Духовные размышления. «Иисусе, отпусти неправды моя…»

Дорогие друзья, хочу Вас спросить. Видите ли, батюшка, по обыкновению, не только рассказывает что-то интересное, но и общается со своими телеприхожанами и все время задает вам вопросы. Что из этого следует? Ну, во-первых, к старости люди становятся любопытными, поэтому не удивляйтесь, что я нет-нет, но о чем-то вас спрашиваю. Во-вторых, есть такое понятие – риторический вопрос, как будто бы не предполагающий ответа. На самом деле в живом общении, когда от уст к устам, от сердца к сердцу мы предстоим друг другу, подобный вопрос, обращенный как будто ни к кому в отдельности, но ко всем, возбуждает человеческую мысль, побуждает человека активно вслушиваться в предлагаемый ему материал, как будто провоцирует диалог. И хотя мы с вами разделены сейчас морями и океанами, тем не менее создается впечатление, что священник присутствует у вас дома, сидит вместе с вами за столом и, попивая чашечку чая, закусывая конфеткой или доскребая с блюдечка малиновое варенье, находится с вами в непосредственном общении.

Так вот, у меня к вам, дорогие мои, может быть, не очень удобный для вас вопрос. Бывало ли у кого-то из вас в детстве так, случалась ли такая ситуация, чтобы вы были застигнуты на месте преступления? Бабушкой, которая, внезапно войдя в кухню, увидела, что вы без позволения, как обезьянка, запустили лапу в сахарницу. Ну, это было в нашу эпоху, в далеком XX столетии, когда для маленьких детей 60-х годов сахар представлялся необычным лакомством. Другой на кухне открывал створку буфета и, оглянувшись налево, потом направо, как будто бы переходит дорогу, а на самом деле пересекает демаркационную черту «нельзя», «неприлично», «некрасиво», однако совершал этот ненормативный акт, подтаскивал какой-нибудь мармелад или конфетку – цап-царап – и был с поличным застигнут бабушкой.

Хорошо бабушкой, а то каким-нибудь незнакомым дяденькой, – у меня, к сожалению, было такое в раннем детстве. Чего таить греха, рано или поздно шило из мешка все равно выйдет. Благодарение Господу Богу, я в студенческие годы вспомнил все свои проказы, все, что мог, исповедал, и теперь мне не стыдно во всю ивановскую, что не был мальчик-с-пальчик, хотя и не был мальчишом-Плохишом, однако ничто человеческое было мне не чуждо.

Но давайте не будем останавливаться на автобиографических подробностях, а доведу свой вопрос до конца: бывало ли у кого-нибудь из вас, чтобы вас схватили за ворот, за рукав, а то и за мочку уха, тотчас начавшую зловеще багроветь, со словами: «Держите вора! Ату его, скорей, скорей сюда, посмотрите, что тут происходит». А вы, извиваясь словно уж на сковородке, патетически воскликнули, а то и заорали бы, как недорезанный поросенок: «Дяденька, отпусти! Дяденька, отпусти!» Вы знаете, не только дяденьки, но, бывает, и сверстники, устроив кучу-малу, так заиграются, что от ребяческих проказ перейдут уже к настоящей драке, войдут в клинч, двое митрофанушек тузят друг друга, хватают за грудки, а то и, не дай Бог, вцепятся в воротник, так что дышать трудно. Благо взрослые подоспеют вовремя и разнимут драчунов, желая, чтобы они поскорее отпустили друг друга.

