Плод веры. Священник Стефан Домусчи. Часть 1

Кто такой православный человек? Что нужно, чтобы быть православным, а не называться? Об этом размышляет преподаватель Московской духовной академии, кандидат богословия, кандидат философских наук священник Стефан Домусчи.

– Вы принимаете участие в конференции «Наука. Философия. Религия», поэтому мои вопросы будут связаны и с Вашими прошлогодними выступлениями, и с теми, которые предстоят в этом году. В Вашем докладе меня очень заинтересовало понятие религиозной идентичности. Что Вы подразумеваете под словом«идентичность»? По социологическим опросам в России восемьдесят процентов православных, но менее пяти процентов регулярно посещают храмы.

– Сначала, наверное, надо сказать о том, что такое идентичность. Это соотнесение внутреннего и внешнего с некоторыми критериями. Идентичность бывает субъективной и объективной, когда причисление себя к некоторой группе должно отвечать определенным критериям. Человек может субъективно ощущать свою идентичность группе, но при этом не подходить по объективным критериям. Если, например, в искусствеили еще в какой-то сфере сложно выделить такие критерии, то в науке человек не может назвать себя ученым, если он не признан мировым сообществом, в противном случае это будет его личная идентичность, которую он себе надумал.

Субъективная идентичность бывает ложной. Пожалуй, это самое важное в этом понятии, нов религиозной сфере это чаще всего упускают. В религии, в первую очередь в христианстве, есть определенные заявленные критерии, и необходимо им следовать, чтобы быть причисленным к той или иной религиозной группе, в данном случае к Церкви. Может быть, это несколько схоластически звучит, как некие формулы, но по большому счету речь идет о сущностных и важных вопросах, потому что человек должен не просто думать, что он принадлежит Церкви, а должен действительно быть ее частью, поэтому мы и говорим о спасении.

В христианстве критерии идентичности есть:это, в первую очередь, вероучение и нравоучение. Есть то, что установлено Вселенскими соборами и канонами. Можно говорить о бытовой идентичности, это самый простой уровень. Можно говорить о существовании трех уровней идентичности в сознании человека: вероучительный, нравственный (он шире канонического, так как каноны ограничивают человека в наиболее существенных вопросах, хотя не охватывают всей сферы нравственной жизни) и бытовой.

История идентичности в Православной Церкви достаточно сложная. В первую очередь, в древней Церкви идентичность определялась верой во Христа и выражением этой веры в нравственной жизни. Христиане, во-первых, верили, что Христос есть Бог Спаситель, что Он воскрес; во-вторых, делали из этого практические выводы, начинали жить по-другому. Их нравственность, возможно, в чем-то внешне совпадала со стоической нравственностью, но при этом у нее были другие цели. Можно говорить о некой эсхатологической уникальности христианских целей.

Потом, когда христианство постепенно становится повсеместной религией, люди привносят нечто свое. Речь идет, конечно, и о быте, и о том, что для простого человека все более и более уточняемые вероучения становятся труднопонимаемыми. То же самое можно сказать и о канонах. Есть общее правило: каноны и законы возникают тогда, когда человек не соблюдает некоторые внутренние нормы и его приходится ограничивать. У нас не существует огромного количества законов, которые можно было бы выдумать, потому что то, что они ограничивают, никому не приходит в голову, но как только появляются нарушения общепринятых норм, возникает закон, в котором раньше никакой нужды не было.

Основные канонические нормы возникают в середине IV века, во время воцерковления Римской империи, когда толпы бывших или латентных язычников хлынули в Церковь. Можно просто посмотреть список канонических правил, установленных Поместными соборами, – в основном это IV век.

