Нравственное богословие. Выпуск от 12 июня

Курс ведет священник Константин Корепанов.

Мы продолжаем уроки «Нравственного богословия». Напомню, в прошлый раз мы говорили о том, с чем встречается человек, входящий в Церковь. Также мы говорили о том, что первая встреча – это встреча с традицией. То есть в Церкви человек встречается с некоей продолжительной преемственностью опыта, правил, называемых таким общим родовым словом «каноны», встречается с неким свидетельством и выражением Истины. И, встречаясь с этим, человек должен встроить себя в эту традицию, а не сломать традицию, почему-либо ему не нравящуюся или чем-либо его не удовлетворяющую. Это первое, о чем мы говорили в прошлый раз.

Второе, с чем встречается человек, и об этом пойдет разговор сегодня, – это «мы». То есть человек входит в некую человеческую общность и должен с этой человеческой общностью солидаризироваться. Этот опыт – опыт «мы», «нас» – является на самом деле сугубо церковным. И хотя человек встречается с ним очень часто, но по существу своему – именно, в сущности, опыт «мы» есть опыт собственно церковный. К нему человек приобщается в тот самый день (может быть, даже не являясь еще членом Церкви и вообще о Церкви, может быть, почти ничего не зная), когда открывает для себя молитву «Отче наш». Он произносит первый раз эту молитву или читает ее и сталкивается тогда (более или менее осознанно, а порой, может быть, совсем неосознанно) с этим выражением церковного опыта.

У человека есть Отец на Небесах – у каждого человека! И ни при каких обстоятельствах он не может обратиться к Нему: «Отец мой!» Он может обратиться только: «Отец наш!» И другого обращения к Отцу не предусмотрено. Так Христос говорит Марии Магдалине: «Богу Моему и Богу вашему…» – не «Богу твоему», а «Богу вашему»! Ни один человек в мире не может поистине обратиться к Богу, называя Его Отцом, и забыть местоимение «наш». Конечно, каждый по действию Святого Духа в Небесном Отце чувствует своего родного Отца, но как только он выходит за пределы своего личного переживания, то понимает, что это Отец и множества других людей, которые для него, стало быть, являются братьями и сестрами.

И вот этот опыт, это глубочайшее переживание дается человеку уже в Церкви. И если человек пережил этот опыт обращения к Богу как к Отцу, именно с ощущением, что это Отец наш, то этот человек уже в Церкви, даже если он не принял еще таинства Крещения. Он, несомненно, его примет, потому что никто и никогда не может пережить этот опыт вне действия Святого Духа. А как известно, Дух Святой и приобщает человека к Церкви – к Телу Христову. Вот этому вхождению в «мы», этому приучению себя думать, чувствовать, молиться, переживать, воспринимать и вещи небесные, и вещи земные – все на свете воспринимать через это «наш», через это «мы» – человек и обучается в Церкви.

Говоря попросту, входя в Церковь, мы встречаемся с человеком, которого должны принять – принять не потому, что он нам нравится, не потому, что он разделяет наши убеждения, не потому, что мы вместе учились в институте или в школе, не потому, что он мне симпатичен, не потому, что мы любим одного священника или нам нравится одна икона, а потому, что он здесь находится, потому, что Церковь стала для него домом, потому, что Бог его принял, потому, что Бог умер за него. Все остальное вторично!

Первично только то, что за этого человека умер Христос, и этот человек Христом приведен к Отцу и, значит, он брат мой. Если я отрекусь от него, то я отрекусь от Бога, пролившего за него Кровь. И отрекаясь от человека, я отрекаюсь от Бога, Который называет этого человека сыном или дочерью. Мы никогда не мыслим в таких категориях, и в этом наша беда – именно беда и трагедия. Поэтому Церковь и не может стать тем, кем задумал ее Христос. Он говорит: «По тому узнают, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».

И вот как раз этой любви мы не хотим иметь – именно не хотим, потому что мы сознательно, разумно, волевым усилием отделяем от себя человека, который нам не нравится. Мы отрезаем себя от него, когда говорим: «Я не хочу с ним общаться! Я не хочу иметь с ним ничего общего! Я не хочу даже видеть его здесь! Пусть он делает что хочет, но видеть, слышать я его не хочу! Я не хочу с ним стоять в одном храме! Я не приму его!» И при этом мы думаем, что отрезаем себя от человека. Нет, мы отрезаем себя от Христа! Про это сказано, и достаточно хорошо, в апостольских Посланиях, и Христос об этом тоже говорит, но мы не можем так сказать.

Церковь может отлучить какого-нибудь человека от себя. Церковь может это сделать соборным голосом, Духом Святым, живущим в Ней. Но каждый отдельно взятый человек – это не Церковь, и он не может никого отлучить от Церкви. Он может отлучить только от себя. Но, отлучая от себя человека, входящего с ним в храм, человека, который вместе с ним живет в Церкви, он таким образом всегда отрезает себя и от Бога, потому что Кровь Христова животворит и этого человека – Христос умер и за него!

