Канон. Руководитель мужского православного хора - иеромонах Амвросий (Носов). Часть 1

В новом выпуске музыкальной программы «Канон» ведущий Александр Крузе пообщается с руководителем мужского православного хора - иеромонахом Амвросием (Носовым). Отец Амвросий расскажет о 30-летней истории хора и о том, какими событиями живет коллектив сейчас. Также беседа пойдет о детстве отца Амвросия, о его музыкальном и духовном становлении. В программе прозвучат произведения в исполнении хора иеромонаха Амвросия.

– Польский литератор и автор многочисленных афоризмов Феликс Хвалибуг сказал: «Говорить можно с каждым, а поговорить, почитай, и не с кем». В нашей программе всегда есть с кем поговорить и есть о чем. Сегодня гость моей программы – руководитель мужского хора иеромонах Амвросий.

Иеромонах Амвросий, в миру Николай Носов. Родился в подмосковном городе Воскресенске в 1956 году. С детства пел на клиросе, изучал церковно-певческие традиции и богослужебный устав. В 1976 году окончил музыкальное училище в городе Коломне. В течение десяти лет – с 1976 по 1986 год – управлял приходским хором. С 1987 года работал музыкальным редактором в издательском отделе Московского Патриархата. В том же году по благословению митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима организовал профессиональный мужской хор.

В 1988 году Николай Носов был пострижен в иеродиакона, а спустя год – в иеромонахи с именем Амвросий. Сегодня коллектив, который по старой клиросной традиции назван по имени дирижера «Хор иеромонаха Амвросия», выступает с концертами, выпустил несколько аудиодисков. Отец Амвросий служит в московском храме новомучеников и исповедников Российских в Строгино.

– Батюшка, в следующем году Вашему коллективу исполнится 30 лет. В свое время вы стали первым профессионально созданным коллективом с целью возрождения традиции архиерейских хоров певчих дьяков. Вы не могли бы вспомнить 1987 год, рождение Вашего коллектива? Как произошло это чудо?

– Наверное, все в этом мире происходит по воле Божией. В 1987 году я уже работал в издательском отделе под омофором ныне покойного митрополита Питирима (Нечаева). Я работал в музыкальной редакции, где занимался подготовкой музыкальных изданий и редактированием нот. Осенью 1987 года после вечерней службы владыка подозвал меня к себе. Тогда я еще не был ни в священном сане, ни в постриге. Владыка был человек очень высокой этики, со всеми сотрудниками всегда разговаривал на «Вы» и помнил всех по имени-отчеству. Он меня спросил: «Николай Алексеевич, скажите, Вы, как регент, могли бы собрать профессиональный мужской коллектив, которому была бы посильна любая творческая задача? То есть не только петь богослужения, а вести концертную деятельность, исполнять древние песнопения и делать качественные звукозаписи?» Слово «профессиональный» он подчеркнул, потому что непрофессиональных хоров было много: студенческие хоры в духовных семинариях, приходские полупрофессиональные хоры и так далее.

К этому времени, за год с лишним, я изучил темперамент владыки и его личность и спокойно, без юмора взглянув на часы, сказал: «Вы знаете, владыка, до конца службы мы собраться не успеем, а завтра можем прийти и спеть». На следующий день была литургия в домовом храме преподобного Иосифа Волоцкого в издательском отделе. Владыка там часто служил сам или присутствовал на богослужении (потом, когда я стал иеромонахом, я много раз служил в этом храме). Я обзвонил знакомых певцов и сказал, чт о мы будем исполнять. Мы не стали петь сложные вещи или что-то показное, а исполнили добротные, проверенные временем церковные напевы и песнопения.

Владыка нас послушал, поблагодарил, вынес из собственного шкафа два подрясника (я сейчас храню их как реликвию) и сказал: «Это на первое время вашим ребятам. В храме и на концертах пойте только в подрясниках». К тому времени у меня и еще у одного певца уже были подрясники, а всего нас было пять-шесть человек. Потом наша швея сшила подрясники всем певцам. Таким образом владыка создал наш имидж: он был человеком высокого эстетического чувства. Можно сказать, что это и было рождением нашего коллектива.

У нас были командировки в Питер на Бражниковские чтения, куда музыковеды привозили свои доклады и представляли диссертации, в которых были расшифрованы образцы раннего русского многоголосья, то есть двух– и трехголосные песнопения, не имеющие даже авторов.

– А кто их расшифровал?

– Наши отечественные музыковеды.

– Это колоссальная работа!

