Канон. Заслуженный деятель искусств РФ Владимир Довгань. Часть 1

В новом выпуске программы «Канон» в гости к ведущему Александру Крузе придет член правления Союза московских композиторов, заслуженный деятель искусств РФ Владимир Довгань. Владимир Борисович расскажет о своем детстве, своем воцерковлении и композиторской деятельности. В программе прозвучат произведения В.Б. Довганя.

– Иоганн Себастьян Бах считал, что цель и конечный итог всей музыки  не что иное, как восславление Бога и восстановление души.

Сегодня в гостях член Союза композиторов, заслуженный деятель искусств РФ, профессор Владимир Борисович Довгань.

Владимир Довгань – композитор, пианист, педагог, заслуженный деятель искусств РФ, член правления Союза московских композиторов, член Попечительского совета Русского православного хорового общества. Родился в 1953 году в городе Полярный Мурманской области. В 1976-м окончил Институт имени Гнесиных по двум специальностям: композиция и фортепиано.

Владимир Борисович достаточно плодовитый композитор, его сочинения звучали на телевидении и радио, фестивалях и концертах  более чем в двадцати странах мира. Произведения Довганя исполняли такие коллективы, как Оркестр Большого театра, Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского, Симфонический оркестр Министерства культуры, Московский государственный симфонический оркестр, оркестр «Русская филармония», Государственный оркестр кинематографии и многие другие. Неоднократно произведения Довганя издавались в аудиозаписях и публиковались ведущими мировыми музыкальными издательствами. Владимир Борисович Довгань награжден орденом Святителя Макария III степени и императорским орденом Святой Анны III степени. Поближе познакомиться с творчеством композитора можно прямо сейчас в программе «Канон».

 – Вы, на мой взгляд, уникальный на сегодняшний день, масштабный, плодовитый композитор. Позвольте, я озвучу лишь небольшой список Ваших сочинений: это опера «Пожар московский», хореографические сцены «Цезарь и Клеопатра», оратория «Услыши, Боже, глас мой», четыре симфонии, пять концертов для фортепиано с оркестром, концерт для контрабаса с оркестром, симфонические миниатюры, два концерта для хора. Список просто огромный.

– Зачитывать весь список не надо; единственное могу добавить, что за последнее время еще добавилась оратория «Святки». Сейчас я ее уже почти закончил, осталось совсем чуть-чуть – и точку поставить, отредактировать кое-что. Большое сочинение; такое действо под стягом Александра, посвященное памяти святого благоверного князя Александра Невского.

 – Но ведь всего этого могло и не быть, потому что Вы родились в городе Полярном Мурманской области; в то время там стояла база Северного флота. Вы родились в семье военного медика.  Скажите, как Ваши родители отважились посвятить Вас музыке?

– Вы знаете, ответить одним словом невозможно, потому что это тоже  Промысл Божий, наверное. Где-то я, видимо, должен был пригодиться. Почему так получилось?.. Отец хотел, чтобы я был биологом или медиком. Он меня с детства к этому приучал. И надо сказать,  я это очень любил. В шесть лет я уже довольно бойко мог писать названия древних животных на латинском и хорошо знал их. То есть вроде бы все шло к тому; я и неплохо разбирался в географии еще до школы. По карте мог находить и знал, где какие животные живут, и так далее. Но потом оказалось, что тяга  к музыке какая-то природная, она очень сильна была. Это от матери передалось, видимо. Она хотела быть певицей, но война помешала этому.

У меня родители фронтовики, на фронте познакомились. Мама с пятнадцати лет была на фронте. Отец окончил институт… Точнее, не совсем окончил, потому что диплом не мог защитить в сорок первом году. Они получили только справки  о том, что окончили полный курс, и сразу пошли на фронт. Он пошел добровольцем, сначала не по специальности, первый год служил в полевой разведке. То есть такие вот героические люди. Мать моя, будучи пятнадцати-семнадцатилетней девчонкой, не только спасала раненых, но ей приходилось с донесениями десятки километров бегать на лыжах с одним пистолетом через лес, где могли быть и немцы. Один раз даже заехали на грузовике, а там немцы еще. Им сказали: занимайте  эту деревню, – а немцев еще не выбили. То есть чудом  в плен не попали, просто повезло, потому что шофер был очень хороший и был немецкий автомобиль. Немцы не сразу сообразили, что это русские заехали. Когда сообразили, уже было поздно, наши успели выскочить. Героическое поколение совершенно… Я вот в этой атмосфере и вырос.

– Скажите, как увидеть талант в ребенке? Как родители в Вас разглядели этот талант?