Поэтому от нас требуется большой труд молитвы за этого человека, молитвы об изменении собственного сердца. От нас требуется служение человеку, в том числе и тому, кто нам не нравится, ибо мы должны «немощи немощных носити», а не себе угождать. Мы должны именно нести немощи друг друга, терпеть эти немощи, даже если это нам не нравится, не смея даже подумать о том, как отделить себя от этого человека или этого человека от себя.

Церковь есть совершенно особенное бытие, где «мы» не поглощает «Я», где «мы» – это свободный и, можно было бы добавить, аскетический выбор «Я», когда «Я» выбирает единство вместо самодостаточного бытия. Самодостаточное бытие в Церкви невозможно, как невозможно самодостаточное бытие одного из Лиц Пресвятой Троицы. Невозможно самодостаточное бытие в Церкви, потому что любая клеточка, решившаяся на это, отделяет себя от целого. Апостол Павел говорит, что ни один член в теле не может сказать: «Я сам по себе буду жить», потому что этим он отрезает себя от тела, он умирает. Но это свободный выбор человека.

Таким образом, вхождение в Церковь ставит перед каждым из нас задачу самоограничения – самоограничения своего «Я» и перед традицией, которую можно назвать Преданием, и перед другим человеком. Я должен этого человека принять, я должен сказать: «Мы!» И это значит не впитать в себя другого человека, а ограничить свое «Я» для того, чтобы понять, принять, потерпеть, понести, а в конце концов полюбить всякого человека, входящего со мной в Церковь.

По-видимому, человеку самому это сделать невозможно. Он легко может солидаризироваться с теми людьми, с которыми у него один социальный статус, один уровень образования, одна идея, одно хобби, один интерес, одна идеология, одни взгляды. С такими людьми человеку легко солидаризироваться! Легко ощутить общность с теми, кто разделяет, например, твои либеральные убеждения или монархические убеждения. С людьми, любящими, скажем, Достоевского или Пушкина, очень легко найти общий язык, если ты любишь Достоевского или Пушкина. Если тебе нравится современная живопись, конечно, ты легко подружишься с людьми, которые любят современную живопись, или с теми, которые увлекаются космонавтикой, коллекционированием марок или чтением Толкина. Все это объединяет людей, но это называется «партикуляризм», то есть человек находит некую группу людей, имеющих общность. Но именно с этими людьми у него общность, а со всеми другими никакой общности нет – ему интересно только «здесь», а «там» ему неинтересно.

И очень многим хочется превратить церковное единство в партию, навязав Церкви какую-либо идеологию, или разбиться внутри Церкви на партии – одни православные монархисты, другие православные либералы, третьи православные художники или православные педагоги. Но внутри Церкви не может быть никакой партийности, никакого сегментирования, никакого расслоения! Церковь призвана быть единой – в этом ее предназначение, и в этом даны ей силы.

Конечно, распределиться по интересам человек может, но важно другое! Важно чувствовать общность со всяким человеком, принципиально непохожим на тебя. С человеком другого цвета кожи, другого уровня образования, других политических предпочтений, других художественных вкусов ощутить общность можно только в Церкви! Потому что Церкви для этого даны силы, чтобы из разрозненных «Я» сделать целостное «мы», чтобы каждого я бы чувствовал своим и родным, чтобы каждый был бы для меня ближним моим, за которого умер любимый мой Бог, за которого пролита Кровь возлюбленного мною Христа.

И вот для этого в Церкви есть все условия, все благодатные силы – только бы человек захотел это принять. Но именно захотел бы! Ведь все мы перед Богом равны и отличаемся друг от друга только степенью любви к Нему – больше ничем не отличаемся. Ибо все мы для Него дети, за которых умер Христос. И единственным условием для того, чтобы войти в это «мы», в эту общность, в это единство, является ограничение себя. Человек должен себя ограничить, но должен ограничить себя свободно! Он должен сам захотеть себя ограничить ради другого человека, ради ближнего своего, стоящего с ним в одной Церкви. То есть человек должен осознать, что это ограничение необходимо, чтобы не себе угождать, а ближнему – во благо, к назиданию – и захотеть это сделать.

И вот тут начинается самое главное! Возникает, может быть, одна из самых главных, а иногда, мне кажется, что и самая главная проблема церковного бытия. Конечно, у Церкви есть власть. И в прошлые эпохи Церковь иногда ее употребляла, отлучая от себя тех, кто не хотел принимать норм церковной жизни, правила веры или образа кротости. И Церковь отлучала таких людей, но только отлучала. Наказать, запретить, исправить каким-то образом Церковь не могла. Церковь не государство. В ней есть власть, но нет аппарата принуждения, нет аппарата насилия, каковой всегда есть в любом государстве.

