Канон. Герой Советского Союза инок Киприан (Бурков). Часть 1

По случаю 30-летней годовщины со дня полного вывода советских войск из Афганистана в гостях у программы - Герой Советского Союза, повторивший подвиг Алексея Маресьева, ныне инок - Киприан (Бурков).

– Пятнадцатого февраля исполнилось ровно тридцать лет со дня полного вывода советских войск из Афганистана. По случаю этой годовщины и в преддверии Дня защитника Отечества к нам в гости пришел Герой Советского Союза, полковник, ныне монах Киприан (Бурков).

Инок Киприан, в миру Валерий Анатольевич Бурков, – Герой Советского Союза. Родился в 1957 году в городе Шадринск Курганской области. После школы окончил Челябинское высшее военное авиационное училище штурманов. Валерий Бурков участвовал в боевых действиях в Афганистане в качестве передового авианаводчика. В апреле 1984 года в ходе боевой операции был тяжело ранен – подорвался на мине-растяжке, потерял обе ноги. После тяжелейшего ранения Валерий Анатольевич научился заново ходить и вернулся в строй.

В 1988 году окончил Военно-воздушную академию им. Гагарина, продолжил службу в главном штабе ВВС, впоследствии получил звание полковника. В 1991 был назначен советником президента РСФСР по делам инвалидов. В том же году ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В 1992 году был назначен советником президента РФ по вопросам социальной защиты лиц с ограниченными возможностями здоровья. Валерию Буркову принадлежит идея о провозглашении Международного дня инвалидов, который отмечается ежегодно 3 декабря с 1992 года. В девяностые и двухтысячные годы Валерий Анатольевич вел активную социально-политическую деятельность, был депутатом, также занимался бизнесом. В 2016 году принял монашеский постриг с именем Киприан.

– Отец Киприан, монах со звездой Героя на груди – это явление, на мой взгляд, достаточно редкое. С одной стороны. Но если вспомнить того же воина Пересвета (ведь он же и воин, и монах), получается, Вы своим примером несете определенную миссию.  

– Монахи всегда были воины. Всегда монастыри были  крепостями сопротивления всякого рода захватчикам (если мы знаем историю).

– То есть это и духовный воин, и в прямом смысле слова воин.

– Конечно, монах в целом воин и на духовном фронте, и, если потребуется, и на поле брани. Таким был Пересвет – мы это тоже из истории знаем хорошо. Потому что побеждают на войне сильные духом. Но не так важно, удостоен человек звания Героя Советского Союза или нет, героев в истинном смысле этого слова гораздо больше. И могу сказать, что эта награда высокая (это была высшая степень отличия в Советском Союзе), но я ее не считаю своей личной наградой – она принадлежит всем нашим авиационным наводчикам, всем тем, кто воевал в Афганистане...

– И ведь Вы сами выбрали этот путь, по собственному желанию отправились в Афганистан.

– Да.

– Что Вас сподвигло на этот шаг?

– Во-первых, отец мне предложил поехать в Афганистан в 1981 году; он добровольно написал рапорт и позвонил мне, спросил, не желаю ли я вместе с ним на юг. Я сказал: «Конечно, желаю». Почему я так сказал? Ну, мы же воспитаны были в советское время как воины-интернационалисты. И, конечно, искренне хотели помочь братскому афганскому народу. Просто не сложилось поехать вместе в один год, потому что я заболел туберкулезом и вместо Афганистана попал на больничную койку. А потом, когда уже должен был выехать в Афганистан, погиб отец. И когда я вернулся с похорон, мне запретили поездку туда.

– Вас не остановило даже то, что Афганистан забрал отца?

