Нравственное богословие. 100-летие расстрела Царской семьи

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем уроки «Нравственного богословия». Сегодня у нас особый день, и мы не можем в этот день пройти мимо события, которому нынче исполняется сто лет. Сто лет назад в городе Екатеринбурге в Ипатьевском доме были расстреляны последний российский император Николай Александрович, вся его семья и несколько слуг, которым удалось оказаться с ним в этот последний час.

Я говорю это так, потому что были еще и многие другие слуги, которые хотели разделить с Царственными страстотерпцами их последние дни, их мученическую кончину – хотели бы, но им просто не дали. Кто-то из них все равно ее получил – чуть позже, в другом месте. Но не все из тех, кто хотели быть с Царственными страстотерпцами, оказались с ними в их последний час. И вот сегодня – именно сегодня, – говоря о нравственном богословии, пройти мимо расстрела российского императора мы не можем.

Был в Священной истории такой персонаж – первый израильский царь Саул. Он был, по всей видимости, плохим царем и уж точно был плохим человеком. Он отрекся от воли Божией и в конце концов отрекся и от Бога. Он убил много священников и подверг гонениям многих хороших людей. В последний период своей жизни он бездарно воевал и погиб в бесславной битве, наблюдая собственными глазами гибель детей, которых мог бы спасти, но не захотел. Вся его семья была истреблена, он знал это и был виновным в этом. Закончил он жизнь самоубийством.

И вот этот человек, Саул, был помазанником Божиим. Его помазали миром на царствование. Он был плохим человеком, но он был помазанником. Однажды, когда Саул погиб, некий человек – слуга или воин (скорее всего, слуга), выживший в этой битве, помчался к Давиду, который в сражении участия не принимал. Слуга хотел сообщить ему радостную, как он думал, новость – сказать, что Саул убит.

Но пока он бежал, что-то у него в голове перепуталось, и вместо того, чтобы просто сказать радостную новость, он решил слукавить. Давид ведь обрадуется – наверняка обрадуется, что погиб его враг, долгий его гонитель! И слуга решил приписать смерть Саула себе – мол, это я его убил. Это было глупо, неразумно, но вот так человек хотел выслужиться. Он прибежал и сказал: «Это я его убил!»

Давид не очень ему и поверил. Он знал, что все-таки Саул, при всех его недостатках, был великим воином, а тут – всего лишь слуга. И Давид сказал ему: «Я буду судить тебя собственными словами. Ты поднял руку на помазанника Божиего – ты не должен жить! Я не знаю, поднимал ты руку или не поднимал, но ты так сказал. И жить ты не будешь, потому что ты посмел поднять руку на того, кого Бог помазал на Царство!» И человек был наказан за свои собственные слова.

Сам Давид несколько раз имел возможность убить Саула. Он мог просто захватить его престол – ведь он-то был истинным помазанником! А Саул хотя и был помазанником, но Дух Божий от него отступил. Он был когда-то отмечен печатью Духа Святого, но Дух Святой его покинул. Но даже за смерть этого покинутого, оставленного Богом человека праведник Божий, раб Божий Давид взыскал – взыскал за кровь с тех, кто посмел его убить, кто посмел поднять руку на помазанника Божия.

Что же тогда было с теми, кто поднял руку на помазанника Божиего в Ипатьевском доме, в городе Екатеринбурге сто лет назад? Как можно было убить помазанника, царя – того, кого Бог поставил на царство; убить невинных людей, бывших там же, – и детей его, и слуг? Ведь они ни в чем не были виноваты! Даже если кто-то лично ненавидит царя, дети же не виноваты!

Убийство ребенка! Этого не сделали даже деятели Великой французской революции – они не посмели! Рука не поднялась убить наследника Людовика Шестнадцатого! Он был в их руках, но у них просто рука не поднялась – все-таки ребенок! А здесь поднялась – на всю семью, на невинных людей, на помазанника Божия… Это преступление, это беззаконие, это бунт человека даже не против царя, а против всего Божественного мироустройства, против всех законов, которыми тысячу лет жил русский народ, жила русская земля – бунт против самой правды.

И понятно, что этот бунт, это беззаконие открыло ворота таким потокам насилия, жестокости и крови, каких ни наша земля, ни мир не видели. Это не только зверства Гражданской войны – не только! Это и голод двадцать первого года, и голод тридцать третьего года, и Большой террор, и Великая Отечественная война – все это звенья одной цепи, все это последствия того, что в маленьком доме в тогда небольшом городе люди посмели расстрелять невинных – убили помазанника Божия и его детей.

