разговор с такого вопроса. Сейчас в обществе очень большое влияние на умы наших сограждан имеют публицисты, колумнисты, те, кто часто выступают на телевидении, в прессе. Но это очень субъективный взгляд на происходящее в нашей стране, в мире. Вообще, можем ли мы доверять публицистам и колумнистам? Как стоит относиться к тем материалам, которые мы читаем и почему, как Вам кажется, Вашему мнению можно доверять, в том числе нашим православным согражданам?

– Я думаю, что, конечно, любой текст, все, что человек говорит, исходит из определенного взгляда на мир, из определенных представлений о правильном и неправильном. Я думаю, важно, чтобы это было, во-первых, оговорено, чтобы это было осознанно, потому что человек неизбежно исходит из какого-то мировоззрения. Не помню, чья фраза, что у человека всегда есть философия, просто он ее иногда не осознает. И вот это достаточно плохая ситуация, когда он ее не осознает, потому что он сам не знает, на чем он стоит, из чего он исходит.

Когда есть основание именно в виде православной веры, я думаю, очень важно понимать, что это такой фундамент, на который человек сознательно опирается. Я, как и другие православные публицисты, стараюсь опираться именно на этот фундамент. А так, конечно же, если говорить о доверии, то доверять надо Церкви, а я – просто частное лицо, которое имеет свое частное мнение, и, конечно же, мой голос здесь совещательный, я не ожидаю, что люди будут мне доверять, как какому-то авторитету.

– Вы написали, что Ваш приход к вере – это не история обращения, а история пути домой. Почему Вы так написали?

– Я приведу пример. Когда я был уже верующим человеком, я поехал в Оптину пустынь, был там первый раз в жизни. И меня поразило, что я – дома. Вот это было ощущение того, что я оказался в очень родном месте, которое мне даже более родное, чем тот городок, где я вырос, несмотря на то, что я в Оптиной первый раз.

Церковь – это наш родной дом в неком абсолютном смысле: и в смысле, может быть, более поверхностном, что это наш дом как русских людей, и в более глубоком, что это наш дом как людей, созданных по образу Божию и призванных к вечному спасению.

Важно понять, что Церковь – это то, для чего мы созданы вообще как люди, как человеческие существа. Псалмопевец говорит, обращаясь к Богу: «Ты соткал меня во чреве матери моей». Каждый из нас индивидуально создан Богом с определенной целью, и мы приходим к этой цели через Церковь, поэтому Церковь – это в абсолютном смысле родной дом.

– Позволю себе еще одну цитату. Вы пишете: «Мир наседает на нас со всех сторон с требованиями ненавидеть, гневаться, рваться уничтожить – во всех конфликтах пропаганда всех участвующих сторон возводит гнев и ненависть в священную обязанность».

Я абсолютно согласен с такой оценкой, но почему это происходит? Это мой первый вопрос, а второй: как в такой ситуации внешней агрессии вести себя православному человеку?

– Ну, происходит это потому, что это в падшей человеческой природе. Поскольку грех разрушил отношения с Богом, в человеке огромную власть получают страсти и, говоря современным языком, определенные психологические и даже биологические механизмы, когда человек испытывает потребность «вписаться», быть «со своим племенем», подчеркнуть свою лояльность. А это подчеркивается тем, что «я лоялен своей компании, потому что я ненавижу этих уродов из соседнего двора».

Ненависть – это способ приобрести чувство идентичности, чувство какой-то принадлежности. И это одно из трагических последствий грехопадения, потому что на самом деле человек создан для общения с Богом и для того, чтобы принадлежать Божиему народу, то есть Церкви. И мы находим свое подлинное предназначение тогда, когда мы «вписываемся» в Церковь, когда мы принадлежим Церкви, когда наш народ – это Божии святые.

В ситуации, когда человек этого не находит, у него остается потребность принадлежать, потребность быть частью народа; даже не народа, а племени, потому что бывают еще какие-то политические группы внутри народа. Это приводит к тому, что человек хочет обозначить свою принадлежность к определенному племени через ненависть, враждебность по отношению к внешним, чужакам. «Никогда мы не будем братьями» – это как раз способ отмежеваться, подчеркнуть лояльность «своим».

Реакция православного человека на это состоит вот в чем: «Какой мой долг перед Богом, чего я хочу добиться, какие мои цели?» То есть здесь мы можем противопоставить такие автоматические реакции, которые из человека выскакивают до того, как он вообще достиг какой-то моральной рефлексии. В Интернете была фраза: «Вы не рефлексируете, вы распространяете». Христианин должен рефлексировать: «Угодно ли это Богу? Чему это послужит?» Перед тем как что-то высказывать, вступать в какие-то препирательства, нужно войти в это рассуждение, ведь есть огромная аскетическая традиция испытания помыслов.