 – Ну, это случайность. Как бы! Получилось так, что к соседней девочке (а мы в общей квартире жили, где жили семь морских офицеров) приходила учительница музыки, увидела мой интерес и предложила мне несколько уроков. А потом говорит: «Знаете, я учу любителей, а этот будет профессионал, ведите его в Гнесинскую школу». В общем, так получилось, именно с того момента (правда, меня не сразу приняли, потому что я был не подготовлен). Меня сначала взяли в районную школу, но там была совершенно удивительная заведующая Анна Александровна Боготурова, пианистка, она сказала: «У нас все хотя и выпускники консерватории, но мы все-таки готовим детей в основном для любительских занятий, а этот будет профессионал. Мы ему педагога найдем, который будет его готовить уже к профессиональной работе».

– Это прямо какая-то удивительная вещь, сейчас, наоборот, педагоги стараются разглядеть талант, а потом....

– Да, меня сейчас это поражает, такая самоотверженность! Она сама великолепный педагог.  Я потом уже узнал, что она считалась одним из лучших педагогов, многие гордятся, что у нее учились. И она не взяла меня в свой класс, а искала какого-то особого педагога, который меня будет готовить. Это просто самоотверженность какая-то! Я даже  думаю, что сейчас такое невозможно, потому что ничего плохого не было бы, если бы она сама меня учила. Она меня подготовила бы в училище, я бы все равно получил специальное образование. Но нет, она решила, что мне надо с семилетнего возраста заниматься как профессионалу. 

Наверное, она сделала правильно, но это говорит просто о том, что это был удивительный человек. И мне было вот такое счастье, что я много раз в своей жизни встречал удивительных, бескорыстных людей. Потом я учился у Евгении Соломоновны Конторович, которая тоже была удивительным человеком. У нее не было детей, и мы, ее ученики, были ее дети.  Она с нами занималась не только два раза в неделю в школе, но собирала обязательно по воскресеньям и воскресенье отдавала нам. Естественно,  это были бесплатные уроки. Мало того, уроки были «вкусные», потому что она детей еще подкармливала, что-то готовила вкусное, конфетами угощала или какие-то пироги пекла... И занималась не только тем, чем обязана была по курсу, но  изучала с нами, например, духовные произведения Баха. Я помню: «Страсти по Иоанну» я услышал впервые у нее дома.

– Вам тогда было лет семь-десять?

 – Я начал, когда мне было шесть, а закончил, когда  стало восемнадцать. И все у нее учился.

– Я просто к чему? Вы слушали Баха в том возрасте, когда были активные гонения на христианство в нашей стране.

– У нас был педагог по музыкальной литературе в школе (мне было десять или девять лет). Она сделала открытый урок, посвященный «Страстям по Матфею» Баха.  Кажется, это было по программе  восьмого класса. Но она понимала, что это надо дать шире, и объявила открытый урок. Мама меня специально привела, вроде бы мальчика маленького, вроде бы еще непонимающего, но я это запомнил: я впервые по-настоящему услышал изложение евангельского повествования.

– То есть Вы прочувствовали значимость произведения не только как музыкального...

– Конечно!  Хотя мало что понял, все-таки мал был еще, но музыка меня просто потрясла. Я запомнил этот урок на всю жизнь! И благодарен этому педагогу. Потом я уже узнал, что этот педагог из очень интересной семьи. Ее мать была из очень известного русского княжеского рода. А духовник, который ее мать  в свое время венчал, был дедом нашего нынешнего отца Владимира. Отец Владимир Воробьев тоже был знаменитый до революции и после революции. То есть все какой-то цепью связано.

А мама нашего отца Владимира была любимой учительницей у нас в школе Гнесиных. И она не скрывала своих религиозных убеждений никогда; пытались насылать какие-то комиссии с целью доказать ее религиозную пропаганду, но все их усилия рассыпались в прах. То есть это зло как-то рассеивалось, хотя, конечно, портило жизнь и настроение. Это человек, который тоже оказывал на нас сильное влияние, она была любимая учительница. Не музыканты у нас были самые любимые, хотя их тоже любили очень сильно, а вот учительница литературы, потому что она нас учила жизни. Она литературу знала не по учебникам и учила не по учебникам, она нам рассказывала об искусстве со слов самого великого Нестерова, который ее опекал в детстве и юности, рассказывала о Льве Толстом со слов людей, которые хорошо его знали (например, скульптор Гинзбург ей рассказывал про Льва Толстого и так далее).

То есть уроки у нас проходили так, что хоть книги пиши сразу на эту тему. Это был человек совершенно потрясающий! Она, когда умерла Ахматова, свой класс (а она была классным руководителем) повезла на похороны и отпевание Ахматовой, что, в общем-то, не поощрялось. Но тем не менее это все было. Евгения Павловна была удивительным человеком, конечно! Это просто был наш ангел-хранитель. Совершенно поразительный человек!

