Хранители памяти. Археология Зарядья. Часть 3

В этом выпуске мы завершаем рассказ о предметах, найденных на территории Зарядья. Руководитель археологических работ доктор исторических наук Леонид Андреевич Беляев покажет нам уникальную находку - берестяную грамоту XIV века, и подведет итоги археологической экспедиции в целом.

– В этом выпуске передачи «Хранители памяти» мы продолжаем нашу встречу с Леонидом Андреевичем Беляевым в Институте археологии Российской академии наук.

Беляев Леонид Андреевич, руководитель археологических раскопок в Зарядье, заведующий Отделом археологии Московской Руси Института археологии РАН, доктор исторических наук:

– Височное кольцо или серьга. Застежка сделана в виде головы животного: то ли лося, то ли дракона. Долго считалось, что это домонгольские вещи. Но постепенно их изучение втянуло в орбиту этих специальных колец с изображениями животных Верхнее Повольжье, Москву. К настоящему времени в Москве уже известно три таких предмета. Стало ясно, что это не домонгольское. Может быть, среди них, конечно, и есть домонгольское, но в конечном итоге основной период их распространения – XIII, XIV, XV века. Потом они исчезают.

В принципе здесь много и всякого другого добра. Уже этого было бы достаточно, чтобы считать этот раскоп выдающимся по наполненности и сохранности. По характеристике слоя мы теперь имеем эталонный раскоп: чего нужно ожидать от московского раскопа, где стратиграфия от XIII до начала XVI века идет неповрежденная. Соответственно, там, где она повреждена, к этому эталонному можно тоже привязывать предметы (их статистику и так далее).

Но этого мало. У данного слоя есть одна чудная особенность – он влажный. Возле реки в нем отлично сохраняется органика: любые щепочки, любой войлок (валяная обувь, всякие тканые предметы – всё такого рода), огромное количество бересты. Конечно, мы просматривали все берестяные предметы. На деревянных обломках нам попадались какие-то царапинки, буковки, но все это не было особенно выразительным.

Конечно, венцом, «вишенкой на торте», стала берестяная грамота. Это четвертая по счету в Москве берестяная грамота. В таком виде грамоты живут после их раскрытия, распрямления и приведения в божеский вид: после реставрации для чтения и хранения их зажимают между двумя стеклами, и они там хранятся. Временами мы можем доставать грамоту для своих научных штудий.

И можем достать ее, чтобы посмотреть. Это  вот такая полоска березовой коры с хорошо видимыми царапинками букв. Нужно понимать, что это не означает, что кто-то пошел, содрал с ближайшей березы полосу коры и тут же начал на ней писать. Существовала специальная подготовка берестяных лоскутов. Их обрезали, здесь видны следы обрезания. По краям они очень гладенькие, у них сняты полукруглые фасочки. Кора абсолютно ровная – это специально вырезанный березовый листик, специально подготовленный, размягченный. Примерно как мы сейчас готовим бумагу. Может быть, попроще или, наоборот, посложнее.

На Русском Севере, как мы сегодня понимаем, грамотность была весьма распространена, писали многие. Мы видим, что это было характерно и для Владимиро-Суздальской Руси, и для низовой, центральной Руси. Древнерусский человек обычно имел у себя в доме запас таких подготовленных листиков бересты, на которых можно было писать с помощью писала (им писали и на воске). Здесь просто царапали буковки.

В Москве, как я уже сказал, найдены четыре грамоты. Три предыдущие, найденные до этой, были очень своеобразные. Это были московские берестяные грамоты, очень отличавшиеся от новгородских. Собственно, с новгородскими их объединяло только то, что они были написаны на березовой коре. На этой грамоте характерные для березовой коры трещинки идут параллельно длинному краю листа, и пишут тоже параллельно этим трещинам. Так же пишут в Новгороде, почти всегда так пишут.

Первые три московских грамоты были написаны поперек этих трещин. И листы были сделаны совершенно по-другому и подготовлены несколько иначе: они больше напоминали стандартный лист пергамена или бумаги, чем настоящую истинную берестяную грамоту.

Также отличалось и содержание: это не были записочки. Подавляющее большинство берестяных грамот – именно записочки: люди переговариваются друг с другом. По тексту они похожи на эсэмэски: как правило, короткие и очень деловые. Хотя бывают разные. Встречаются и школьные тетрадки, и рисунки, и записи молитв, в общем, всевозможные тексты. Но, повторяю, в своей массе прежде всего это переписка деловая и семейная (тоже обычно с каким-то деловым оттенком). Не просто «Я тебя люблю», а что-то более дельное: «Пришли две рубашки, мои порвались». Что-нибудь в этом роде. Но более всего это денежная, деловая, хозяйственная переписка.

