Церковнославянский язык советской эпохи. Часть 3.

Здравствуйте! Сегодня мы с вами поговорим о церковнославянском языке в советскую эпоху, продолжим этот разговор, посмотрим, что же такое «советский язык», почему он появился и как он функционировал, что было в это же время с церковнославянским языком.

В прошлый раз мы говорили об исследовании, вот с исследования и начнем. Церковнославянский язык в советские времена был под запретом, как объект изучения, как объект исследования. Церковнославянский язык изучать было нельзя. Невозможно было защитить диссертацию по церковнославянскому языку, невозможно было написать курсовую работу по церковнославянскому языку, невозможно было написать диплом по церковнославянскому языку – его не было.

А между тем научная методология развивалась, и развивалась она вот по какому пути:

В начале 19 века начал складываться так называемый сравнительно-исторический метод в языкознании, когда, во-первых,языки сравнивались друг с другом, и, во-вторых, благо, письменность позволяла это делать, сравнивались языки разных эпох. Или один и тот же язык разных эпох сравнивался сам с собой. И главный вопрос, которым занимался сравнительно-исторический метод, заключался в том, как это произошло, откуда это взялось. Он докапывался до корней, до самой сути, как ему казалось. Брал какое-то явление и копал, копал, копал, и выяснял, где у него первокорень. Всё здорово, но этот метод в науке оказался не единственным. Он достиг определенных результатов. И когда докопались до генетического различия церковнославянского, как южнославянского в своей основе, и русского разговорного, как восточнославянского в своей основе, стали постулировать, что мы заимствовали из чужого языка: что-то у нас свое, а это не свое – чужое, имея ввиду церковнославянские вещи, не какие-то там голландские заимствования, или немецкие и французские, а имея ввиду церковнославянские слова и корни типа «глава» на месте «голова»; типа «прах» на месте «порох», и т.д. Оказывается «прах», «глава» – все позаимствовано. Это, оказывается, чужое, принадлежность мертвого старославянского языка. Это были издержки сравнительно-исторического метода.

Повторяю, у него были свои, очень серьезные, плюсы, но и свои минусы, они были меньше, чем плюсы, менее серьезны, но они были, этого нельзя сбрасывать со счетов.

Естественно, с точки зрения этого самого сравнительно-исторического метода, который объявлялся последним достижением (на тот момент они и был последним) науки, церковнославянский язык мог выглядеть (мог выглядеть, в зависимости, кто на него смотрел), как мертвый язык, пережиток, и т.д.

В таком виде сравнительно-исторический метод повлиял, в частности, на участников Собора 1917-1918 гг. Те пункты и предложения проекта, которые так и не были реализованы, находятся под сильным влиянием этого самого сравнительно-исторического метода.

Потом настала революция и гражданская война. А между тем, примерно в эти же годы, начал складываться новый метод – структурный, для которого важно не как это произошло, а как это устроено.

Наши отечественные языковеды, но уже не у нас в Отечестве, в частности, Роман Осипович Якобсон, завещавший написать на своей могиле: «Здесь похоронен русский лингвист Якобсон», или Николай Сергеевич Трубецкой, известный философам, как один из авторов теории евразийства, а филологам-лингвистам, как один из авторов учения о фонеме (фонетике и фонологии), вот они стояли у истоков русскоязычной версии структурного метода.

И последним, пожалуй, исследованием, которое касалось церковнославянского языка, складывающегося, еще не сложившегося, структурного метода, была работа Николая Сергеевича Трубецкого «Общеславянский элемент в русской культуре».

Потом, в эмиграции, церковнославянский язык, в общем, не сильно изучался с точки зрения вот этой новой методологии, а в Советской России он был под запретом, как объект изучения.

Структурный метод «прошел мимо» церковнославянского языка. А на материале русского литературного языка он породил толстенные грамматики и словари, не толковые, а составленные по другим структурным принципам.

Церковнославянский язык был абсолютно не изучен с точки зрения структурного метода.

Вслед за структурным методом появился метод функциональный, для которого важно, не как это произошло, не как это устроено, а как это работает. Опять же, церковнославянский язык уже полностью выпал из той области, которой занимается этот функциональный метод.

Нет исследований церковнославянского языка, которые были бы написаны с точки зрения функционального метода.

С точки зрения функционального метода есть исследования русского литературного языка, а церковнославянского – нет.

Наконец, в конце ХХ – начале ХХI вв. мы видим, как начинает складываться когнитивный (ментальный) метод, для которого важноне как это произошло, не как это устроено, не как это работает, хотя всё это он в себя вбирает. Каждый последующий метод вбирает в себя результаты предыдущего, плюс расставляет свои приоритеты. Так кот, не как это произошло, не как это устроено, не как это работает, а зачем это всё?

С точки зрения когнитивного метода появляются исследования церковно-славянского языка, потому что церковнославянский язык стало опять можно изучать. Но невыгодное отличие церковнославянского языка от русского литературного к настоящему моменту заключается в том, что у церковнославянского языка есть огромный пробел, который толстенные грамматики порождал литературного языка. А церковнославянскому, система которого существенно шире системы литературного языка, не дали ничего, ни структурный, ни функциональный методы, потому что церковнославянский язык в то время нельзя было изучать.

И теперь, с точки зрения лингвистики, церковнославянский язык – это такая terraincognita. Мы не можем судить о нем профессионально так, как о русском литературном языке, потому что мы его настолько не изучили, мы его настолько не знаем. И мы, особенно те, кто не вникает в проблематику и в ситуацию, вынуждены оперировать теми же самыми вещами, которыми оперировали люди в начале ХХ века, которые, во-первых, были под революционным хмельком; во-вторых, исходили только из сравнительно-исторического метода; в-третьих, многие из них затем, мягко говоря, попали в обновленческий раскол, пусть даже и не навсегда, а на какое-то время, чем засвидетельствовали свою нестойкость, по крайней мере, до этого момента, И на основе их рассуждений мы что-то строим. Нельзя ничего строить на основе этих рассуждений. И все те выводы, которые для них были окончательны, для нас являются промежуточными, причем очень-очень давнишними. И пока не будет грамматик церковнославянского языка, написанных с точки зрения структурной и функциональной методологий, мы не сможем адекватно судить о церковнославянском языке. Поэтому все суждения, которые могут появиться о церковнославянском языке сейчас, они страдают некоторым дилетантизмом, скажем так, даже если они исходят из научной среды. Нет у нас такого базиса (я сейчас сам себя «сдаю», и всех своих коллег, но, тем не менее), нет у нас адекватного базиса для полноценного суждения о церковнославянском языке – нам всем еще работать, и работать; изучать, и изучать церковнославянский язык, догонять и ликвидировать весь этот методологический пробел.

Это, что касается церковнославянского языка советской эпохи, как объекта исследования. А еще церковнославянский язык советской эпохи был объектом нападения советской пропаганды, о чем мы с вами в следующий раз и поговорим. Всего доброго.

ЧТО ПОЧИТАТЬ:

•  Аванесов Р.И. О некоторых теоретический вопросах истории русского языка//Вопросы филологии. М., 1974. С. 6-11.

•  Амирова Т.А. Из истории лингвистики ХХ века. М., 1999.

•  Колесов В.В. История русского языка. СПб., М., 2005.

•  Сусов И.П. Введение в теоретическое языкознание: Электронный учебник. [Тверь], 2005. Реж.доступа: http://homepages.tversu.ru/.

•  Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995.

Кандидат филологических наук
Сергей Анатольевич Наумов

Расшифровка: Римма Адомайтите