Нравственное богословие. Выпуск от 24 июля

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем уроки «Нравственного богословия» и снова возвращаемся к прерванному нами из-за событий, связанных с трагической кончиной Царской семьи, разговору о телесности. Сегодня поговорим об отношении к телесным недостаткам – к тому, что чаще всего мы привыкли называть «инвалидностью».

Понятно, что разговор на эту тему предполагает два аспекта: первый – это отношение человека, имеющего физические недостатки, к самому себе, к тому, что у него есть; второй аспект – это отношение, условно говоря, здоровых людей к тем, кто имеет телесные, физические недостатки. Естественным образом разговор пойдет в таких двух плоскостях. Сначала мы поговорим именно об отношении человека, имеющего физические недостатки, к самому себе – к своему телу, к тому, что он, так или иначе, обречен терпеть и нести в этой жизни.

Конечно, физический изъян, физический недостаток не нравится никому. Но это объективно. И как бы человек самозабвенно ни рассуждал на эту тему, на самом деле никому не нравится наличие физического недостатка, – это, скажем так, некое фундаментальное утверждение, с которого, наверное, нужно начинать разговор. Но почему, собственно говоря, человеку этот физический недостаток не нравится? Почему ему не нравится собственное физическое состояние?

На самом деле никто (ну, или большинство людей) на эту тему не размышляет. Поскольку мы говорим все-таки не просто о каком-нибудь гуманистическом мировоззрении (или, уж совсем пожестче, нехристианском гуманизме), а говорим о православном нравственном богословии, то нам вопрос этот не представляется праздным. Действительно, а почему, собственно,  мне не нравится наличие того или иного физического недостатка или изъяна?

А потому, что этот недостаток не дает мне возможности жить полноценной жизнью, жить всей полнотой жизни так, как живут другие люди – те, кого я считаю здоровыми, именно потому, что они не имеют тех физических изъянов или недостатков, которые есть у меня. Они могут позволить себе то, чего я позволить себе не могу.

Конечно, случись эта жизнь моя неполноценная на Западе, там бы общество или люди сделали все возможное, чтобы я не чувствовал вот этого своего недостатка; благо технологии в значительной степени позволяют этот недостаток каким-то образом нивелировать. Но это опять-таки не проблематика православного нравственного богословия.

Вопрос все равно остается открытым. Технологически это кое-где возможно, но нас интересует вопрос по существу: некий физиологический изъян, некое патологическое состояние, болезнь не позволяют мне жить так, как живут мои сверстники или просто окружающие меня люди. Они могут сделать то, чего я сделать не могу, хотя мне очень хочется это сделать.

И конечно, люди потому страдают от своей неполноценности, что они сознают полноценность других. Они чувствуют свою неполноценность именно потому, что знают – другие люди могут сделать то, чего сами они сделать не могут. И это усиливает страдания человека, потому что он сознает, воспринимает, видит, что другие люди успешны, они могут сделать то, и другое, и третье: «У них вот это есть, а у меня вот этого нет! И будь это у меня, я был бы совсем другим человеком, не тем, что я сейчас из себя представляю!»

Это наблюдение за чужим успехом, за чужими возможностями, естественно, усиливает страдание человека, потому что он видит, кем бы он мог быть, но таковым он не является. Он как бы говорит: «Я завидую успешным людям, имеющим, с моей точки зрения, полноту физического здоровья. Но, кроме того, что я завидую им, я еще и недоволен».

И если я верующий человек, то это недовольство становится предметным, оно олицетворяется, оно персонализируется в лице Бога, Который так несправедливо, с моей точки зрения, распределил Свои дары. Он кому-то дал много, хотя, с моей точки зрения, они этого не ценят, а мне по какой-то непонятной, неведомой причине этого всего не дано!

В этом смысле у меня есть очень интересный опыт восприятия. Поскольку в начале моего, скажем так, взрослого жизненного пути мне довелось некоторое время проработать со слепыми детьми, то я обратил на некоторые вещи внимание. Такой вот интересный опыт, странный опыт – я наблюдал, как воспринимают жизнь люди, с детства имеющие недостаток зрения: слепорожденные или пусть не слепорожденные, но практически невидящие.