Потом, когда христианство приходит на Русь, вновь происходит определенный вероучительный всплеск, и люди начинают задумываться о новой вере. Они принимают каноны, определенный нравственный уклад жизни и, естественно, некий быт, который, впрочем, оставался двоеверным. Церкви было сложно бороться с некоторыми моментами. Например, в античности язычество на бытовом уровне было абсолютно формальным, выхолощенным, поэтому люди«устали» от своего язычества и с радостью восприняли не только христианскую веру, но и христианский быт, который, конечно, складывался постепенно. А у нас на почву зрелого и невыхолощенного язычества вдруг приходит христианство, поэтому в бытовой сфере многие языческие традиции сохраняются. Мы находим языческие могильники вплоть до XV - XVI веков, и народные ритуалы во многом оказываются языческими.

В петровское и особенно постпетровское время (если описывать историю штрихами) религиозность становится атрибутом государственной верности и лояльности государству. В это время уходит вероучительное начало, а затем постепенно теряется и нравоучительное. Как проверялась идентичность в XIX веке? Исповедовался – расписался. Вот и вся идентичность, если говорить об объективных критериях. По некоторым этнографическим работам мы знаем, как на самом деле жили люди: не все было так просто, как казалось по спискам, исповедным ведомостям, где фиксировалось, сколько людей ходили исповедоваться. Причем это было присуще не только и не столько крестьянской среде, сколько дворянской элите.

Потом, когда произошла революция, опять появилась нужда в определении идентичности. Был некоторый вызов, как в древнем христианстве: если ты хочешь быть христианином, ты не можешь просто быть им – тебя за веру убьют, сошлют или жизнь испортят. Если ты хочешь быть христианином, ты должен знать, что такое христианство, должен верить по-христиански и осознавать, что это путь мученичества. В 20-30-е годы еще существовали христианские общины, попытки выжить каким-то образом, были новомученики и исповедники российские.К сожалению, потом в советские годы был очень долгий период, когда все это отсутствовало.

Попробуем задуматься, как эти три уровня идентичности будут отмирать. В первую очередь отмирает вероучительный уровень, потому что он сложный и его на практике очень сложно применить. Даже сейчас, являясь верующими людьми, мы редко в обычной жизни задумываемся о тайне Троицы, о Богочеловечестве Христа, о том, что такое Церковь, таинства. Задумываемся, но не так часто формулируем это для себя.Простые,некнижные люди тем более не формулировали. Конечно, этот уровень достаточно быстро отмирает. При этом люди помнили: если ты христианин, то ты должен быть честным, справедливым, поэтому нравственный уровень какое-то время еще держался. Бытовой уровень самый простой, потому что это жизнь здесь и сейчас, прямо дома. Ты на Пасху печешь куличи, освящаешь яблоки на Преображение и мед на Изнесение Честных Древ, то же самое с Крещенской водой и так далее. Этот бытовой уровень к концу 80-х годов был почти единственным из того, что осталось.

Когда преследование религии, в том числе и христианства, прекратилось, Церковь сначала ликовала, потому что ей казалось, что идентичность можно очень легко восстановить. За годы советской власти Церковь привыкла радоваться тому, что люди просто пришли, и, по большому счету, не задумывалась об идентичности. Когда я разговаривал с дедом, с отцом (они у меня священники), я спрашивал о просвещении в то время.Священникам трудно было даже представить себе, что вдруг придет конец советской власти и что-то изменится. Мыслей о том, чтобы активно учить и проповедовать, не было. Во-первых, это было запрещено, во-вторых, было ощущение, что просвет никогда не появится. Церковь в массе своей (священники и простые люди) привыкла: пришел креститься – слава Богу, хоть так дошел. В советские годы, возможно, нельзя было по-другому рассуждать.

В 90-е годы это очень плохо сказалось на нашей реальной церковной жизни: субъективная идентичность, которую люди сами для себя определили (якобы, крестившись, они стали христианами), невольно была нами одобрена. Важно понимать, что субъективная идентичность тоже получает некое одобрение. Например, представим себе: человек думает, что он ученый. Он приносит статью в научный журнал, там ему говорят: «Да, мы принимаем». Человек получает подтверждение своей идентичности от референтной группы, которая эту идентичность концентрированно выражает. И вот приходит человек, не знающий веры итого, как нравственно жить, он просто хочет креститься –и его крестят. Это могло быть в силу разных причин: у Церкви не было сил и возможностей, служили всего несколько десятков священников на епархию. Мы сейчас никого не обвиняем, а просто говорим о том, что произошло. Миллионы людей подумали, что они стали христианами просто в силу Крещения.Это не святоотеческий взгляд. Святитель Григорий Палама говорил, что полноценное христианство с Крещением не начинается, а начинается оно с дальнейшей христианской жизни. Крещение – это вход, но если ты по-христиански не живешь, то оно остается пустым. Мы имеем миллионы крещеных людей, которые думают, что они христиане, при этом никаким образом они свою идентичность не подтверждают: не живут нравственно, не знают своей веры.

