Хранители памяти. Высоко-Петровский монастырь. Часть 1

В новом выпуске передачи мы отправляемся в Высоко-Петровский монастырь, где в этом году были проведены масштабные археологические раскопки. Об археологии и об истории Высоко-Петровского монастыря рассказывает руководитель археологических работ, заведующий Отделом археологии Московской Руси Института Археологии РАН доктор исторических наук Леонид Андреевич Беляев.

– Мы находимся в Высоко-Петровском монастыре города Москвы, где уже который год идут масштабные археологические раскопки. Об этих раскопках и в целом о самой древней обители – в нашей сегодняшней передаче «Хранители памяти».

Беляев Леонид Андреевич, руководитель археологических раскопок в Высоко-Петровском ставропигиальном мужском монастыре, заведующий Отделом археологии Московской Руси Института археологии РАН, доктор исторических наук:

– Мы с вами находимся в Высоко-Петровском монастыре, одном из самых интересных монастырей Москвы и одном из наиболее сохранившихся среди многих. Чем он интересен для истории? Он интересен, во-первых, своим местоположением – на одной из господствующих вершин в городе Москве. В период Смутного времени, во время осады Кремля здесь даже ставились батареи. Не в самом монастыре, а рядом, но на той же самой высоте.

Интересно также, что это единственный в городе Москве монастырь, посвященный святому Петру. Какому именно святому Петру? Не очень понятно. Но безусловно, если следовать церковной традиции и воспринимать этот монастырь как основанный Петром митрополитом, переехавшим из Владимира в Москву при Иване Калите, то понятно, что этот монастырь мог быть посвящен только апостолу Петру, и никакому другому в это время, поскольку сам Петр митрополит еще не был прославлен в лике святых. Мы знаем, что в более позднее время монастырь назывался иногда и Петропавловским, но в основном древний собор мы все-таки воспринимаем как собор, престол которого посвящен памяти Петра митрополита.

Но эти тезоименитые святые тем или другим образом, конечно, должны были все равно воздействовать на выбор имени для новорожденного – царевича Петра, а затем – императора Петра Великого, который родился, как известно, от матери из семейства Нарышкиных. И Нарышкины были очень близкими соседями монастыря: их усадьба была неподалеку отсюда, на улице Петровке. Существует даже представление, что часть земли, которую сейчас имеет монастырь, была пожертвована именно Нарышкиными. Сейчас историки спорят по этому вопросу, но так или иначе прямое отношение к Нарышкиным монастырь, конечно, имел. И эта связь, естественно, за монастырем осталась и существует до сих пор.

Может быть, наиболее яркая в Москве связь с памятью Петра Великого – это именно этот монастырь. Петр Великий построил здесь церковь для упокоения своих родичей, погибших во время стрелецких бунтов, – это Боголюбская церковь. И вся обстройка монастыря – нарышкинского времени. Собственно говоря, это ключевой, один из самых важных памятников так называемого нарышкинского барокко. То, что мы видим вокруг, – это все 1680–1690-е годы, но с легкой примесью более поздних изменений, дополнений. Но в общем и целом монастырь дошел от раннепетровского времени. Он уже обнаруживает очень сильную тягу к Европе, которая характерна для Нарышкиных, для всей России XVII века.

И вот пример этой как бы европейской архитектуры – Высоко-Петровский монастырь. В нем много архитектурных памятников, но самый, может быть, интересный – маленький собор Петра митрополита в центре монастыря. С ним связана большая архитектурно-археологическая история, фактически поколебавшая все наши представления об искусствоведческих архитектурных датировках. Как было дело? Этот маленький собор, который имеет вид восьмилепестковой ротонды, когда-то в прошлом – с широкими окнами, широкими дверями, с барочной раскраской стен архитектурным орнаментом, стал прообразом для десятка – полутора десятков таких же небольших подмосковных усадебных храмов. Он очень удобный. Удобный тип: маленький, симпатичный, очень привлекательный, очень европейский. Маленькие ротонды – это очень европейская и в то же время древняя христианская традиция. И поэтому он каким-то образом записался в искусствознании ХХ века как протоевропейский храмик петровской эпохи, построенный в 1680–1690 годы. Весьма, действительно, европеоидный. Его можно перенести в Западную Европу, и никто не удивится, что существует такой средневековый или возрожденческий храм. Ну и это как-то устоялось, все забыли, что в XIX веке настоятели монастыря и историки неоднократно говорили, что собор монастыря построен в начале XVI века. Считалось, что он был построен, потом, видимо, разрушен, – и вот, построен новый при Петре.