– Да. Во-первых, их тогда надо было еще найти, а во-вторых, восстановить. Была и еще одна трудность: существовало два стиля, первый из них – гармонический, так называемое знаменное многоголосие, а второй стиль – мелодичный, демественное многоголосие, когда три музыкальные строки записаны одна под другой и они не соответствуют ни по тональности, ни по гармонии. Такие диссонансы, в которые просто трудно поверить. Люди веками привыкли петь унисон, который звучит очень консонантно, – и вдруг такие резкие созвучия. Психологически такого быть не должно. Были музыковеды, которые предложили свои расшифровки, и действительно, если согласиться с их расшифровками, транспонировать в соответствующие тональности, то получается, что песнопения довольно приемлемые. Мы исполняли первые образцы этих песнопений.

– Это стало Вашей изюминкой и уникальностью коллектива?

– Да. Мы возвратились с этой конференции с расшифрованными рукописями. Это было накануне 1000-летия Крещения Руси (хор и был создан для юбилейных торжеств), и владыка сразу нас благословил готовить записи. Мы записывались на катушечный магнитофон. Я помню, что были сделаны записи многих приходов, случалось, что невозможно было собрать две части одного песнопения по тональности, тогда сотрудники музыкальной редакции пальцем подкручивали магнитофонную катушку, и тональность чуть-чуть подтягивалась – такая была «ручная работа». Но к нашему хору это не относилось. Я не хвастаюсь, просто я изначально поставил задачу: если хор профессиональный, то он должен петь в тональности. Бывают неблагоприятные акустические условия, утомление, но должен быть профессионализм.

– Расскажите о составе коллектива.

– По сути дела, в нашем хоре все солисты. Только это солисты разных категорий: оперные, хоровые и церковные. У нас практически любой певец сможет спеть соло. Однажды один из наших солистов на мое замечание, что они «сползли», сказал: «Ну, знаете, занижают профессионалы, а завышают только дилетанты» (смеется).

– У Вас в коллективе благоприятная атмосфера.

– Да, она всегда была достаточно благоприятной.

– А солисты первого состава остались в Вашем коллективе?

– Многих из них уже нет в живых, потому что прошло почти 30 лет, многие уехали за границу. Когда в России в 90-е годы музыкантов не кормили, многие отказались от музыки вообще. У меня были певцы, которые поработали в одном-двух проектах и сказали, что, раз постоянной работы нет, а надо зарабатывать на жизнь, им придется заниматься чем-то другим. Кто-то уезжал за границу и становился солистом оперного театра. Кто-то там женился, остался насовсем и через 15-20 лет по-русски говорил уже с акцентом.

– С каким творческим багажом Вы подходите к этой круглой дате? Какие у Вас планируются мероприятия? Чем сейчас живет коллектив?

– Выступлениями, записями. Это не так активно, как хотелось бы, но дело в том, что я достиг такого возраста, что отношусь к этому совершенно спокойно.

– Философски?

– Не философски, а по-христиански: «Слава Богу за все!» Дел на самом деле немало, уже порядка тридцати дисков записано. Не каждый год писалось по диску, были такие периоды, когда материально было сложно это осуществить. Потом были периоды, когда в год писалось несколько дисков. Репертуар у нас огромный, в нашем багаже очень много песнопений, то есть, в принципе, репертуар есть на любой праздник и событие. Еще надо сказать, что я всегда стараюсь подобрать какой-то уникальный репертуар, а не тот, что поют везде и всюду.

На первом фестивале духовной музыки в Москве в январе 1989 года был такой момент: практический каждый хор, в том числе и государственный, посчитали своим долгом исполнить одно и то же песнопение – «Да исправится молитва моя» П.Чеснокова. Все солисты – альты, меццо-сопрано, басы, баритоны – старались это петь. Во время фестиваля это песнопение прозвучало более десяти раз.

– Это был хит.

– Да, но это лишнее. Когда слушаешь одну и ту же песню десятый раз, пусть и в разном исполнении, то становится неинтересно. Я всегда старался делать аранжировки, переложения смешанных хоров для мужского. Есть полифонические произведения, которые очень легко поддаются аранжировке. Например, сложный, казалось бы, классический трехчасовой духовный концерт Максима Созонтовича Березовского «Не отвержи мене во время старости». Когда подходишь к нему редакторским оком, то прекрасно понимаешь, что его даже переписывать не надо. Поначалу мы так и пели по смешанной партитуре, то есть партию сопрано поют одни тенора, партию теноров поют вторые тенора, партию альтов поют баритоны и партию басов поют басы. Потом я взял на себя труд переписать то, что было необходимо.

– Чтобы оставаться уникальным, нужно исполнять еще и новую музыку? Она есть в Вашем репертуаре? Кто-то специально для Вас пишет?

– Конечно, есть. Мы пишем, что-то пишу сам, но я на этом не специализируюсь. Пока нет композиторов, которые специально для нас пишут.