– Если первоначально был мотив помочь братскому афганскому народу, то когда я выгружал труп своего отца с самолета и видел оцинкованный гроб, обитый досками, во мне возник вопрос… Во-первых, осознание, что Афганистан – это не шутки: эта помощь братскому афганскому народу может закончиться смертью, и она закончилась таковой для моего отца. Вопрос же возник такой: а оно того стоит? Все-таки не на своей территории, мы не защищаем свою Родину от нашествия врага. Да, помогаем братскому афганскому народу, но стоит ли жизнь за это отдать? Я и хотел это понять.

В письме своего отца, которое было написано за двенадцать дней до его гибели, в общем-то, был ответ на этот вопрос: ради чего он туда поехал. Там даже было описано, как он погибнет, – просто пророческие слова были: «Не жалей, мама, я не страдаю; и не трудная жизнь у меня – я горел, я горю и сгораю, но не будет стыда за меня». Он так и погиб – два экипажа остались живы, а он последним покидал сбитый вертолет. И когда, как ребята рассказывали, появился в боковом люке, в этот момент произошел взрыв – вертолет взорвался (попали, видимо, в боковые баки с горючкой). Естественно, керосин горящий, все это пламя перекинулось на него. Его взрывной волной выкинуло из вертолета, но пока подбежали, затушили… Только белая полоска осталась под портупеей.

Там были и другие слова, ради чего, за что он погиб: «За долю лучшую мусульманина-брата в бой шел, перевалы брал; и за совесть, а не за награды своей жизнью рисковал». То был ответ моего отца, но мне хотелось понять для себя – а для меня что ценности? Поэтому я и попросился, несмотря на то, что по здоровью (после туберкулеза) мне нельзя было категорически идти на боевые действия, потому что на боевых действиях  получаешь все то, что запрещено с точки зрения медицины для человека, переболевшего туберкулезом. Даже поездка в такую страну запрещена в течение трех лет. Но, слава Богу, мне как-то удалось уговорить врачей; в общем, они не препятствовали. А в Афганистане просто об этом никто не знал; да там и не до того было, чтобы расспрашивать, можно или нельзя. Я пришел на командный пункт, доложился, что прибыл. Меня спрашивает начальник КПП полковник Иванов: «Ну, куда тебя?» Я говорю: «В авиационные наводчики». – «Ну да, не нам же, старикам, по горам лазить». Так я попал в наводчики, и слава Богу. Я этому очень рад, несмотря на свое ранение, потому что именно Афганистан мне помог обрести для себя настоящие ценности, которые потом помогли пройти все искушения властью и бизнесом и, как говорится, не испортиться.

– В Афганистане произошло событие, которое перевернуло Вашу жизнь, – Вы потеряли обе ноги. Можете рассказать об этом?

– Это была Панджшерская операция 1984 года; с пехотным полком мы брали гору Хаваугар,  3300 метров.  Нам важно было перерезать пути отступления противника с тыла. Мы брали его с двух сторон: снизу разведрота (вот я с ней как раз и пошел), а основные силы ударили вдоль хребта. Взяли эту высоту очень хорошо, авиация работала; до этого был авиационный удар самолетами, бомбовый удар. Когда мы на нее забрались, я  увидел грот – в камнях, узкий маленький вход. Подойдя к нему, увидел, что стоит пулемет душака; крупнокалиберные патроны, гранаты, бумаги какие-то валяются... Я решил залезть в этот грот, вытащить эти документы. Я был с опытом, посмотрел, не заминировано ли… В принципе, не могло быть заминировано, потому что мы ударили так быстро и хорошо, что противник не мог просто заминировать местность. Обычно если минирование идет, то какая-то площадь покрывается минами, тем более когда мы их выбили, еще  стрельба даже шла – вдогонку духов палили. Когда вылез, поднял руки вместе с этими гранатами, патронами, говорю: «Вот, мужики, трофеи наши». Положил на землю, сделал шаг – и раздался взрыв. Я даже сначала подумал, что кто-то другой подорвался – звук с правой стороны раздался. Но сразу  в глазах темно стало, и первая пронзившая мысль: проклятие, сон в руку.