И вот об этом нужно знать для того, чтобы оценивать (если не исторически, то хотя бы с духовной точки зрения) все, что потом начнется, – все те страдания, ту боль, то истязание и омовение кровью русского народа. Об этом нельзя не сказать! Но поскольку у нас нравственное богословие, говорить нужно о другом – о том, какой нравственный урок дает нам эта Царственная семья или Царственная чета.

Мне хочется сказать именно о том, что на самом деле сто лет назад беззаконно были расстреляны не просто какие-то частные лица, которые кому-то нравятся, кому-то не нравятся, которых кто-то в чем-то может упрекнуть, а кто-то считает достойными правителями. В данном случае хотелось бы отметить другое. Для убийц, как и для их заказчиков, было, без сомнения, ясно одно (именно без сомнения – они знали это), что они расстреливают людей очень глубоко верующих и очень высоконравственных. Они знали это!

Это было настолько очевидным в Тобольске, что вызвало нарекание караула. Люди, которые охраняли Царскую семью, прониклись к ним симпатией, хотя изначально этой симпатии не было. То же самое случилось и в Екатеринбурге, и там пришлось поменять караул, потому что люди проникались симпатией к своим пленникам, хотя изначально была совсем другая установка. И охранники ничего не могли с собой поделать: нравственное обаяние, нравственное влияние этой семьи и тех людей, которые с ними были, их слуг, было поразительным!

И поэтому никто тогда на самом деле не сомневался в том, что убивают людей верующих – очень глубоко верующих, по-настоящему верующих и очень нравственных людей. Кто-то мог и тогда, а кто-то может и сейчас делать разные упреки и Государю Императору, и Государыне Императрице, но никто не мог отрицать, что для этих людей вера была самым главным делом жизни, а между собой, в личных и семейных отношениях, они представляли образец нравственности. Поэтому расстрел этого образца, этого идеала, этой удивительной семьи – именно как семьи – не только породил хаос, который не кончился и сейчас в вопросах семьи. Но этот акт дал нам икону семьи, образец семьи, он дал нам знамя, на которое все мы – люди, имеющие семьи, можем равняться.

Все мы – мужчины, имеющие жен, или жены, имеющие мужей, родители, имеющие много детей, или имеющие их мало, или не имеющие их вообще; все мы, образующие то, что называется семьей; все мы – каждая православная семья, и не только русская, в этом хаосе, который начался в семнадцатом году, можем найти в семье последнего русского императора тот образец, ту опору, тот образ, на который можно равняться; найти и тот образ, к которому можно обращаться, чтобы они помогли нам создать и укрепить наши собственные семьи.

Понятно, что говорить о нравственности семьи последнего русского императора можно много – это правда очень такая насыщенная тема, содержательная тема. Но формат нашей беседы не позволяет так много об этом говорить, поэтому постараемся отметить лишь несколько основных моментов. Первое – это любовь. Любовь, которой любили Николай и Александра. Эта любовь была нежной всю их совместную жизнь – она всегда была нежной, с первого момента их супружеской жизни до последнего момента. Они всегда были нежны друг к другу.

Кто-то скажет: «Подумаешь, нежность! Она так растиражирована, показана в фильмах со всякими излишними подробностями!» Но каждый пусть посмотрит на себя – вглубь своего сердца и спросит: «А мне можно прожить всю жизнь со своей супругой, сохранив к ней нежное отношение? А я так могу? Я могу сохранить нежность к своим детям? Я могу сохранить нежность к своей жене или своему мужу спустя пять, десять, и пятнадцать, и двадцать лет – именно нежность, когда надо не просто говорить: “Да! Люблю я ее или его!”, а когда надо проявлять нежность?»

Это когда ты прикасаешься к человеку так, как будто ты прикасаешься в первый раз, и смотришь в его глаза так, как будто ты смотришь в первый раз. «Это не добродетель», – скажут многие. Нет! Это добродетель, потому что любящий другого рожден от Бога. И признак христианской любви – это любовь нежная! Мы читаем, а может, кому-то довелось и видеть (я видел!), как старцы с нежностью любят всех тех, кто к ним приходят. С нежностью!