– Даст Бог. А где ваш коллектив можно послушать в ближайшее время?

– 11 мая в Доме культуры «Мир» в городе Реутове будет концерт, приуроченный к Пасхе и Дню Победы. Пожалуйста, приходите.

Звучит кондак Успению Пресвятой Богородицы «В молитвах неусыпающую Богородицу».

– Расскажите, пожалуйста, о себе. Вы родились в 1956 году, в самый разгар религиозных гонений, но в интервью сказали, что с детства были приучены к вере, ходили в храм и пели на клиросе. Расскажите, как Вашей семье удалось пронести светоч веры в трудное для христиан время.

– В 1956 году был еще не самый разгар гонений. Самый разгар начался в 60-е годы, когда закрывались семинарии и Н.С. Хрущев сказал, что покажет последнего попа по телевизору. Но получилось, что по телевизору показали не последнего, а самого первого попа: организация по борьбе за мир попросила участия священнослужителя Русской Православной Церкви и Патриарх должен был выступить по телевидению, в том числе и по вопросу борьбы за мир. Так что с «последним попом» вышла осечка.

Себя я помню примерно лет с трех. Мы с мамой жили в Коломне в коммунальной квартире. Мама привела меня из церкви после причастия (мне тогда было года четыре), а я был под впечатлением того, что мне удалось запомнить. В общей прихожей я сложил из кубиков иконостас с царскими воротами, на иконостасе положил разных птичек и растения. У меня были деревянные кубики, обклеенные со всех сторон разными картинками. Я распевал на всю квартиру «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Причем в квартире жили еще две семьи с детьми, которые были очень далеки от Церкви. Соседи были в полном недоумении, а мама деликатно вышла в прихожую и сказала мне: «Сынок, собирай свои игрушки и пойдем в комнату, здесь твои песни не поймут». Это самое раннее воспоминание.

– Когда Вы определились, что именно христианское служение – Ваш путь? Были ли какие-то поворотные моменты в Вашей жизни?

– Да, такие моменты были, но, собственно говоря, круто и поворачивать было не надо.

– Все шло начиная с детских песен?

– У меня не стало отца, когда мне было 11 лет. В этот момент мне нужна была какая-то другая опора. Мы всегда традиционно ходили в церковь, но именно с этого возраста я стал серьезней относиться к вере. В семье больше верила мама, а папа был индифферентен к Церкви, относился к вере спокойно, то есть не могу сказать, что он был глубоко верующим человеком. Мама, оставшись одна, более серьезно воцерковилась. Раньше ей просто было некогда, потому что она работала и был жив муж.

Далее, лет в тринадцать, был еще один всплеск – у меня появилась осознанная тяга к Церкви. Если был свободный вечер или утро, то возникала дилемма, куда пойти: в кино или в храм? Этот внутренний порыв был непреодолим. До храма нужно было добираться пешком, примерно 30-40 минут. Чтобы попасть на раннюю литургию к семи утра, я просыпался в шесть часов, в выходной, когда все еще спали крепким сном. Вечером тоже вместо кино или футбола я ходил в церковь. Это было не принуждением себя, а совершенно осознанной тягой.

Тогда подростков в церкви можно было пересчитать по пальцам одной руки. Надо сказать, что далеко не все потом удержались. Был один молодой человек, который стал просфорником в Троице-Сергиевой лавре (его давно уже нет в живых). Еще один мальчик тоже стал священником, но не монахом, он был моложе меня лет на пять. В основном прихожане были люди пожилого возраста, преимущественно женщины. Были и крепкие старички, прошедшие Первую мировую войну. Это было уже в 1970 году, и я помню этих старичков, ровесников века, которым было за семьдесят.

Потом я стал ездить на один приход, где раньше служил отец Иоанн (Крестьянкин), и меня на этом приходе с ним познакомили. Мне тогда было лет шестнадцать.

– Он служил еще в Москве?

– Нет, уже в Псково-Печерском монастыре. В 1973 году он получил архимандритство. Псково-Печерский монастырь – это была почетная ссылка: подальше от центра, поближе к пещерам.

– У отца Иоанна (Крестьянкина) была тяжелая судьба.

– Да, достаточно сложная.

– Он как-то повлиял на Ваше решение?

– Да, он помог мне определиться во многих жизненных поворотах. Причем делал это всегда ненавязчиво, с истинной пастырской деликатностью. Когда я ходил в музыкальную школу, то в 11-13 лет уже отложил все другие интересы и знал, что пойду в музыкальное училище на дирижерско-хоровое отделение с тем, чтобы быть регентом в церкви.

Звучит песнопение «Свыше пророцы Тя предвозвестиша Отроковице».

(Продолжение следует).

 

Автор и ведущий Александр Крузе
Записала Людмила Моисеева