Известный московский реставратор Борис Прокофьевич Дедушенко, занявшись этим собором, обратил внимание на такую странность: при раскрытии фасадов обнаружилось, что сбоку от больших окон есть как бы маленькие – половинки растесанных маленьких окон, узких, совершенно непохожих на то, что должно было быть, даже если бы это было перестроено, все равно к петровскому времени никак не относившихся. И он начал исследовать этот собор самым серьезным образом и обнаружил, что у него очень большая сохранность. Это совершенно единое архитектурное тело, оно никогда не перестраивалось, кроме петровской растески. Просто на своде лежат черепицы XVI–XVII веков. В общем, до самого креста это какой-то первоначальный объем. А какой же это? И Борис Прокофьевич задумался: не XVI ли века это памятник? Он начал исследовать кирпич, делать архитектурные раскладки, и ему удалось очень близко подойти, даже, можно сказать, просто решить эту проблему на архитектурном уровне, что да, это, наверное, памятник XVI века.

И так случилось, что в то время мы с ним познакомились. Я был тогда совсем молодым археологом, только начинал работать. Это было начало 1980-х годов. И он попросил исследовать вместе с ним галерею, которая с петровского времени окружала собор. Мы начали исследовать галерею, и, в общем, археология достаточно убедительно подтвердила, что этот памятник просто не может относиться к петровскому времени никаким образом, что галерея построена из плит XVI–XVII веков, что само кладбище кругом очень древнее. В общем, здесь обнаружилось очень много интересного, и послойное раскрытие окрестного ландшафта при соборе убедительно показало, что памятник действительно относится к началу XVI века. Когда появилась археология, то уже окончательно все карты легли на свои места, все камни встали куда нужно.

Таким образом, этот собор стал доказательством того, что очень многое в истории русской архитектуры не особенно фундировано, что для многих объектов нужна архитектурная археология. И вот с тех пор архитектурная археология и здесь, в монастыре, и в других монастырях заняла достойное место и очень сильно поправила наше представление о нашей собственной культуре. Стало понятно, что многие памятники древнее своего времени, а какие-то, наоборот, моложе. И до тех пор, пока мы документально не отстроим всю историю, нам очень трудно будет писать нашу историю культуры и искусства. Нам очень нужны точные даты.

Но в целом монастырь во второй половине ХХ века был довольно хорошо отреставрирован. Это был один из первых образцов. Все-таки он находится в центре города и должен всегда прилично выглядеть. Но с годами, конечно, все ветшает, и последняя, дедушенковская, реставрация сейчас уже нуждается в обновлении, возобновлении. Тем более что стало понятно, что все-таки не совсем ловко жить в монастыре, где памятники стоят не на своих отметках. Потому что культурный слой здесь довольно высокий, и собор XVI века просто оказался в яме. Вот эта модель, которую придумал Борис Прокофьевич в 80-е, с частичным понижением грунта, – все-таки не совсем удачная инвенция. Перед нами что-то такое несуразное, чего никогда, конечно, не было. Таким образом собор в своей нижней части никогда не выглядел. Сейчас он, конечно, еще и отреставрирован под XVI век тем же Борисом Прокофьевичем.