Это признак старца – он очень нежный человек! Он смотрит в глаза с любовью – он не может их отвести. Он готов утешить, он прикасается к руке, чтобы пожалеть, вдохновить, он обнимает свое духовное чадо, чтобы поддержать, потому что апостол Павел говорит: «Будьте братолюбивы друг к другу с нежностью!» Нежность – это признак Божественной любви, и любящий другого рожден от Бога.

Мы настолько затерли это высокое слово «любовь», с которым Христос обращается к людям, что разучились понимать, что оно такое есть. Мы ищем строгости, суровости, принципиальности, ригористичности – чего угодно, только не любви с нежностью. Мы не умеем, разучились своих жен, или своих мужей, или своих детей любить нежно.

Так посмотрите на эту Царственную чету и попросите у них этого дара – через всю свою супружескую жизнь пронести отношение друг к другу с нежностью. Как они это сделали? Наверное, это их тайна! Но если обратиться к ним с молитвой, то они поделятся этой тайной с нами и научат каждого из супругов, как это сделать.

Конечно, там были и письма – они каждый день писали друг другу! Эсэмэски сожрали наши письма, и мы не знаем, как это делать, – ведь в эсэмэске трудно описать все чувства. А нежность начинается с искренности, с того, чтобы рассказывать о своих чувствах, показывать свои чувства. Но это же очень больно! Человек, показывающий другому свои чувства, открывается перед ним, раздевается перед ним и становится беззащитен. Он доверяет себя другому – его такту, его чуткости, его терпению, его кротости, его нежности, его любви. А в письмах это можно сделать – в письмах человек обнажает душу.

Ну пусть мы разучились писать письма! Так давайте не разучимся говорить слова! Трудно начать и произнести второе, и третье, и пятое слово, но однажды – через год, через два – это станет легко. И каждый человек поймет: «Как же можно жить без нежных слов, в которых обнажается моя беззащитность? Ведь я говорю человеку, что я без него жить не могу, – это же очень страшно сказать человеку!» Но другому человеку очень важно знать, что кто-то без него жить не может. А раз не может, значит, я ей нужен (или я ему нужна), потому что без меня ему плохо будет, – я не могу его бросить, он же беззащитный, он меня любит.

Вот такое выражение чувств словами! Важно, чтобы, произнося их, человек смотрел в глаза – вот что может сохранить любовь! Это же было, когда люди говорили друг другу важные слова и решали пожениться. Надо просто это сохранить! Надо беречь мужа так, как берегла его Александра Федоровна. Это же страшно подумать (кому скажи!) – оставить больного ребенка в руках врагов, чтобы пойти с мужем его почти последним скорбным путем.

Это в каком фильме можно показать? Это какими словами надо объяснить современному человеку, что она смогла так сделать? Поколебавшись, но она ушла с ним – она ему была нужна! Может, это был последний его путь, и она хотела быть в последнем пути вместе с ним! Она его жена, и она должна быть рядом – всегда, до смерти! И вот это рождает колоссальное доверие, колоссальное притяжение двух людей, которое и является свидетельством любви, и рождает любовь, которую смерть разлучить не может – у нее нет таких сил!

Второе – это вера. Об этом тоже можно говорить, и однажды я уже говорил об этом, что те книги, которые были обнаружены в Ипатьевском доме, книги, испещренные их пометками, не были куплены в Екатеринбурге и не были взяты в местной библиотеке или у сестер Ново-Тихвинского монастыря. Они были привезены из Санкт-Петербурга! Отправляясь в далекий путь, люди взяли с собой книги – Библию, святого Иоанна Лествичника, ряд других книг духовного содержания, аскетического содержания, учение о молитве.

И я всегда спрашиваю – других спрашиваю, себя спрашиваю: «Если завтра за мной придут, позвонят в мою дверь и скажут, что надо собираться, то я возьму с собой свою Библию? Мне придет это в голову? Я вспомню о том, что это надо сделать? Я не знаю! За мной пока еще не приходили, но я не знаю, что я сделаю, куда кинутся мои ноги и за что возьмутся мои руки в этот момент!»

Но они вспомнили о Библии! Они не пошли в свое страдание без Слова Божиего! О чем-то это говорит? Вот вера, – вот вера, подтвержденная жизнью! И они везде были с этими книгами, и везде они искали молитвы, и везде жаждали причащения! Это вера! И именно вера помогла Александре Федоровне уехать из Тобольска, оставив сына – больного сына, в руках тюремщиков. Она, конечно, переживала за него очень сильно – она много чего пережила за годы его болезни, а потому умела надеяться на Бога и полагаться на Него. Вот этому надо учиться – доверять своего ребенка Богу! Надо надеяться на то, что я сам или сама не могу его сохранить – нет у меня таких сил, но Бог-то может! Это – упование, это – вера, это – любовь!