То есть они могут воспринимать свет, тьму, они могут даже каким-то образом по соотношению света и тени регулировать свое движение, управлять им, но, с нашей точки зрения – точки зрения людей видящих, конечно, эти люди слепые. Хотя в их собственной среде видеть свет и видеть тьму, различать контуры предмета – это великое дело, и они очень радуются, когда могут видеть хоть что-нибудь, хоть какой-то смутный силуэт.  

Так вот, их реакция на мир необычна в том смысле, что они, насколько мой жизненный опыт говорит, легче всего воспринимают свою собственную физическую неполноценность, потому что они не знают полноценности. Они не видят, как живут другие люди, поэтому легче смиряются с тем, что они не видят. Они не знают, не видят, не воспринимают тот дар, который есть у других. 

Они об этом даре, конечно, слышали. Они знают, что есть люди, которые видят, они понимают, что есть люди, которые видят, и нуждаются в помощи зрячих людей, как они их называют. Им нужен проводник, им нужен учитель, и они понимают, какое это великое благодеяние видеть! Но особой, скажем так, тоски от того, что у них нет зрения (именно такой ярко выраженной депрессивной тоски) они не испытывают. Конечно, все они хотели бы видеть, мечтают об этом, но они очень легко приспосабливаются к тому, что не видят, и депрессивности у них в этом отношении нет.

Ну, наверное, она и есть, но как-то очень редко проявляется, потому что им не с чем себя визуально сравнивать. Они не видят, как живут другие люди, они не видят, что могут сделать другие люди. И поскольку они не имеют постоянной возможности сравнивать себя с кем-то:  «вот мы, а вот – они», не имеют перед глазами того, что нужно сравнивать (у них нет визуализации сравнения), то переносить собственную недостаточность им значительно легче.

И еще. Конечно, телесный недостаток всегда горек – это всегда плохо, это всегда трудно, и мы с этого начали разговор. Но в прежние эпохи, раньше, в те давнишние времена – будь то, скажем, сто лет назад или тысячу лет назад, люди (и те, у кого этот недостаток был, и те, кто жил с людьми, имеющими такие недостатки), относились к этому спокойнее. Да, страдание было (в этом смысле оно объективно), и человек, имеющий физический недостаток в восемнадцатом веке, объективно  страдал не больше и не меньше, чем человек, имеющий тот же самый недостаток в двадцать первом веке.

Может быть, технически нивелировать проблему физических недостатков в двадцать первом веке проще. Может быть, выжить в двадцать первом веке проще, потому что все-таки какие-никакие пенсии, но все-таки есть. А в прежние времена, например, двести лет назад, никаких пенсий, понятно, не было. Но в целом, объективно, трудности, сложности, болезни, проблемы были одинаковые, просто человек иначе к ним относился. Страдание не воспринималось как некая почти онтологическая катастрофа, оно не воспринималось как некий провал бытия, и поэтому оно не приводило человека к надрыву, отчаянию и озлобленности.

Люди несли это методично, трезво, размеренно, спокойно, понимая: «Ну да! Такое случается!  Такое может быть!» Но они учились к этому иначе относиться. Все это сказанное они могли выразить так: «Конечно, есть объективное страдание и боль,  скорбь от того, что есть некий телесный изъян. Но мое отношение к нему может эту боль, эту проблему усугубить, вырастить ее до какого-то бытийного масштаба, до каких-то катастрофических размеров! И мое же отношение может сделать ее тем, с чем можно жить как минимум!»  

Поэтому к недостатку важно как-то относиться. И в прежние времена к нему умели относиться как к обстоятельству, которое дано человеку Богом, – его не выбирают, оно дано. И люди не задавали тогда вопросов, как они делают это сейчас: «А почему? А за что?» Или: «Для чего?» Люди просто понимали: «Ну, вот так угодно Богу!» И эта мысль, это отношение давали им возможность жить дальше.

И это был не то чтобы, скажем, некий особый пунктик: «Ну, как же такое получилось-то? Ну ладно, так и быть! Видать, на то воля Божия!» Люди, в принципе, ко всему относились так же. Это же, как эпоха, народ, страна, социальный статус, – все это дано тебе, все это есть то обстоятельство, которое тебе дано, и то обстоятельство, которое по воле и замыслу Бога определяет круг твоей жизни. Это те условия, в которые ты поставлен, те условия, в которых ты должен жить.