И сейчас готовится большая реставрация монастыря. Собственно говоря, она началась: идут проектные работы по его реконструкции. Тут нужно решать и инженерные вопросы, очень много и научных тем. И вертикальная планировка, и прямая реставрация (обновление декора и конструкций памятников) – это все требует, конечно, больших археологических исследований, которые мы в этом году очень благополучно начали. И уже открыто довольно много новых фактов, которые хорошо вписываются и в то, что мы видели в 80-е годы, в чем-то это развивают, позволяют нам сделать следующий маленький шаг от того, что было сделано в 80-е годы. В частности, например, мы нашли фрагменты кладбищ, на которых впервые в русской истории мы можем доказать документально... Здесь очень важное слово – «документально». Мы всегда имели представление, что бывают такие факты в русской мемориальной истории, что надгробные плиты, например, несут гораздо более ранние даты, чем мы бы им присвоили, если бы не было этих надписей. То есть плиты явно поздние, но надписи на них – ранние.

Бывают совсем очевидные случаи, когда почти легендарные личности получают такие надгробные плиты. В XVIII веке, в конце XVII века – это другое. Такие случаи есть, их легко документировать. Но есть более сложные. Перед вами лежит плита, на которой написано, что человек умер в 60-е годы XVI века, грубо говоря, при Иване Грозном. Если бы этой надписи не было, вы, глядя на эту плиту, сказали бы, что плита, скорее, положена на этом месте где-то при Михаиле Федоровиче, то есть, в общем, почти через сто лет… ну, не через сто, но все-таки через большой промежуток времени. Есть, скажем, такие надгробия в Троице-Сергиевой лавре – князей Воротынских, – которые вроде бы должны относиться к середине XVI века, а на самом деле это явно XVII век.

Здесь было несколько таких плит, которые оказались более поздними, чем их надписи. И мы всегда отмечали, что, может быть, здесь какой-то анахронизм. У меня в монографии даже есть маленькая главка об анахронических надгробиях: что они встречаются, здесь нужно быть немножко подозрительным. Но мы никогда не могли поймать за руку наших предков, что они действительно так делали. То есть как они делали? Они обновляли надгробия, клали новые. Сегодня это, в общем, довольно обычная практика: мы переносим останки, сооружаем новый погребальный комплекс; через какой-то период, накопив денег, ставим скульптурный памятник, например, на могиле своих родителей. Это происходит как-то вот так. Конечно, он несет дату их смерти, и, соответственно, возникает хронологический разрыв между тем и другим.

Делалось ли так в древности? Какие-то случаи нам вроде бы известны, вроде бы так кто-то делал, но всерьез, чтобы у нас были документы, – этого нет. И вот здесь мы впервые нашли такой случай. Именно в этом монастыре вообще таких случаев, видимо, было много, потому что в этом году мы раскрыли пространство, где почти под каждой плитой лежит еще одна. И мы нашли две плиты, которые лежат одна на другой. Между ними хронологический разрыв по орнаментике, наверное, лет пятьдесят, но при этом одна и другая имеют одну и ту же надпись – просто слово в слово переписано с одной плиты на другую. На одной плите она написана в стиле начала XVI века, что соответствует дате, а на другой – хорошей проволочной вязью середины – второй половины XVI века. Теперь мы более или менее уверены, что везде, где у нас есть одна плита, а под ней вторая, вторая – это первая плита, протоплита, так сказать. На некоторых из них нет надписей, поэтому их трудно отождествить. Но вот оказалось, что на некоторых есть.

Может быть, в области истории российского некрополя это самая главная находка года. Мы наблюдаем, как действительно наши предки сохраняли память о своих прародителях, как они о них заботились, как клали новые камни, заказывали, надписывали. В тех случаях, когда надписей на плитах нет, как-то они помнили, кто здесь погребен. Может быть, там были какие-то эфемерные надписи, которые сейчас на всех этих плитах просто уже исчезли. Такое вот маленькое, но для нас на самом деле очень важное открытие. Из таких маленьких точных фактов в конце концов складывается очень точная история мира.

– Мы еще продолжим рассказ из Высоко-Петровского монастыря города Москвы.

Автор и ведущая программы Елена Чач
Записала Аксиния Шмонденко