Трагедия человека современного (но, боюсь, что не только современного) – это то, что он плывет по течению: его злят – он злится, его соблазняют – он соблазняется, его пугают – он пугается, он реагирует как дернутый за веревочку. Вся православная традиция учит: да, нас многие будут пытаться дергать за веревочки, но мы должны различать помыслы и искать, что в данной ситуации угодно Богу.

– Согласитесь ли Вы с тем, что эта трагедия такой инерции связана с распространением именно средств массовой коммуникации, которые позволили нам быть одновременно везде и получить доступ в том числе к аккаунтам и профилям людей из совершенно разных стран и сообществ?

– Это, конечно же, проблема падшей человеческой природы. Она возникла не с появлением Интернета, но Интернет дал ей определенное выражение из-за того, что действительно скорость доставки информации становится очень высокой. Различные новостные источники конкурируют за то, чтобы принести информацию первыми, и это резко негативно сказывается на качестве, потому что нет времени проверять. Пока я буду проверять, другой новостной источник эту информацию выдаст, и все побегут к нему.

Также склонность выдавать какие-то скандальные пугающие заголовки. Мне одно время казалось, что, например, когда люди создают какие-то скандальные заголовки про Церковь, то они какие-то намеренные враги Церкви и это они делают сознательно. На самом деле, если посмотреть, скандальные заголовки абсолютно про все. То есть цель – спровоцировать человека, чтобы он «кликнул на ссылку» и увеличился трафик.

Эта ситуация конкуренции за внимание аудитории порождает ситуацию взвинченности и крика, каких-то бурных эмоций, причем негативных: гнев, возмущение, ярость. Я неоднократно сталкивался с тем, что появляется какая-то возмутительная история о каких-то возмутительных беззакониях, и народ бегает, негодует, требует крови злодеев. А потом появляются дополнительные данные, и оказывается, что это совершенно другая точка зрения, и другие люди считают, что все было не так, и совершенно по-другому распределяются роли злодеев и героев. Что можно сказать со стороны: нужно внимательно разбираться, внимательно выслушивать обе стороны.

Но в Интернете люди бывают склонны… Знаете, есть такое ироническое выражение – «всеведущий блоггер», когда человек прочитал какое-то сообщение в Интернете, и для него уже все прозрачно, насквозь ясно, что произошло и кто виноват. Ситуация распространения слухов, о которых еще Ветхий Завет говорит: «Не ходи переносчиком в народе твоем», в Интернете приобретает абсолютно взрывной характер.

«А вот я слышал…» – и это побежало. «А вот я сидел с какими-то людьми разговаривал, они мне сказали…», «У моей знакомой знакомая уборщица в ФСБ, она слышала, как там…» – и тому подобная крайне недостоверная информация разносится со страшной силой. И потом, когда человек убеждается, что это фальшивка и чепуха, он говорит: «Ну, все равно же они гады, все равно же они плохие». То есть низкая заинтересованность в истине – это, конечно, большая беда Интернета.

– Если говорить о сопричастности некому сообществу, более широко – народу, известна статистика о том, что в России восемьдесят процентов наших сограждан считают себя православными. Реально в жизни Церкви участвуют, по разным данным, пять-шесть процентов. Но этот фактор самоидентификации для людей очень важен. И Святейший Патриарх Кирилл говорил о необходимости преодоления этого разрыва. Насколько это возможно, как Вы считаете? И готовы ли те восемьдесят процентов, которые считают себя православными, реально идти в Церковь?

– Тут очень важно использовать этот миссионерский ресурс. Важно помочь людям, которые себя каким-то образом идентифицируют с православной традицией, прийти в Церковь. Тут, конечно же, понадобятся огромные усилия для того, чтобы людей наставлять просто в основах веры. Недавно я прочитал о том, что у нас в Думе буксуют, не удаются попытки вывести аборты из медицинского страхования – очевидно, потому, что у нас даже на верхних этажах власти есть люди, готовые себя отождествлять с православием, но совершенно не готовые предпринимать какие-то шаги, которые свидетельствовали бы об их христианской этике.

В общем-то, их даже трудно в чем-то упрекать, потому что это люди непросвещенные, которые не наставлены в православной вере. Нам всем стоит прилагать усилия. Нельзя сказать, что они не прилагаются, но очень важно наращивать усилия именно в том направлении, чтобы наставлять людей в вере.