– То есть Вы не потеряли сознание?

– Нет, я был в сознании, просто все потемнело. Понятно: динамический взрыв, контузия; естественно, в глазах потемнело на какое-то мгновение. А сон мне действительно перед Афганистаном приснился, что я правой ногой наступил на мину, что подорвался. И я видел себя в этом сне без обеих ног, на протезах, в звании майора, хотя был ранен капитаном, в парадной форме. Это говорило о некоем будущем: что я буду майором, буду военным, то есть не буду комиссован.

– И Вы прямо в тот момент вспомнили этот сон?

–  Это не просто сон; мысль пронзила  –  то есть мгновенно все вспомнилось. Ощущение падения по часовой стрелке, удар о камни, онемение полностью – я думал, зубы выбило, у меня торчали клочки кожи в разные стороны с мясом, нос задело… Ювелирно прошел осколок, кость не задел, только порвал... Правая рука не работала сразу, смотрю – кисть висит; дырка была приличная. Ног не видел. Там вообще острая очень вершинка была, и мне еще просто повезло: меня взрывной волной отбросило вдоль; если бы немножко в сторону, то я бы в пропасть  улетел и уж точно живым не остался. Меня бросило в сторону пропасти, но не до конца. И ноги туда, в сторону пропасти, через камень перевалились,  поэтому я их не видел сначала.

 У нас такой закон: если кто-то подорвался на мине, то все остаются на своих местах, только ближайший оказывает помощь. Потому что местность может быть заминирована. И первую помощь мне оказывал солдатик, который был рядом. Это удивительно, конечно, но он за меня переживал больше, чем я. Я лежал. Конечно, кряхтел и все причитал: «Мамочка, бедная моя мамочка, как она выдержит? Недавно отец погиб, теперь я без ног остался». Мина, кстати, была самодельная, гвоздями начиненная и вообще единственная на этой высоте. Видимо, когда убегали, просто под камень сунули, больше ни одной мины не было. Осколки пошли все в левую ногу, ее раздробило просто в месиво. Это не нога была, а месиво, которое непонятно на чем висело, фактически так было до колена. Мне боец говорит:  правую оторвало, левая раздроблена. У меня такая мысль: ну ничего, левую склеят... Но потом я ее увидел, и боли она доставляла гораздо больше, чем правая оторванная. А в правой ноге такое ощущение, как будто в тиски зажали…  Вот такая была боль, холодная….

– Чудовищная.

–  Левая больше болела, она как раз ныла, очень сильно ныла, и это перебивало даже боль правой ноги. И вот боец, который мне оказывал помощь, подбежал, а я про маму все: как же она выдержит это все… И он: «Товарищ капитан, потерпите, я сейчас…» А ему сказали: порви антенну. У меня под ремешком была закреплена антенна – ее на жгут   (потому что больше ничего не было). Не было ни укола какого-то обезболивающего, ничего, даже бинта не было как такового, хотя обычно таскаешь в прикладе бинт обязательно. И у бойца не было. И вот он на моих глазах от этого ремешка оторвал  антенну голыми руками. Я до сих пор не понимаю, как это возможно: она же заклепана. Потом он ее на три части разорвал – наложил на правую, на левую ноги, потянулся к руке… И знаете, удивительно, я ему сказал: на левую руку не надо. И врач мне потом сказал: если бы наложили жгут – пришлось бы руку точно отнять. Осколок ударил по артерии, и тромбоз образовался, поэтому у меня рука сразу висела – кровь не поступала. И когда меня доставили уже в госпиталь, рука правая уже вообще не работала (причем меня не в ближайший госпиталь повезли, и даже не в кабульский, а в медсанбат 103-й десантной дивизии под Кабулом; нашли лучшего хирурга в Афганистане, чтобы меня спасти). И как говорил врач Владимир Кузьмич Николенко – великолепнейший человек и просто врач  золотые руки, по всем законам медицинской науки я не должен был жить.