Эта грамота совершенно такая же. Это первая на Московской земле грамота, в которой по-настоящему отразилась новгородская традиция писания грамот. Здесь три строки – это отчет о том, что произошло с неким посланцем какого-то господина. «Поехали мы есьми, господине, на Кострому». Отсюда понятно: поехали в Кострому. «А Юрий с матерью вернул нас взад», то есть вернул назад, не позволил уехать в Кострому, вернул уже с пути. «А взял себе Юрий с матерью столько-то бел и столько-то бел». Белы – это денежная единица XIV–XV веков (не будем углубляться в это). «А потом, господине, взял еще столько-то бел и полтину». Вот содержание этой записки.

Говорится о некоем Юрии, и почему-то оба раза упоминается, что он с матерью. Видимо, мать то ли чем-то управляет, то ли ведет вместе с ним хозяйство, то ли имеет какую-то долю в его доходах и он должен с ней делиться своими прибытками, налогами, которые получает, – на самом деле мы не знаем, почему. Похоже, что это не грабеж, не насилие, и Юрий с матерью имеют право взять эти деньги. Может быть, они могли бы их не брать, но все-таки берут. Это выглядит приблизительно так, потому что человек не жалуется, что его безвинно обидели и что-то у него отобрали. Просто он довольно спокойно пишет, что его вернули, взяли у него сначала две суммы, а потом еще две суммы.

Почему сначала две, а потом еще две? Не понятно. То ли показалось мало, то ли сочли, что, например, он вывозит больше товара, или решили, что он что-то не доплатил. Может быть, это долг, который он не хотел платить, а его все-таки заставили заплатить. Может быть, какая-то пошлина или налог. Мы этого всего точно не знаем, кроме того, что выглядит все это спокойной деловой перепиской. Вероятно, Юрий с матерью получают эти деньги раздельно. Столько-то и столько-то, это повторяется два раза. Видимо, это значит, что одна сумма идет Юрию, другая – его матери, хотя они берут вместе по одному поводу.

Вот такая замечательная записка. Конечно, сразу всем хочется узнать, кто такой Юрий. Сегодня сказать это нельзя. Первая мысль, которая приходит в голову, что это Юрий Звенигородский – известный воин, правитель, меценат, строитель храмов конца XIV – начала XV века. Поскольку он с матерью, то получается, что, скорее, конца XIV века: пока он еще в малолетстве, мать, может быть, управляет какой-то частью его хозяйства. Хронологически это попадает: грамота лежит как раз в том слое, который может быть времени Юрия Звенигородского. Но мы провели специальную работу. Одному из наших институтских ученых я поручил сделать простую архивную работу: собрать вообще всех Юриев этого периода (второй половины XIV – первой половины XV века), которые известны из русских источников. Их оказалось очень много. Все ожидали, что их будет мало, но оказалось, что их далеко за полсотни. Возможно, если еще поработать с источниками, найдутся и еще.

Среди них есть и достаточно высокопоставленные Юрии, то есть княжеские Юрии. Есть и средний, как мы бы сказали, воинский класс. И среди Юриев попадаются чуть ли не крестьяне, хотя, конечно, их относительно меньше. Имя «Юрий» в то время, скорее, все-таки аристократическое. Поэтому я не стал бы настаивать и вписывать его непременно в княжескую среду, тем более что суммы, о которых идет речь, не очень велики. Чуть ли ни самая большая сумма – полтина. Это половина рубля, которая тогда как раз начинает появляться в нумизматической терминологии

Все вместе взятое рисует нам весьма своеобразную картину. Во-первых, у нас исчезает Великая улица. Никакой мощеной бревнами мощной магистрали, которая ведет от пристани к Кремлю, мы не обнаруживаем. В этом месте ее нет, и, вероятно, не было. Древнейшего поселения по сторонам от этого проезда тоже не видно. Полное впечатление, что в XII веке это пространство просто не освоено, и разве что к концу столетия (скорее, в первой половине XIII века) здесь появляются первые предметы, первое движение.

В XIV и XV веках здесь очень активная жизнь, но опять таки без мощения. Это достаточно неприметная московская улица, по которой, конечно, п двигаются пешеходы, всадники, ездят телеги и сани – все как положено. Но называть ее Великой у нас нет никаких оснований. «Великая» по-древнерусски значит «большая». Но не в современном смысле высокой значимости, а просто ширина. Просто большая улица, на которой много движения. Да, возможно, в то время она была достаточно большой, хотя и немощеной.

И здесь мы видим замечательное отражение всей московской жизни: торговой, характерной бытовой, персональной. За этим всем стоят какие-то личности с их верованиями, модой. Мы видим, как на протяжении двухсот–трехсот лет, которые достались нам на сравнительно небольшом участке, меняются мода, предметы. Видим, как отражаются международные торговые связи, как меняется флер – то ориентальный, то, наоборот, западный. В этом проглядывают какие-то чисто московские элементы, какие-то новгородизмы хотя бы в виде обработанной берестяной грамоты. То есть здесь отражена фактически вся русская история этого времени. И главное, что я сказал: у нас наконец есть раскоп, который позволяет считать себя эталоном для XIV–XV веков Москвы.

– Мы завершили наш рассказ из Института археологии Российской академии наук.

Автор и ведущая программы Елена Чач

Записала Аксиния Шмонденко