Вы говорили о социологических опросах, о восьмидесяти процентах. Недавно я разговаривал с одним человеком, который занимается статистикой, и он мне сказал: «Приходишь в одно сообщество и говоришь о восьмидесяти процентах – тебя выгоняют, осмеивают и говорят, что это несерьезно. Приходишь в другое сообщество и говоришь, что на самом деле у нас полтора процента воцерковленных людей – и тебя с гневом выгоняют и говорят: нет,у нас восемьдесят процентов православных христиан!». Надо отдавать себе отчет, что с христианской точки зрения самая высшая добродетель – трезвение, потому что если мы трезво посмотрим на себя, то сможем сделать выводы. С трезвенного взгляда на себя начинается путь спасения. Мы понимаем, что сами не можем ничего сделать, – нам нужен Спаситель. Если я буду считать себя праведником, то никакой Иисус Христос мне не будет нужен. То же самое и здесь: если я думаю, что в городе, где я настоятель (условно), у меня восемьдесят процентов православных, то мне ничего не надо делать, люди сами ко мне придут, сами будут верить, что-то читать. Или я осознаю, что у меня в этом городе полтора процента верующих. Достаточно просто открыть глаза и посмотреть, сколько людей из стотысячного населения ходит на богослужения и сколько за месяц видишь новых прихожан, – увидишь 150-200 знакомых лиц.Остальные заходят иногда, а уж совсем «дальний круг» вообще почти не заходит. Мы стоим перед выбором. Можно и дальше говорить себе, что у нас все хорошо, но тогда те задачи, которые сегодня ставит перед нами священноначалие, не будут реализовываться. Патриарх говорит: нужно развивать катехизацию, молодежное служение, миссионерское, социальное. А зачем, если все вокруг и так православные? Можно спокойно окормлять паству. Но насколько это адекватный путь, а самое главное, к чему мы придем, если ступим на этот путь? Здесь ответ совсем не очевиден.

– Если мы говорим о государстве в целом, то зачастую приходится слышать такое мнение: на смену советской идеологии пришла религия. Она рассматривается как некая светская цементирующая основа государства, суверенной демократии и так далее. Какова роль религии и как не выхолостить понятие религии и отношение к ней со стороны руководителей нашей страны?

– Я не знаю, как повлиять на руководителей страны. Думаю, что любой руководитель в первую очередь преследует свои цели. Если, скажем, я руководитель неверующий, но мне нужно, чтобы мои работники были честными, и у меня есть представление, что честные – это верующие, то я буду их набирать. Мне неважно, реальна их вера или нет, мне просто нужно, чтобы моя система работала, воспроизводилась. Естественно, что нехристианские сами по себе структуры (не безбожные, а нерелигиозные), используют христианство для себя. Так может использовать христианство директор рынка, желая, чтобы у него честно велась торговля, если он будет думать, что христиане станут честнее себя вести, чем все остальные. Главврач больницы может набирать христианских врачей, мечтая, что они будут более милосердными, чем нехристианские.