– Здесь-то ситуация сложнее. Вопрос ведь не только в личностной позиции людей, принимающих решения. Те люди, которые находятся у власти, свои решения основывают в том числе на мнении наших сограждан. И конкретно в вопросе об абортах мы знаем, что общественное мнение как раз далеко не в подавляющем большинстве согласно с предложением о выводе абортов из системы обязательного медицинского страхования. И люди, принимающие решения, ссылаются на то, что они не могут пойти против мнения народа.

– Действительно, мнение народа таково, и это свидетельство того, что очень часто люди вообще не видят связи между православием и тем, что существуют определенные этические нормы, которым надлежит следовать: нельзя убивать ребенка во чреве, нельзя бросать жену, нельзя еще некоторые вещи делать. Проблема, как мне видится, носит мировоззренческий характер. В православии все этические требования укоренены в картине мира: у нас есть определенное место в мироздании, определенная цель и предназначение. Человек создан для вечной жизни, он должен достигнуть вечного спасения через веру, которая проявляется, в частности, в хранении заповедей Божиих.

Для обычного нашего телезрителя, к сожалению, все это достаточно непонятно, то есть сам разговор о вечной жизни для него достаточно новый, сам разговор о Христе Спасителе для него достаточно новый. И я думаю, что важно просто заниматься проповедью, благовествованием и рассказывать людям о том, Кто такой Христос, что Он сделал, каково наше место и предназначение на земле.

– Продолжая тему мировоззрения. Очень много критических высказываний звучит о том, что власть воспринимает православие как идеологию. И у Вас были на этот счет статьи и комментарии. Насколько это соответствует действительности и в чем опасность того, что люди, находящиеся на вершинах власти, действительно могут воспринимать православие как некую скрепу, которая в виде культурообразующего фактора скрепляет наш народ, и не более того?

– Вообще говоря, у Церкви и у государства есть определенная, скажем так, пересекающаяся цель. Конечно, мы все хотим жить в условиях гражданского мира, мы все понимаем, что гражданская смута или революция – это страшная катастрофа, что все те проблемы, которые были перед революцией и ее вызвали, очень сильно меркнут по сравнению с теми бедствиями, которые наступают потом. И мы это видим на примере самых разных революций, на примере украинского Майдана. Конечно же, Церковь, как и все благоразумные граждане, выступает за государственную стабильность, и в этом отношении интересы Церкви и интересы государства совпадают. В этом отношении возможно взаимодействие, возможно сотрудничество.

Я не считаю, что Церковь и государство должны друг от друга шарахаться. Этого, собственно, и не происходит, они нормально сотрудничают. Скажем, родина секуляризма – Франция, где есть католические школы, которые финансирует государство. В Соединенных Штатах, где очень тщательно выдерживается принцип отделения Церкви от государства, есть католические госпитали, которые тоже в значительной степени финансирует государство. И сейчас там время от времени местные атеисты требуют, чтобы заставляли в этих госпиталях делать аборты или прекратили государственное финансирование. Но пока атеисты не преуспели, пока это сотрудничество продолжается. То есть в принципе в социальной работе, в том, что касается поддержания гражданского мира, гражданской стабильности, сотрудничество возможно, уместно, и его совершенно не нужно пугаться, это совершенно нормально.

Конечно, восприятие Церкви прежде всего именно как элемента национальной идентичности свойственно не только властям, это свойственно населению в целом. И я думаю, что и население, и власти нуждаются в проповеди Благой Вести, Евангелия. Думаю, что Церковь должна поступать, как апостол говорит: «Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми», то есть со всеми искать мира, сотрудничества, в том числе, конечно, и с государственной властью.

– Приведу еще одну Вашу цитату, как раз к вопросу о революциях. Вы пишете: «…этика революционера является чудовищным извращением. Конфликт между революционерами и Церковью неизбежен – и Церковь в нем права». В этой связи не могу не вспомнить мнение некоторых экспертов, которые считают события конца 1980-х – начала 1990-х годов революцией. Насколько Вы согласны с такой оценкой? И если это революция, то каково должно быть отношение Церкви к этим событиям?

– Я думаю, что это скорее контрреволюция. Это было падение идеологии, которая была принципиально в своих основаниях безбожной, прямо это декларировала и в своих практических действиях переходила от прямого истребления Церкви в ранний период к ее суровой дискриминации в более поздний. Это был откровенно антицерковный политический режим, и то, что сама по себе эта идеология ушла, есть несомненное благо.

Другое дело, конечно, что вместе с этой идеологией распалось государство. Я, помню, приводил такой пример. Если корабль потерпел крушение, люди плавают, цепляются за какие-то обломки – это катастрофа независимо от того, хороши ли были порядки на борту и насколько этот корабль был комфортабельным. Да, конечно, катастрофа. Но то, что стала возможной свободная проповедь слова Божия и Церковь получила возможность невозбранно нести свое служение, настолько важно, что эти события и, я думаю, в целом сам уход идеологии нужно оценить позитивно.