И в прежние эпохи люди понимали, что действительно у каждого есть свой социальный статус, свои трудности, свои призвания, свой спрос – «кому больше дано, с того больше и спросится». И люди учились спокойно воспринимать именно то, что им дано. Но потом, со временем (особенно это ярко видно в двадцатом веке), людей научили ни в коем случае не удовлетворяться тем, что им дано. Ни в коем случае! Это стало считаться почти преступлением против человечности, против человечества, против личности – удовлетворяться тем, что у тебя есть.  

И человек протестует! Протестует против своего социального статуса, против страны, в которой он родился, против своего народа. Он пытается разорвать связи, которые связывают его с народом, стать гражданином другого государства, частью другого народа. И это не простое выучивание другого языка, это не попытка понять другой народ, а именно желание отрезать себя от своего собственного народа и стать частью другого народа.

Это культурный разрыв! Он столь же бессмысленный, сколь и безжизненный, но люди стараются это делать. Они протестуют даже против собственной физиологии, пытаясь изменить свое тело, свой пол, все поменять в себе, насколько это возможно. И вот эта неспособность воспринимать данность – некие данные, исходные элементы этой жизни, и провоцирует человека, имеющего физический недостаток, на постоянный протест и неудовольствие.

Если у людей есть возможности эти физические изъяны или физиологические несовершенства как-то сгладить, то они этим воспользуются на законных основаниях. А если таких возможностей нет, то они начинают роптать, озлобляться и всегда имеют недовольство именно потому, что не воспринимают данности как некоей «заданности». Они не воспринимают того, что им дано, как «заданность» – как то задание, которое дал им Бог.

А в прежние времена люди это все-таки умели делать. И человек воспринимал все, что его окружает, как то поприще, то делание, которое назначено ему Богом;  как тот крест, который нужно нести; как тот крест, на котором пригвождается его плоть; как то обстоятельство, в котором всегда с ним (если он с верой и смирением принимает это обстоятельство) пребывает Христос.

Сейчас научить этому человека очень трудно. Еще раз повторю: ведь этот странный выверт современной цивилизации проявляется не только в отношении к физическому недостатку. Собственно, сам пол, с которым рождается человек, нынче считается неким физическим недостатком, который нужно подкорректировать. И человек вправе сходить с ума и нервничать от того, что, видите ли, природа ему не угодила – он всю жизнь хотел быть другим!  С детства человек воспринимает себя как мальчик, а его почему-то угораздило родиться девочкой, и он бунтует и возмущается.

Это ведь все звенья одной цепи – это нежелание принять данность как «заданность», нежелание принять обстоятельства, которые назначены Богом как то поприще и те условия, в которых я могу пребывать с Богом именно тогда, когда принимаю эти обстоятельства со смирением и верой. Большего никто ни от кого не требует!  Прими то, что у тебя есть, – здоровье ли, болезнь ли, бедность ли, богатство ли, супружество или «несупружество», прими свою гениальность или свою, скажем так, ограниченность, свою талантливость или свою бесталанность. Прими и поверь, что так задумал Бог!

И тотчас же эти самые обстоятельства, которые тебя угнетали, которые тебя пытались раздавить, – эти же самые обстоятельства станут для тебя тем крестом, который несет тебя к Богу. Они станут теми руками,  которые вознесут тебя к Престолу твоего Творца. И Христос Сам говорит: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас!» То есть: «Как бы ни было тебе, человек, трудно, как бы ни был ты обременен, как бы ни было тебе больно – приди, и Я дам тебе мир, сделаю жизнь твою спокойной, бесстрашной, бесскорбной. Ты обретешь мир и радость в Духе Святом!»

Конечно, слезы, боль, умаленность здешнего бытия и в прежние эпохи, разумеется, тоже были! Но Христос врачевал это – врачевал слезы, утишал боль и давал возможность найти источник радости или вдохновения даже человеку обездоленному. И он становился на что-то годен, полезен, приносил радость тем людям, среди которых он жил, потому что с ним был Христос. Он претворял сердце человека, доверившегося Ему, в источник воды живой!

Ведь сколько юродивых было по лицу Русской земли рассеяно, скажем, в восемнадцатом или девятнадцатом веке! Сколько было просто блаженных людей, которые, может быть, и не имели великую пламенную молитву, как, например, Паша Саровская, но были мирны и радостны, никогда не роптали, никогда никого не злословили. И Бог был с ними.

