Мысли о прекрасном. Встреча с народным художником России скульптором Владимиром Суровцевым. Часть 1

В новом выпуске программы - встреча с народным художником России скульптором Владимиром Суровцевым. Его работы находятся в Государственной Третьяковской галерее, в музее Троице-Сергиевой лавры, в музее г. Риза (Саксония), а также в частных собраниях Бельгии, Франции, Греции, Италии и США.

– Мне сегодня особенно радостно, потому что, когда совпадает хороший художник и хороший человек, это, я думаю, основное в жизни, потому что деятельность человека в любом случае направлена на его внутреннее совершенствование, приближение к Богу, к Божественному замыслу. Наш сегодняшний собеседник – народный художник, скульптор Владимир Суровцев – человек легендарный, всемирно известный.

Говорят иногда, что тебя больше даже знают за рубежом: твои произведения во многих странах мира и, конечно, в России. Как так получается, что художник выходит на мировой простор? Как ты себя ощущаешь: по сути человек без границ, человек мира?

– Я хотел бы поблагодарить тебя за добрые слова, сказанные в мой адрес. Каждый из нас, конечно, внутренне знает себе цену, и я, может быть, совсем не столь известен и не столь знаменит. Я просто занимаюсь с детства делом, которое люблю, которое мне нравится, которое мне по душе. Все-таки жизнь уже прожита достаточно большая (я принадлежу к первому послевоенному поколению), так что, конечно, в арсенале уже багаж определенный есть. Теперь к твоему вопросу. Наша жизнь во многом состоит из случайностей, которые по прошествии времени кажутся уже и закономерностью. В свое время судьба подарила мне дружбу с несколькими дипломатами. Мы снимали комнаты в одной коммунальной квартире с моим близким другом Александром Ильичевым, много лет проработавшим в Организации Объединенных Наций (ООН), и он свел меня с целым рядом тогда очень молодых дипломатов, с которыми мы стали по жизни друзьями. Было это более 35 лет назад, и я по сей день с ними дружу; это очень близкие мои товарищи. Я готов назвать несколько имен, которые сейчас стали уже действительно играть ведущую роль и в мировой политике. Это Александр Алексеевич Авдеев – ныне посол нашей страны в Ватикане; работал на разных должностях, в том числе был и министром культуры, и первым заместителем министра иностранных дел. Это Алексей Леонидович Федотов – посол в Словакии. Я недавно был у него и с большим интересом познакомился с этой страной. Это (еще раз назову) Александр Ильичев, и Григорий Карасин, и Сергей Викторович Лавров. Это очень близкие мне по душе и по поколению люди, с которыми я, каждый раз встречаясь, испытываю большое и человеческое, и интеллектуальное удовлетворение от контактов.

– Расскажи немного о своем житии, если можно.

– Всегда на это слово «житие» вспоминаю фразу «житие мое» из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Фильм замечательный. Конечно, когда сравниваешь себя с деятельностью великих людей и святых, понимаешь, сколь мал ты и сколь малы твои заслуги. Но все равно я искренне рад, что удалось сделать достаточно большое количество объектов, и в этом есть для художника радость самореализации. Много работаю с сыном, и для меня это большая гордость.

– Сын Данила.

– Да, Данила Суровцев. И у меня замечательная дочь Дарья Суровцева. Сын оканчивал художественный институт им. Сурикова, потом Академию, творческие мастерские у замечательных мастеров: у академика Михаила Переяславца и академика В.Е. Цигаля. Это удивительные люди, о них можно говорить очень много.

– Ты же москвич коренной?

– Я коренной москвич, но опять же волею случая. Один дед мой – участник Октябрьской революции (что было, то было), 16-летним парнем он пришел в революционное движение. Второй дед – участник Первой мировой войны, воевал в армии Брусилова (был ездовым), впоследствии был раскулачен. Вот так судьба разделила на белых и красных нашу семью.

– Я не удержусь (ведущий берет в руки шашку). Это шашка твоего деда?

– Это не совсем шашка деда. Но самое удивительное: в детстве (жалею, что это не сохранилось) я ходил в дедовских галифе. После Первой мировой войны дед был фактически насильственно призван в Красную Армию и воевал в Крыму уже против Врангеля – история, наверное, типичная для тысяч и миллионов наших сограждан. В период НЭПа он поднялся, стал середняком и был очень уважаемым человеком. Его родственники, в частности отец моей бабушки, был сельским старостой до революции. А что такое староста тогда? Выборная должность, то есть тебе доверили руководить сходом, миром. Это был очень авторитетный человек, очень сильный, мощный. Как рассказывали по легенде, он мог поднять телегу и даже лошадь. Представляете? Вот такой дед был. Один – Фома, другой – Захар. Я недавно, благодаря краеведам, собрал историю моего рода по Саратовской губернии с середины XVII века. Думаю, что сейчас интерес к своему роду наиболее актуален.