– Несмотря на это тяжелейшее ранение, у Вас даже мысли не было покидать строй, Вы вернулись в профессию.                 

– Конечно, я хотел летать, хотел служить, тем более пройдя Афганистан. Было над чем, как говорится, поработать и послужить еще Родине своей. И мне помог, конечно, образ Алексея Маресьева. В ходе операции я побывал в клинической смерти трижды. Об этом я, правда, потом узнал, спустя три года. Но такой опыт посмертной жизни я прошел, и о том, что такая жизнь есть  –  жизнь после смерти,   я знаю не по книжкам, не понаслышке, а на своем личном опыте. Когда я очнулся после операции, увидел себя: я под простыночкой лежал, правая рука в гипсе, раскинул левой рукой простынку, смотрю – остатки ног в гипсе… И вот, знаете, это момент «Ч». То есть в данный момент должно было в голове что-то сработать. И это два варианта. Один: все пропало. «Все пропало –  гипс снимают, клиент уезжает», как в известном фильме. То есть все: летной работы не видать, увольнение из армии; и как жить без ног, как жениться? (Я был холостяк в то время.)

– Но Вы не упали духом.

– Можно было бы пожалеть себя. А другой вариант – это тот, который произошел со мной.

– Который Вы выбрали.

– Понимаете, тут даже не то чтобы я выбрал… Я даже не выбирал, это как-то по-другому. Просто в тот момент, в момент этого времени «Ч», у меня в голове произошло следующее: как икона явился образ Алексея Маресьева (в моем уме прямо стоит передо мной). Я на него смотрю, вижу его в летной форме, и у меня идут такие мысли в голове: он летчик, и я летчик; он советский человек, и я советский человек. А чем я хуже его? Если он смог, значит, и я смогу. И, вы знаете, в этот момент я левой рукой так махнул: да ерунда, новые ноги сделают – и все. И больше в моей жизни никогда не было даже малейшей мысли, как я буду, бедненький, несчастненький, без ног… Была абсолютная уверенность, что я встану на ноги, останусь в боевом строю, буду летать, прыгать с парашютом. Так и случилось: тринадцать лет я еще потом прослужил в армии.

– Отец Киприан, Вы вспомнили о том, как Вы и миллионы таких же мальчишек, солдат, берегли сердца своих матерей, не сообщая им о том, что на самом деле происходит там, в Афганистане. Я знаю, что у Вас есть песня, посвященная матери. Могли бы Вы нам ее исполнить?

–  Мы из Афганистана, конечно, не писали своим матерям на самом деле, чем мы там занимаемся. Мой друг Саша Левко писал: «Мама, мы тут живем как на курорте, покупаем бананы, мандарины, апельсины, ходим на базар, загораем под солнышком, так что не переживай». А мама ему писала: «Дорогой сыночек, ты бы не ходил на базар, не покупал апельсины и бананы, они могут быть отравлены». Саша брался за голову, говорит: «Ребята, я не знаю, что еще сочинять маме, – обо всем волнуется». Я тоже маме писал, что по туберкулезу мне нельзя ходить на боевые, что я играю в ансамбле, что нам предложили с концертами съездить по гарнизонам Афганистана. Мама мне пишет: «Дорогой сыночек, ты бы уж не ездил по гарнизонам Афганистана с концертами. Это так опасно!» Это я уже лежал в реанимации. И вот знали бы наши мамы, с какими концертами по каким гарнизонам мы ездим, они бы с ума сошли. Поэтому я всегда прошу, когда встречаюсь с молодежью, с ребятами: никогда не говорите правду своим матерям о ваших проблемах. Матерей надо беречь, а трудности надо самим преодолевать. Песня, которую я сейчас спою, называется «Прости, моя мама».

(Звучит песня «Прости, моя мама».)

Записала Елена Чурина