 – Владимир Борисович, сегодня Ваше творчество неразрывно связано с Церковью, Вы пишете много духовной музыки. Помимо Гнесинки Вы преподаете еще в Свято-Тихоновском гуманитарном университете; и у Вас еще есть курс в Гнесинской академии хорового письма Русской Православной Церкви; к тому же среди Ваших учеников есть видный церковный деятель владыка Иларион. Владимир Борисович, когда и как в Вашей жизни возник духовный вектор? Это все началось с детства, с этих уроков?

–  Я думаю, да. Эти уроки  не пропали даром. Семья моя была далекая от Церкви, и отец  у меня был формально атеистом. Правда, он был странный атеист, он не был воинствующим атеистом, за что я ему благодарен. То есть он никогда меня в какой-то враждебности не воспитывал. Он воспитывал меня, скорее, в уважении к православию как к некоей культурной данности, так сказать.  Поэтому он меня мог где-то приводить даже в церковь, хотя бы для ознакомления, так скажем.

То есть у него не было такого воинственного отношения, и даже однажды он, уже ближе к концу жизни,  сказал: «Наверное, мы потому остались живы – я, мой брат и сестра (они все трое добровольцами ушли на фронт  в сорок первом году), что бабушка за нас так сильно молилась». Бабушка очень верующая была – его мать. Такой вот он был атеист. Но он действительно  был отстраненным от Церкви человеком. Тут я ничего не мог сделать. Я его очень уважал, поэтому, знаете, насильно агитацией заниматься  не мог. Но когда я уже стал православным, он уважительно относился к моим убеждениям… Мы всей семьей крещение приняли, то есть я на самом деле до какого-то периода  все еще как бы проходил этапы становления. Понимание, что наш  так называемый научный атеизм  что-то не то, пришло в шестнадцать лет.

– Но все равно в достаточно раннем возрасте.

 – В 18 лет у меня был счастливый период: мне дали на год (у меня не было своей книги) почитать Евангелие. И, возможно, я был такой наивный, может быть, даже в чем-то и дерзкий, потому что я сочинял так:  прочитывал страницу Евангелия и садился сочинять. И было так светло на душе, так мне было хорошо! Потом я опять что-то читал и опять сочинял. То есть у меня Евангелие на рояле лежало. Потом я стал бояться,  я понимал, что это, с одной стороны, наивно,  с другой – дерзко. Не тот я человек, не такого уровня, чтобы так  просто к этому относиться. До Евангелия надо еще расти и расти… Но вот такой период у меня был.

– Что для Вас значит сейчас быть православным христианином? Что Вы вкладываете в это понятие? 

 – Ну, Вы мне задали такой вопрос, на который я, наверное, всем остатком жизни ответить не смогу полностью. По крайней мере, для меня это все самое главное... Я скажу так: я пришел к выводу (в конце уже, когда итоги  какие-то могу подводить, все-таки прожил уже достаточно большую жизнь), что главное для меня  Любовь. Это основное. Любить надо; любить  Бога, людей. Искусство отсюда идет. Любви нет – и ничего не будет. Это самое главное. Вера и Любовь. А если ты любишь, ты хочешь сделать что-то хорошее, естественно. То есть ты хочешь помогать людям, хочешь быть полезным,  добро какое-то нести, хочешь, чтобы жизнь людей была немножко светлее, добрее. Это естественно. Если ты любишь.

А если любви нет, то, к сожалению, ничего не получается тогда, даже самые благие намерения падают, рассыпаются. Мне кажется, так. Конечно, я  очень обобщенно сказал, на самом деле есть много чего важного... Просто говорю о том, что сейчас я на себе это почувствовал; без этого все остальное как бы обесценивается и быть не может. Но любовь ведь тоже непростая вещь, то есть это надо выстрадать и заслужить, это не так просто дается: взял и всех возлюбил. Легко сказать, а на самом деле очень трудно, тем более легко любить, когда все тебя по головке гладят, говорят, какой ты хороший. А когда  начинают обижать,  уже трудно любить. Тут-то как раз и выясняется, любишь ты или не любишь, есть ли у тебя любовь.

Нужно попытаться как-то понять,  почему люди совершают такие поступки, то есть уметь отличить, допустим, грех от человека. Человек, делающий грех,  не должен быть тебе ненавистен, ненавистен должен быть сам грех, сами эти деяния, а человека надо все равно любить и молиться за него. Я стараюсь, пытаюсь быть таким. Конечно, не всегда это удается, это очень  трудно, но без этого жить невозможно. То есть если ты начинаешь раздражаться и злиться, – все: это яд, который тебя разрушает, и дальше уже пути нет никакого.

Ведущий Александр Крузе

Записала Вероника Костромина