– Да, у многих сейчас проявляется. Ты же хоперский казак, можно так сказать.

– И горжусь этим. Возвращаясь к рассказу о деде: Фома Васильевич был даже одно время председателем сельсовета и заместителем председателя, а потом был подписан в кулаки, хотя он не имел наемной силы и всего своим трудом добивался, но поскольку середняк и были конфликты внутри села. Мы же понимаем, что такова была центральная установка. Проблема была сложная: страна вынуждена жить самостоятельно, нужны были средства на закупку оборудования, на индустриализацию, и поэтому была программа фактически оттока сельского населения в города, для того чтобы обеспечить развитие индустрии – это первое. А второе: жесткая позиция государства по стабильным закупочным ценам на зерно с тем, чтобы это зерно продавать за рубеж, приобретать оборудование для строящихся заводов в первую и вторую пятилетку. Но тем самым была удушена крестьянская община, удушена и собственно прервана связь времен. Фактически мы потеряли эти корни.

– Да, устои мы потеряли. Есть ряд твоих работ о репрессиях, и ты эту мысль вынашиваешь. В мелкой пластике я вижу у тебя некоторые объекты. Это болезненная тема. Сегодня в обществе кто только себя не называет патриотом! Хорошее понятие – любовь к Родине, к Отечеству, но каждый вкладывает в это свое: кому-то нравится коммунистическое прошлое, и закрываются глаза на сталинские репрессии, кому-то нравится что-то демократическое европейское, закрываются глаза на все предательство, которое Европа и весь мир сегодня осуществляет. А мы с тобой все-таки старопрежние (мне нравится это слово), в хорошем смысле консерваторы, наверное. Потому что искусство монументальное, которым ты занимаешься, – оно очень консервативное: максимальный отбор, ничего лишнего и в то же время концентрат большой мысли, пластики, движения. Очень ответственное искусство. Потому что в изобразительном – там среда, воздух что-то спасает, колорит иногда, здесь же – полная обнаженность. Как ты осмысливаешь задачи монументального искусства, скульптуры в частности?

– Спасибо за добрые слова. Я стою на таких позициях, и моя творческая практика это подтверждает: с одной стороны, я искренне люблю российское русское реалистическое искусство и стою на этих традициях. У меня были добрые, замечательные учителя: прекрасный скульптор Постол Алексей Григорьевич. Общественность хорошо знает его памятники, посвященные обороне Москвы, в Яхроме, в районе Дубосеково. Удивительный мастер преподавал у нас в институте – скульптор Николаев, ученик В. Ватагина. Он привил нам любовь и тягу к изображению животного мира. Вы видите у меня в мастерской много изображений лошадей. Мастерская – это бывшая конюшня, зданию 100 лет. И сам я всадник по сей день, и любовь к коням у меня генетически. Единственное: я поздно сел в седло – в 40 лет благодаря дочке, но по сей день я занимаюсь верховой ездой, иногда, так скажем, барской охотой с борзыми. Это русское увлечение, но достаточно редкое.

Возвращаясь к теме о традициях: я, безусловно, за традиции и фантастически люблю наших отечественных скульпторов. Для меня идеал – Паоло Трубецкой. Я считаю его памятник Александру III мировым шедевром, и жаль, что он до сих пор стоит…

– Стоит. Муссируется вопрос о его установке.

– Я думаю, что когда-нибудь придет время и найдут возможность установить его в градообразующей среде. Слава Богу, он сохранен, не разрушен. Все-таки это большое достижение нашего Отечества. Помню, студентом мы приезжали в Санкт-Петербург на практику, этот памятник стыдливо был забит в ящики, стоял у Русского музея, но, слава Богу, не был переплавлен. И мы смотрели в щели и думали: Боже мой, почему же он в таком виде?! А тогда же отношение к царям и к русской истории было совсем иное.

Возвращаясь к теме о традициях: с другой стороны, я не считаю себя закоренелым консерватором, который смотрит только назад. Мне довелось в 23-х странах мира установить свои композиции, в том числе три стоят в Париже. И я думаю, что такой творческой биографии мы не у многих художников можем найти. Я горжусь этим. Четыре композиции – во Франции. В Париже одна из работ, которую мы сделали вместе с сыном. Она стоит в самом центре у моста Александра III на набережной Сены.

– Это памятник Русскому экспедиционному корпусу.