И люди постепенно замечали, что само нахождение рядом с таким блаженненьким дает сердцу мир и радость. Этот человек не молился, но, смирившись под руку Божию, доверившись Ему, он получал благодать. Его сердце вмещало в себя Христа, и человек становился храмом Божиим. Да, вот таким храмом Божиим! И он изливал из себя свет, даже не замечая этого. И таких людей было немало, потому что они умели смиряться.

В принципе, любой крестьянин или крестьянка, мужчина или женщина и даже ребенок или старичок, больной или попросту неполноценный – убогонький, как их тогда звали на Руси, принимали это как те условия, в которых они должны жить. И через это получали дар Святого Духа, потому что вверяли себя в руки своего Творца. 

И действительно получалось, что это  исковерканное тело, это раздавленное, искаженное тело становилось  основанием для жизни духа, потому что «страдающий плотью перестает грешить», потому что «дух бодр, а плоть немощна». Эту силу духа люди являли в своей жизни, и тогда получались блаженные Матроны Московские или преподобные Пимены Многоболезненные; или хотя бы известный многим художник Григорий Журавлев, живший без рук, без ног. Или парализованная женщина Евдокия Шикова, проживавшая в одной деревеньке под Дивеево и дожившая там до революционных событий.

Но в том-то и дело, что самоценность здешней посюсторонней жизни создала такие условия, что человек не может смиряться. Сама по себе возможность жить полной жизнью здесь, на земле, захватила человека. Люди раньше понимали, что здесь есть скорбь – это юдоль плача, страдания. Кто-то так страдает, кто-то иначе, но в любом случае все живут для будущей жизни. Здесь надо прожить свой срок, и там тебя ждет радость, блаженство – люди так воспринимали жизнь.

А сейчас они воспринимают ее не так. Земная жизнь стала самоценной – здесь все удовольствия, здесь все радости, здесь все наслаждения жизни. И понятно, что обездоленный человек – человек физически ущербный всего этого лишен. И ему стараются показать это, зажечь в нем желание, чтобы он почувствовал собственную неполноценность, осознал, чего он лишен, и не вздумал мечтать о том, что когда-то Суд Божий уравняет всех нас и в будущем никто не будет иметь недостатка.

И, наоборот, как мы знаем из притчи о Лазаре, бывают люди,  для которых ничего, кроме здешнего-то, и не остается.  Это единственное, что они получат в жизни, в своем вечном бытии. А люди, здесь мучающиеся, страдающие и терпящие, получат вечную жизнь. Ведь притча о богатом и Лазаре – это притча, которая сейчас не звучит, не воспринимается, ее очень редко произносят. О ней почти не думают, потому что люди все время погружаются в «здешность» – они хотят всей полнотой жизни жить здесь и совершенно не помышляют о будущем.

Вот такая неспособность думать о воскресении, жить в ожидании воскресения, жить так, как об этом написано в Евангелии, или в Ветхом Завете, или в апостольском послании, быть странниками и пришельцами на земле. А надо жить именно в ожидании того, что ночь этой жизни закончится и будет рассвет, будет торжество жизни – и все люди получат новые тела. И люди, имеющие физический изъян здесь (да и душевный тоже), там, по воскресении мертвых, этого иметь не будут!  

И для того чтобы получить это нетленное, неущербное тело, надо же здесь что-то потерпеть, надо же здесь что-то понести! Надо понести свой крест. И кто не понесет его, тот же не сможет войти в Царство Божие! Вот так люди мыслили раньше. И это давало им силы, так или иначе, что-то терпеть, с чем-то смиряться, искать Бога, уповать на Него и ждать воздаяния в день всеобщего воскресения.

А когда люди перестали ждать воскресения, то перестали говорить и о том, что будет Суд, говорить о том, что Суд будет нелицеприятным, и что есть определенные обстоятельства, которые должен исполнить всякий верующий, чтобы наследовать жизнь вечную. И все это, ушедшее из нашей жизни, делает жизнь обездоленного человека действительно невыносимой. Но по вере и всякая жизнь во всяком состоянии наполнится и смыслом, и радостью, и присутствием Бога.   

Записала Ольга Баталова