И третье, что может быть особенно актуально и о чем, к сожалению, нет возможности сказать подробно, – это воспитание детей. Это ж сердце кровью и радостью обливается, глядя в эти лица, в эти кадры кинохроники: «Как вы так сделали? Почему у нас так не получается? Почему мы не можем своих двух, трех или четырех детей воспитать так, чтобы они любили друг друга? Любили! Чтобы они были лучшими друзьями друг для друга! Чтобы им никто был больше не нужен! Чтобы это был неразрывный союз, такой, какой был у этих четырех девочек, – ОТМА!»

Как они так сделали? Ну как же нам, родителям, этому научиться, чтобы дети были дружными, чтобы они любили своих родителей, чтобы они уважали своих родителей? Чтобы, поссорившись, они без всякого наставления и вразумления бежали ночью к маме и просили у нее прощения, потому что заснуть не могли – мамочку обидели! А мамочка не могла заснуть и молилась, потому что дочка в обиде! Это что же за люди-то такие? Это где же они такие-то взялись? Это что же мы потеряли – какой навык воспитания детей мы утратили, что не можем так делать?

Ведь у них в семье все отвечали за всех! Каждый за всех отвечал, и все отвечали за каждого! Это была в самом полновесном смысле слова семья – одно целое! Действительно это была домашняя Церковь! Они были одним неразрывным целым – настолько неразрывным, что ни злая воля, ни смерть не смогли их разделить! Ну что проще-то в то ненавистное время? Ведь так удобно было разбить каждого по отдельности – девушек отдельно, в отдельную камеру, в отдельный дом, чтобы они не общались. Ведь было понятно, что они черпают друг от друга силы! Надо было их разделить, и они бы сломались! Но не смогли! Даже злая воля не смогла, потому что любовь, которая их соединяла и объединяла, стала превыше зла, сильнее смерти. Это мы и видим на иконе, когда всматриваемся в семью Царственных страстотерпцев.

Милосердие – как они научили своих девочек и мальчика милосердию? Это же было практическое милосердие – это же не были лекции, беседы, нотации! Это было введение в практику собственного «милосердноделания». Если мы говорим о том, что они были сестрами милосердия (об этом много говорят), так ведь и Александра Федоровна была сестрой милосердия! Нет, не тогда – не в четырнадцатом году! Она была ею еще тогда, когда и замуж не вышла: она умела это делать, она знала, как это делать, она радовалась, делая это. И тому, что умела, что понимала и чему радовалась, она научила своих девочек.

Об этом говорят много. Взять, например, праздник «Белого цветка» – это праздник, который сейчас пытаются как-то восстановить. Вот эти девочки – царские дочери, царевны, принцессы – идут к туберкулезным детям для того, чтобы их утешить, разделить с ними что-то, порадовать их. К туберкулезным детям?! Мы отпустим своих чад к туберкулезным детям?! О каком милосердии мы говорим? Это и есть самое настоящее практическое милосердие! Люди доверяли Богу и знали, что ничего не случится. А если случится, то пусть лучше случится это, чем у них будет жестокое, не умеющее жалеть сердце.

И последнее, что касается воспитания, – это воспитание сына. Ведь он больной! Ведь любой ушиб может его убить! Но мальчик и ушиб – это же само собой разумеется! Он бежит, но если упадет, то может умереть! Любое внутреннее кровоизлияние может стать последним – такая у него болезнь. Но он развивается, как все мальчики, – он бегает вместе со всеми, прыгает вместе со всеми. Это же доверие Богу! Если Бог не сохранит – никто не сохранит! Но ребенок должен вырасти сильным, терпеливым, мужественным – он мальчик!

Вот этому всему нам нужно учиться у них: как воспитывать детей, как любить друг друга, как возлагать все упование на Бога, как верить Ему от первого своего дыхания до последнего. Так верили Ему Александра Федоровна, Николай Александрович! И тогда действительно, перейдя от смерти в жизнь, они торжествуют, и этот торжествующий образ спасенной, сохраненной семьи мы и видим, когда подходим к иконе, чтобы обратиться к ним с просьбой и с благодарностью за то, что они были в нашей истории!

Записала Ольга Баталова