Мне кажется, переделывать людей, которые собираются тебя использовать, бессмысленно, надо просто делать свое дело, которое может совпадать или не совпадать с их целями. В «Основах социальной концепции» четко сказано, что православные– это в первую очередь христиане, а во вторую очередь граждане государства и так далее. Нужно просто исполнять волю Божию о себе, учить людей вере, нравственности и не задумываться, насколько это полезно или неполезно. Если мы будем задумываться, насколько это полезно для кого-то внешнего, то появится опасность, что мы начнем приспосабливать свое христианство под чьи-то ожидания. Только в ожидании Христа или, точнее сказать, Бога мы должны реализовывать свое христианство, проповедовать и так далее. Например, мы проповедуем любовь к ближнему, честность, милосердие. Если это хорошо работает на государство – замечательно, никто не против этого, но если мы начинаем проповедовать ради того, чтобы просто поддержать государство, мы подменяем цель средством. Наша цель – это все-таки не идеальное государство здесь, а Царство Божие, и мы четко должны отдавать себе в этом отчет.

Здесь нет никакой конфронтации с государством или служением ему.Церковь Христова делает свое дело в мире. Замечательно, если людям от этого становится жить лучше.Но другое дело, если каким-то людям от этого станет хуже, скажем, если они привыкнут к вседозволенности и захотят себе какой-то иной жизни. За примерами далеко ходить не надо: мы знаем, что в ряде стран вседозволенность перешла некоторые границы. Если следовать этой логике, то почему здесь мы должны «цементировать», а где-нибудь в другом месте не должны? Там от нас будут ждать других решений, слов, там тоже скажут: «Давайте и у нас тогда». Мы сами по себе, наш камень веры, на котором мы основываемся – это Иисус Христос, а не государство.

– Для отдельного человека возможен ли конфликт религиозной идентичности и социально-культурной?

– Несомненно, потому что социально-культурная идентичность тоже может быть очень разной. Например, мы находимся в стенах института ядерных исследований. Общее представление о том, каким должен быть ученый, я уверен, до сих пор во многом ассоциируется с атеизмом, исключительно естественнонаучными выводами о человеке.Во многом для ученого, который в этих стенах желает быть верующим, это и некоторый подвиг, и некоторое противостояние. Я помню, четыре года назад на такой же конференции один из сотрудников института, ничуть не менее авторитетный или остепененный, чем другие докладчики, выступал с позиции атеизма и говорил: «Как можно обо всем этом говорить, во все это верить в XXI веке?»Религиозно-нравственная идентичность его коллег, которые заявляют, что они христиане, в каком-то смысле противостоит их социокультурной идентичности.

Или возьмем, например, простого человека, не ученого.К сожалению, в российском обществе сегодня очень лояльное отношение к супружеским изменам, это социально-культурная (условно-культурная) идентичность. Мне рассказывал один священник, что к нему пришел сотрудник завода: «В нашей среде принято изменять жене, и если я этого не делаю, то надо мной смеются, смотрят на меня, как на ненормального». Можно удивляться, но это не какие-то субкультуры странных безнравственных людей, наоборот, это, к сожалению,на сегодняшний день практически норма для многих. Религиозно-нравственная идентичность здесь тоже не совпадает и входит в противоречие с такой «культурной»и социальной идентичностью.

– Если продолжить этот ряд, то зачастую возникает серьезный конфликт у тех же врачей, которые в силу сложившихся обстоятельств вынуждены на своем рабочем месте принимать какие-то деньги за те или иные операции. Я не говорю о чиновниках, которые зачастую вынуждены, даже если этого не хотят, получать взятки…

– Чиновники вынуждены получать взятки? Нет, секундочку. Если человек вынужден, сидя в чиновничьем кресле, все время видеть протянутый в свою сторону конверт, то он как христианин совсем не вынужден его брать. Он должен есть, спать, потому что это его человеческая природа, но если мы говорим о нравственной сфере, то здесь ни о каком вынужденном грехе речи быть не может. Тогда о какой нравственной ответственности можно говорить?Даже врач-гинеколог, который иногда в силу профессии вынужден давать рекомендации на аборт по медицинским показаниям, имеет право отказаться от таких рекомендаций по религиозным мотивам, поэтому согласиться с тем, что чиновник или врач обязан брать взятку, я думаю, нельзя.

 

Ведущий Александр Гатилин
Расшифровка: Екатерина Федотенко