– Да. Когда я открывал некоторые памятники, представьте: многотысячная толпа, люди совершенно разных возрастов и разных пристрастий – и вдруг из толпы во Франции во время церемонии открытия раздаются такие голоса: «Браво, маэстро!» И это европейская публика, которая воспитана на толерантном, как мы говорим, отношении и к жизни, и к искусству. Западную публику заставить восторгаться работами российского (русского) скульптора достаточно сложно, а мне много раз приходилось слышать очень восторженные отзывы о моих работах. И когда я установил композицию «Водопой» в Нидерландах, голландские критики…

– Мы подойдем к «Водопою» отдельно…

– То есть я все-таки стараюсь понимать, чувствовать и следить, в том числе и за развитием современной пластики, и мне не чуждо ощущение символической формы, более очищенной конструкции. Я это тоже люблю, это тоже признаю.

– Это же просто язык. Мы же говорим о консерватизме в плане сохранения традиций, прежде всего внутренних ценностей. А язык изобразительный – он меняется.

– Согласен. Когда я стал ездить за рубеж (это было более 20 лет назад) и стал реально конкурировать с западными художниками и на выставках, и на аукционе «Со́тбис» (где у меня была большая удача), и в разных международных проектах и международных конкурсах, я вдруг понял, что мы конкурентоспособны и в этой области. У меня ушел комплекс (а он был, не скрою) некой неполноценности. Вдруг я увидел, что у нас свой взгляд и на пластику, и на свою культуру, и на свою историю, и мы должны гордиться этим. Потому что если все будут резать кефирные бутылочки и склеивать, заниматься так называемым актуальным искусством, мы потеряем очень многое. Наверное, это тоже нужно. Я согласен, за этим идет развитие, какая-то перспектива, поиск формальных приемов, может быть, развитие рекламы каких-то архитектурных структур, – я не отрицаю этот путь. Но все-таки если ты веришь в свою историю, в свою культуру, в свои традиции… Мне приятно, что я привержен именно этому направлению.

– Я думаю, что памятник Русскому экспедиционному корпусу – это как раз экспансия русской культуры, этого русского всепоглощающего человеколюбия.

– И не только культуры, но и истории нашей, и политики. То есть мы забили очень крепкий крюк, как альпинисты, в центре Европы.

– Так же, как мост Александра III. Бедной Франции от Великой России…

– Абсолютно верно. Есть наша замечательная пословица: «Нет худа без добра». Передача же наша достаточно демократична…

– Она не демократична. Я слово «демократия» немного по-другому воспринимаю. Я не демократ…

– Скажу так: я не против этого слова, потому что, если мы обратимся к древним историкам и Греции, и Рима, там очень много мудрых мыслей, с которыми мы по сей день не можем не согласиться. Но это отдельная тема.

– Мы все-таки за монархию, потому что искусство у тебя в основном державное: о Великой России, о ее присутствии в мире.

– Мне хотелось бы говорить о государственности, о крепости страны, об этой главной теме, скрепляющей всех нас, об этом контакте между людьми. Волей-неволей мы сейчас все об этом думаем, переживаем, это ложится на сердце – то, что происходит у наших близких братьев на Украине. Вот пример того, когда реальная история и культура вымывается.

– Мы оттуда ушли, присутствие наше было минимальное, поэтому нечисть заняла это духовное пространство.

Президент России присутствовал на открытии твоих памятников неоднократно, и министр иностранных дел. Ты много сделал памятников (допустим, кладбище Пер-Лашез в Париже) как раз в местах нашего присутствия – либо героическом, либо это некрополи, памятные места. Это очень важно. Память, памятник.

– Это синонимы.

– Никто не говорит: «Скульптура такого-то», а говорят: «Памятник такому-то», то есть от понятия «памяти», сохранение памяти. Сюда же вкладывается смысл – памяти чего? Начинается раскручивание исторического события. Конечно, мы не можем не коснуться нашего присутствия на Балканах, где стоит твоя работа – замечательный памятник Скобелеву. И постамент мне нравится; редко бывает, когда постамент вписывается.

– Я сейчас расскажу очень любопытные эпизоды. Но я хотел бы прежде вернуться к своей фразе, которую не договорил – о добре и зле. В общем-то, вся жизнь наша колеблется между двумя этими понятиями. И иногда (мы хорошо это знаем по нашей истории) то, что нам мешает, вдруг на каком-то этапе нам начинает помогать. Мы открыли памятник Русскому экспедиционному корпусу (я сейчас говорю о добре и зле). Две-три французские газетки поместили малюсенькие статьи на эту тему, хотя открывали два премьера – Владимир Владимирович Путин и Франсуа Фийон. В российской прессе была более широкая информативность. Через два года приезжает наша делегация во главе с Сергеем Евгеньевичем Нарышкиным, возлагает к памятнику цветы от имени администрации Президента, от Государственной Думы, от ряда других организаций. Через день в защиту музыкальной команды (панк-группы Pussy Riot) весь памятник расписывают красками. И мы помним этот эпизод (это показали и наши каналы). Расписывают варварски, по живому памятнику. Представляете, какое очередное осквернение было! Но все французские газеты, все телевизионные каналы показали этот факт, и теперь вся Франция знает, что русские воевали во Франции. То есть негатив в конечном итоге перерастает в очень мощную акцию.