Можно, конечно, в государстве заставить, принудить, убедить, создать такие условия, при которых все люди будут разделять одну идеологию, и даже несогласные будут делать вид, что они ее разделяют – нацистскую, коммунистическую или либеральную. В государстве есть для этого очень серьезный инструментарий. Это не только армия, полиция, тюрьмы и суды, но и средства массовой информации и просто разные другие рычаги административного или идеологического воздействия и прочие. Можно добиться того, что общество в своих идеологических, эстетических и даже музыкальных интересах будет монолитным. Но в Церкви это невозможно!

В Церкви нельзя заставить, нельзя силой смирить! Нельзя заставить человека любить, нельзя заставить человека молиться, нельзя заставить человека быть кротким – именно заставить нельзя! У Церкви нет механизмов «заставления» человека любить Бога, у Церкви нет механизмов заставить человека молиться. Ну вот реально нет! Скажем, приходит человек в Церковь и говорит: «Я не могу молиться! Не могу! Не то что не умею, а просто не могу! Никак!» А Церковь бы ответила: «Так, в общем, приходишь сегодня, и мы тебя заставим молиться!»

Ну и что? Ну и придет человек в какое-то место, где ему скажут: «Давай, делай поклоны! Произноси такую-то молитву!» И он будет делать сто поклонов, произносить сто молитв. Но это вовсе не значит, что он стал молиться, и вовсе не значит, что если его упорно заставлять что-то делать, то что-то в нем проснется. И более того – скорее всего, тот, кто будет это делать, в немалой степени погрешит против евангельской Истины, против правды Христовой, потому что все эти вещи в человеке должны быть свободными.

Да, в монастыре может быть такая практика. Но в монастырь-то человек пришел по своей воле! И, приходя в монастырь, он соглашается на те определенные средства, которые есть в монастыре, чтобы действительно преодолеть свою лень, заскорузлость, какую-то твердость, жесткость, каменность своего сердца. И он добровольно подчиняется – он хочет, чтобы в монастыре преодолели определенные его греховные навыки и помогли стать достойным человеком.

Но он свободно отдается! И если он скажет завтра: «Знаете, я не хочу больше жить в таких условиях, я хочу вернуться в мир» – никто не сможет его удержать. «Захочешь – возвращайся! Не хочешь делать – не делай! У нас нет механизмов тебя заставить! Мы ничего не можем сделать. Если только ты хочешь добровольно принимать те условия, которые мы предлагаем, тогда да – вот это тебе, скорее всего, поможет. Мы можем даже своим наставлением или своим присутствием мотивировать или простимулировать твое желание научиться молиться или еще чему-нибудь. Но стоит тебе сказать: “Не хочу!” – и никто не сможет тебя заставить». Вот это важно понимать!

Ведь это приводило и до сих пор приводит к тому, что в Церкви появляются и секты, и ереси, потому что если человек не хочет принимать традицию, он и не принимает ее; если ему не нравится епископ, то он и не принимает его; если ему не нравится устав или догмат, или просто другой человек в Церкви – вот этот священник, вот та бабушка, вот этот человек, чистящий подсвечник, или этот человек, руководящий хором, то он и не примет его! И никто не заставит его принять! Поэтому происходят и ненависть, и ссоры, и обиды, и зависть, потому что в Церкви нет сил, нет насилия. Нет в ней такого аппарата (и быть его не может), который бы заставил человека жить по-христиански, который бы заставил человека жить так, как велит Христос.

Но в Церкви каждый должен жить так, как велит Христос! И Церковь – это место, где люди собраны для того, чтобы жить и действовать так, как велит Христос. Но заставить жить, верить, любить так, как учил Христос, у Церкви нет сил – нет механизмов, нет институтов, нет инструментов, чтобы это сделать. Человек, приходя в Церковь, сам свободно либо принимает те правила, которые в Церкви действуют, – это значит Евангельский закон, либо не принимает этих правил, не принимает Евангельского закона и живет так, как считает нужным жить. В этом всем и видится слабость Церкви, и видится она особенно тогда, когда в Церковь (как это всегда бывает во времена отсутствия гонений) входят люди, не собирающиеся, принципиально не собирающиеся, себя ограничивать. Они подминают под себя и правила, и канон, и людей, и традиции. Они все сминают, считая, что нужно делать это так, как им хочется.

И конечно, каждый раз, когда мы сталкиваемся с подобным проявлением, то задаемся вопросом: «Ну почему Церковь молчит? Ну почему она не вмешается?» А нет у нее механизмов, чтобы как-то заставить человека быть хорошим, потому что Церковь – это такая общность, такое бытие, где из любого можно сделать совершенного человека, из любого можно сделать святого. Можно, но только при одном условии – если человек сам этого захочет! А если он не хочет, то ничего сделать нельзя! Человек пришел в Церковь и ведет себя так, как считает нужным вести, – нарушая, не соблюдая, уча по-другому, ниспровергая авторитеты. И нет сил у Церкви, чтобы каким-то образом его остановить.