Это воспоминание я привел сегодня, конечно, не просто так, не для развлечения, а еще и для того, что многие из нас, достигнув зрелого, а то и пожилого возраста, как-то мысленно держат обстоятельства давно минувших дней. По крайней мере, батюшки часто слышат такие признания: «Никак не могу отпустить ситуацию. Дядюшка, который меня воспитывал, уже давно заплатил долг природе, то есть скончался, умер, а я все внутренне не отпускаю его, все сержусь, переживаю, бывает, что во сне обижаюсь на него и встаю утром с таким ощущением, что только-только виделась с ним и опять поцапалась». Вы знаете, у священника всегда возникает внутреннее чувство тревоги за человека, который, уподобясь осьминогу, протягивает свои щупальца в прошлое – задумайтесь только – и по-прежнему обижается на усопших родителей, что категорически недопустимо, за недостатки воспитания или внимания к нему, когда он был маленький, или носит вековую обиду на мужа, который, может быть, уже и состарился, и раскаялся, пусть это произошло и в другой семье. Но словно какая-то колючка, какой-то внутренний полип, некая шишка, нарост, чага образовалась на сердце и сосет, сосет, высасывает из человека жизненные соки, а тот бледнеет, зеленеет, жизни порадоваться не может, свет ему не мил и хлеб не сладок из-за того, что он никак не может – а на самом деле не хочет – отпустить, простить, забыть, вверить со всеми потрохами и любящих, и ненавидящих его и почувствовать себя спокойным, легким, радостным и блаженным. Когда этот балласт многочисленных обид, недоразумений, треволнений мы сбрасываем с палубы своей души и наш глубоко просевший в волнах житейского моря корабль расправляет паруса, превращается в бригантину с алыми парусами, мы на опыте познаём, что же имел в виду русский поэт, сказав в своем прекрасном поэтическом произведении: «И верится, и плачется, и так легко, легко».

У нас остается только один вопрос: ну как отпустить, простить, перестать внутренне гневаться на то, что уже давно отшумело и отгремело? Для этого всего-навсего нужно раскрыть наш любимый Акафист Иисусу Сладчайшему. Что мы там найдем? Какое снадобье в этой божественной аптеке?

На сей раз мы извлечем такой алмаз, бриллиант, который сияет в словах, молитве – обращении человека ко Господу: «Иисусе, отпусти неправды моя». Таков уж наш Бог, что, прощая человека, Он не вспоминает о соделанных им грехах. Даже если это было отречение, даже если это было тягчайшее позорное желание, но, оплакав его, искренне сокрушившись о содеянном, произнеся вслух само преступление, наименовав его, с чувством, толком, расстановкой, назвав вещи своими именами, присовокупив: «Каюсь, Господи, прости меня», вы тотчас почувствуете, что Бог отпустил, простил, мгновенно отсекает от вас мечом Своего правосудия эти греховные узы, высвобождает вас, как пленника, связанного по рукам и ногам разбойниками, но получившего свободу от рук подоспевшего доброго человека.

«Иисусе, отпусти неправды моя». Для того чтобы нам уходить с исповеди такими облегченными, очищенными, умиротворенными, нам должно самим отпустить, то есть простить, людям все то нехорошее и недоброе, что вошло в нашу жизнь через их ограниченность. Нужно при этом заметить, что кто-то из наших обидчиков каялся, а кто-то никогда не каялся не просил у нас прощения. И здесь, соответственно, у нас должно быть различное расположение. Если человек искренне признал свою вину, если, обратив к нам потемневший от внутренней боли взор, сказал: «Я был глубоко неправ, я переживаю, как мог так непорядочно поступить. Прости меня» – то, безусловно, мы, прощая, просим у Господа Бога уврачевать эту рану. И если человек достоин по своей жизни доверия, мы восстанавливаем с ним полноту общения. Только бы произнесенные им слова были искренними.

Если же человек по гордости, по грубости своей не считает долгом просить у нас прощения – да, конечно, мы будем сохранять известную дистанцию в общении с ним. Не правда ли? Не станем же мы лезть к нему в объятия, когда он показывает нам шильце или ножик? Но быть внутренне готовым не предъявить ему вексель на Страшном суде – это очень важно. Ведь у каждого из нас есть должники, которые по внутренней непорядочности, бессовестности делают вид, что ничем нам не обязаны и никогда у нас не одалживались. Совесть – самый строгий судья. Вверим их собственной совести, отпустим внутренне, предоставляя Самому Господу вразумить тех, кто повернулся к нам тылом. Но внутреннюю свободу, на мой взгляд, иметь совершенно необходимо – внутренне примирившись с Господом, поблагодарив Создателя, что Он попустил эту неприятную ситуацию ради нашей пользы, для того чтобы нам простить наши грехи, избавить нас от каких-то пристрастий. В конце концов, не обеднеем: у Бога всего много, и людям великодушным Он всегда прибавит и умножит, если они искренне читают молитву «Отче наш»: «И остави нам долги наша, якоже мы оставляем, отпускаем должникам нашим. Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Записала Ксения Сосновская