– Я думаю, если бы это был плохой памятник, на него не обратили бы внимания.

– Думаю, да. Я радуюсь, что иногда мне бывают звонки от близких товарищей, друзей, или от друзей друзей, которым передается мой телефон, и говорят: «Владимир Александрович, знаешь, где мы сейчас? Мы в Париже у твоего памятника».

– Вернемся к твоему монументу Скобелева. Сам генерал был выдающимся, конечно. Каждый раз происходит вживание в человека: ты начинаешь читать, смотреть, проживать жизнь этого человека…

– Вот рядышком у меня лежит книга о святых Кирилле и Мефодии. По просьбе города Мурома я сейчас делаю рельеф, посвященный им. Ты правильно сказал: любая тема заставляет с радостью обращаться к совершенно не открытому доселе материалу, и ты каждый раз читаешь.

Я был на том месте, где похоронен Скобелев в Рязанской области. А я являюсь членом Правления Рязанского землячества, потому что по одному роду я имею корни волжские, саратовские и с гордостью всегда говорю, что мой отец родился в деревне с названием Малая Журавка – сколь поэтично! Сейчас там, к сожалению, ровное место, крест на погосте, где лежат сотни людей моего рода. Деревня разорена, пустыня, к сожалению, земля не обрабатывается. Но я живу в надежде, что когда-нибудь эта земля будет восстановлена. Я помню 1960-е годы, когда там стучали звуки топора, строились новые дома, когда со всех сторон раздавалось и ржание коней, и гогот гусей... Недалеко от Малой Журавки в селе Красный Яр (там живут мои родственники) течет река Хопер. Там была полнокровная жизнь. Один из моих дядей был главным инженером крупного совхоза, одна тетушка работала дояркой. И все это жило… Наверное, мы все-таки должны верить в то, что произойдет возрождение русских земель, в том числе и в этом регионе.

Я рад, что этой весной мы с сыном ожидаем большое событие: в Поволжье в Волгограде должен открыться памятник маршалу Рокоссовскому. Вот такая цепочка моих военно-исторических памятников. Особая гордость, что это открывается в год 70-летия Победы. Отец мой, сын раскулаченного, воевал, ушел на войну добровольцем в 1941 году. Воевал у стен Москвы, прошел через Сталинград, имеет медаль, в том числе «За оборону Сталинграда» – редкую медаль.

– У него была личная встреча с Рокоссовским.

– Да, и Константин Константинович Рокоссовский вручал ему Орден Красной Звезды за бои под Гдыней и Гданьском. Когда польские соседи нам говорят, что это была оккупация, то хотелось бы им посмотреть в глаза: шестьсот тысяч погибло за освобождение Польской земли.

– Мы знаем историю: и отношение Польши всегда было, мягко говоря, неблагодарное.

– Я могу полемизировать: где-то мы и сами виноваты в этом, потому что надо все-таки расширять эти контакты.

Я назову факты, которые мало знают наши граждане: я сделал в Париже памятник летчикам полка «Нормандия-Неман», который открывал Президент России В.В. Путин и Президент Франции господин Ширак. Через несколько дней я у губернатора Ивановской области с работой по установке памятника летчикам полка «Нормандия-Неман» и техникам, поскольку эскадрилья формировалась в Иваново. То есть вот перекличка. Там были удивительные случаи. Расскажу один эпизод (поймете, почему я это говорю): когда барон де Сейн летел вместе со своим механиком, который находился в фюзеляже для ускорения переброски с одного аэродрома на другой, самолет был подбит. Парашют один. Хотя пилоту предлагали (и механик, и по рации с земли) прыгать, но он не кинул своего друга и где-то в районе Белоруссии они оба погибли. Уникальный кадр. Мы об этом помним. И на памятнике в Париже написано:«О нашем боевом братстве». Сейчас этот памятник, я надеюсь, мы поставим в Иваново.

Вернемся к нашему разговору о памятнике Скобелеву: когда мы были в Болгарии, там по сей день, несмотря на лихолетье, сохранены все названия улиц в честь генерала Скобелева, свыше 150 мест, связанных с его именем – музеи, великолепная панорама. Я с теплом вспоминаю болгарские встречи. Мы только установили памятник (у нас в команде был великолепный архитектор Виктор Васильевич Пасенко – заслуженный архитектор России) – идут простые болгарские люди, подходят ко мне, жмут руку и говорят: «У нас такое ощущение, что этот памятник здесь стоял всегда». Высшей похвалы для себя я не знаю.

– Я думаю, что высшая похвала – это когда творчество востребовано, когда искусство будит добрые чувства. Мы продолжим наше общение с Владимиром Суровцевым. Всего доброго!

 

Ведущий: Олег Молчанов
Расшифровка: Нина Кирсанова