Можно было бы отлучить такого человека от Церкви, но в современной исторической реальности это всегда приведет к расколу, когда за человеком отлучаемым уйдут множество людей, которые просто не понимают, что они делают, которые просто еще не в состоянии разобраться, что происходит. И ради этих людей никого не отлучают. Но это единственное, что может сделать Церковь. А в остальном она делает то, что делала всегда, ибо такова природа Церкви. Она по-прежнему со Христом на Кресте, она по-прежнему с теми, кто вызывает возмущение окружающих людей, она по-прежнему с ворами и блудницами, она по-прежнему с гордыми и гневными, ревнивыми и завистливыми. И, как и прежде, этого никто не может понять: «Почему Церковь терпит своих членов – этих невыносимых людей?»

«Ну что делает здесь эта бабушка, которая двадцать лет только и занимается тем, что завидует всем богатым людям, входящим в Церковь, и злится на всех окружающих за то, что у нее не удалась жизнь? Да выгоните вы ее!» Нельзя. Нельзя! «А что делает этот человек, который пришел в Церковь еще молодым и возомнил себя великим учителем человечества? С тех пор прошло уже двадцать лет, а он все учит и учит, и учит, и учит, не слушая никого – ни святых отцов, ни священников, ни епископов, все считая себя умнее других! Почему его не выгнать?»

И каждому видится, что это слабость Церкви, и никто не может понять, почему так много в Церкви людей, обремененных страстями и грехами. Потому что люди не хотят – не хотят меняться, не хотят поверить, что измениться можно, не хотят принимать те способы исцеления, которые предлагает Церковь. Но и из Церкви уходить они тоже не хотят! И по-прежнему Церковь, как когда-то Христа, обвиняют за то, что она с грешниками – за то, что она принимает грешников, нянчится с грешниками, заботится о грешниках и покрывает грешников.

«Надо от них избавиться», – призывают благочестивые люди. Но как избавиться? Кто сможет избавиться от грешников в Церкви, где каждый священник, выходя на амвон, на солею перед причастием, говорит: «От них же (от грешников) первый есть я!» Кого выгнать, если я первый грешник здесь? И никто не выгоняется! А люди благочестивые по-прежнему негодуют: «Почему? Почему так много грешников? Почему так все происходит нехорошо? Вот были бы одни праведные в Церкви, как и должно быть!» Почему-то считается неким газетным сознанием, что в Церкви должны быть все хорошие, праведные, а тут грешные собрались: «Нехорошо, непорядок, надо очистить Церковь от грешников!»

Всегда, когда я слышу такой патетический возглас, то возмущаюсь: «Почему никто не требует больницу очистить от больных?! Ведь тогда бы там была чистота, красота! Все врачи были бы спокойными, умиротворенными, были бы чистые кабинеты, был бы замечательный запах – абсолютная идеальная чистота и порядок, особенно в документации!» Но если бы всех больных убрать – больницы бы не было!

В молитве перед исповедью на таинстве Покаяния говорится: «Ты пришел во врачебницу, так не уходи же отсюда неисцеленным!» Но исцеление предполагает желание человека захотеть исцелиться. А если он не захочет, то и не исцелится. Мы все надеемся, что в Церкви будет так, как нам хочется, – чтобы все в Церкви стали идеальными, чтобы порядки нас устраивали и люди тоже нас устраивали. Но мы должны смириться с тем, что есть, принять то, что есть, – принять эти традиции, эти правила, этот обряд, эти таинства, эту догматику и эти каноны, этот богослужебный текст и этот способ его воспроизведения, этих людей, стоящих у свечей, и этих людей, стоящих на клиросе, и этих людей, стоящих в алтаре. Мы должны их принять, потому что не мы здесь хозяева, а Бог!

Кому-то кажется, что Церковь должна реформировать мир, а Церковь содержит огромный, неисчерпаемый ресурс, но только для одного – для того, чтобы реформировать меня! И если я отдам себя Церкви, она сделает это, она реформирует меня. А когда я стану сыном Божиим, когда во мне будет действовать Дух Святой, тогда действительно многие и многие люди, как говорит об этом преподобный Серафим Саровский, спасутся вокруг меня. Потому что именно осуществления в жизни христианского идеала и не хватает миру, не хватает людям. Если каждый поймет, что Церковь направлена на него – чтобы изменить собственное сердце, и каждый изменит это сердце – вынет бревно из своего глаза, тогда он поймет, как помочь людям и чего им на самом деле не хватает.

Записала Ольга Баталова