– Вы активно участвуете в достаточно острых дискуссиях, как раз связанных с оценкой советского периода. Я позволю себе привести еще одну Вашу цитату: «Если человек согласился считать своими героями участников Холокоста и волынской резни – он отказался от некоторых базовых представлений о справедливости и человечности. Увы, такие люди никогда не построят гуманного и процветающего общества. Ровно то же самое справедливо в отношении людей, прославляющих Сталина». Достаточно жесткое заявление с учетом тех мнений разных экспертов, публицистов, которые говорят о том, что как раз Сталин – это пусть и зло, но с определенным знаком плюс.

– Не бывает зла со знаком плюс, и очень важно, чтобы мы исходили из нравственной оценки. То есть для нас как православных людей могущество державы не является абсолютным приоритетом. Могущество державы – это хорошо, это ценность, мы не смотрим на это негативно, нет. Империя, которая поддерживает порядок, позволяет подданным проводить жизнь тихо и безмятежно, во всяком благочестии и чистоте, – это хорошо, и Церковь это исторически рассматривает как благо. Но Советский Союз, особенно времен Сталина, не позволял своим подданным проводить жизнь безмятежную, в благочестии и чистоте (с благочестием дело особенно плохо обстояло). Поэтому Сталина мы можем оценивать только как чрезвычайно свирепого гонителя Церкви.

Конечно, я понимаю позицию людей, которые… Так, к сожалению, устроена человеческая психология, что человек склонен метаться между двумя полюсами. Я понимаю, есть такие критики Сталина, которым, для дела развенчания Сталина, гораздо лучше было бы замолчать. Когда рассказывают, что Сталин равен Гитлеру или хуже Гитлера, это чепуха; он не хуже Гитлера, Гитлер намного хуже. Но тем не менее это чрезвычайно жестокий и беззаконный человек, который восседал над атеистической диктатурой.

Нам достаточно открыть книгу «Шпионам и изменникам нет и не будет пощады» – это сборник статей из официальной советской прессы, и там написано про разоблачение каких-то шпионов и изменников, которые намеренно делали опечатки в советских газетах. Ситуация, когда за опечатку человека могут объявить изменником и подвергнуть репрессиям, – это ситуация чудовищной несправедливости, в которой множество православных людей (и это факт, который невозможно отрицать) были убиты государством. Это ситуация, которую православный христианин может оценивать только резко негативно.

Другое дело, что мы совершенно не обязаны при этом говорить, что в советский период были одни злодеи. Нет, конечно. Мы можем позитивно оценивать Гагарина и, конечно же, подвиг нашего народа в Великой Отечественной войне. Были люди, которые честно исполняли свой долг, защищали страну, совершали научные открытия, делали что-то, достойное похвалы, и мы можем их похвалить с чистой совестью. Другое дело, что это ни в коем случае не Иосиф Сталин, не Феликс Эдмундович Дзержинский.

Мы не должны оценивать весь период и всех людей, которые в нем жили, как-то одинаково. Мы должны оценивать, как Христос говорит: «Не судите по наружности, а судите судом праведным». Нужно признать все-таки злодеев злодеями, героев – героями; людей, которые чего-то доброго и похвального достигли, можно похвалить. Но это точно не Сталин, не Дзержинский, не Ежов, не другие подобные личности.

– В этой связи я приведу еще одну Вашу цитату как раз в развитие Вашей предыдущей мысли: «…призывы к “национальному покаянию” за грехи большевиков порождают тяжелое культурное непонимание, оказываются не только непонятыми, но понятыми превратно». Поясните это. Но для меня это в русле той логики, о которой Вы говорили только что.

– Человек может каяться в своих личных грехах. Если я говорю, что я решительно осуждаю действия каких-то других людей – Сталина, Дзержинского, Ленина, Троцкого, – это никоим образом не покаяние. Может быть, это совершенно справедливо, но это абсолютно другое действие. Покаяние всегда совершается перед Богом. То есть в светском контексте «покаяние» – это получается довольно абсурдное понятие.

Проблема в том, что в светском контексте нам предлагают покаяться перед какой-то группой людей. Часто под словом «покаяние» подразумевается «признайте правоту какой-то другой группы людей», но это же не покаяние. Покаяние – это признание своей вины перед Богом, и это нечто очень личное. Выразить, допустим, какое-то негативное отношение к определенным событиям и лицам отечественной истории – это несколько другое явление, это не является именно покаянием в собственном смысле слова.

 Ведущий Александр Гатилин

Записала Екатерина Самсонова