Церковнославянский язык на Руси

Сергей Анатольевич Наумов. Буква в духе. Церковнославянская грамота. Церковнославянский язык на Руси.

Здравствуйте. Сегодня мы, наконец, поговорим о церковнославянском языке у нас, правда, еще в Киевский период.

С распространением церковнославянского языка по разным славянским землям, а изначально он появился на основе южнославянского говора – македонского, потом, побывав на территории Моравии, т.е. западных славян, естественно проникся там какими-то местными чертами, а с 988 года пришел и на Русь, и проникся восточнославянскими чертами; так вот, с распространением церковнославянского языка в географическом пространстве славян мы можем говорить о том, что церковнославянский язык начал иметь, если угодно, свои диалекты. В научной литературе это называется рецензией, редакцией или изводом.

Например, существует сербский извод церковнославянского языка. Существует русский извод или русская редакция церковнославянского языка. Существует болгарский извод или болгарская редакция церковнославянского языка.

Сразу нужно сказать о терминах. Термин «старославянский язык» применим к церковнославянскому языку эпохи Кирилла и Мефодия и их непосредственных учеников, это IX-X век, с большой натяжкой ХI, потому что потом уже начали складываться вот эти диалекты церковнославянского языка. Поэтому термин старославянский, он же древнеславянский, он же древнецерковнославянский, он же древнеболгарский – все это применимо к эпохе до ХI века.

В 988 году, при крещении Руси, первое, что сделал Владимир наряду со строительством храмов, он открыл школы и начал, чуть ли не насильно, брать туда учеников.

И уже при следующем князе, Ярославе, это учение начало приносить свои плоды: если при Владимире работали только школы, то при Ярославе открылись так называемые скриптории. «Так называемые», потому что тогда их никто так не называл, это ужасное научное слово типа «аппендицита», которое появилось в уже латинизированной поздней терминологии в трудах ученых. А тогда это просто были места, где работали книжники, где они переводили и переписывали тексты.

Русский язык, или тогда еще восточнославянский диалект общеславянского языка имел свои особенности. При пришествии церковнославянского языка на русскую почву получилась такая картина: когда существуют особенности южнославянского говора, помимо всего, что привнес туда Кирилл, были еще местные особенности южнославянского говора.

Например, восточные славяне говорили «город», а южные славяне говорили «град».

Эти черты церковнославянского языка стали осознаваться, как высокий стиль и высокий слог. И у нас мгновенно появились два стиля в языке: низкий (не значит плохой) и высокий.

Низким  стилем, опять оговорюсь, и буду оговариваться еще много раз – низкий, не значит плохой, низким стилем стали местные слова в родной бытовой речи, а высоким стилем стало слово церковное.

Поскольку слова были одни и те же – «город» и «град» – это одно и то же слово в двух разных огласовках, восточнославянской и южнославянской, со временем одна версия исчезла и осталась только другая. Например, слово «шлем». Восточнославянское «шелом». Восточнославянское исчезло из языка, осталось только слово «шлем». То же самое «время» - «веремя». «Веремя» исчезло из языка, осталось церковнославянское слово «время».

Или они разошлись по значениям вообще: «прах» и «порох». «Прах» - церковнославянское слово, «порох» - южнославянское. Или они разошлись по тому, обозначают ли они что-то конкретное или абстрактное. Например, «рожать» - слово восточнославянское, и «рождать» - слово церковнославянское, более абстрактное. «Просторный» - восточнославянское слово, и «пространный» - слово церковнославянское, более абстрактное. «Горожанин» - тот, кто принадлежит к какому-либо городу, а «гражданин» - уже более абстрактное понятие. То же самое – «головной» и «главный», «млечный» и «молочный».

Благодаря этому наш язык чуть ли удвоился, что для языка, говорят, большая редкость.

Вот такая стилистическая система побуждала людей мыслить активнее, глубже и шире. Естественно стали появляться тексты, засвидетельствовавшие, что наши предки думали очень активно, и вширь, и вглубь.

Например, «Слово «О законе и благодати» митрополита Иллариона. Формат передачи не позволяет зачитать его целиком, поэтому я даже фрагменты не буду выдергивать, просто посоветую вам найти и прочитать «Слово «О законе и благодати», желательно в оригинале. Или летопись Нестора Летописца «Повесть временных лет».

Иногда разные стили соседствовали даже в одном и том же тексте. Например, князь Мстислав примерно в 1130 году решил Юрьевскому монастырю подарить землю, его сын тоже вложил в эти дары серебряное блюдо и т.д. В дарственной грамоте монастырю, хотя это не церковный текст, Мстислав начинает его по церковному: «Се аз…». «Аз» – это церковнославянское слово. «Се аз, Мстислав, даю монастырю то-то и то-то. Яз дал рукою своею». «Яз» - это уже компромисс между восточнославянским и южнославянским, это больше восточнославянское слово, не удерживается на этой высокой норме. И тут его сын пишет дальше: « А се я, Всеволод, прилагаю….». Перед нами все три формы: азъ, язъ, я («я» произошло из «яз» путем отсечения конечного «зъ»).

Кроме такого быстрого распространения об этом свидетельствуют, в частности, берестяные грамоты, в ХХ веке значительно поколебавшие представление о грамотности в Древней Руси.

Помимо быстрого распространения, осмысления текстов нужно было еще осмысливать и символы тоже. Символы – это очень сложная вещь. Например, если мы поставим символ в таблицу «образ, понятие и символ», образ – совокупность признаков, рождающий в нас некий образ; мы не можем показать пальцем и сказать: «Вот это – оно». Это уже будет не оно, а, например, какая-нибудь кикимора. Мы примерно понимаем, что это такое, но показать пальцем и сказать, что это кикимора, будет уже скрытым сравнением: вот человек, женщина, наверное, которая похожа на кикимору. То есть, это не кикимора сама по себе, а человек, похожий на кикимору. Что это, мы примерно понимаем, а где это, показать не можем – это образ.

Когда образ наполняется и предметным значением, мы уже можем показать, что это, и сказать, какое оно.  Например, рука – это верхняя конечность человека; летать – перемещаться по воздуху с помощью, в частности, крыльев; книга – сброшюрованные страницы напечатанного текста. Это – понятие.

Когда существующий предмет мы вдруг называем чужим для него словом, это символ. Символ – это слово, которое обозначает не само себя. В книгах, где про это пишут, обычно приводится пример: богиня – название женщины, о которой человек очень высокого мнения. Не то, что Афродита, Венера или другие языческие штуки-дрюки какие-нибудь, а реальная женщина, которую человек вдруг называет богиней или звездой. Я очень хорошо знаю, что такое звезда – это небесное светило, к человеку никакого отношения не имеющее, но, тем не менее, женщину называют звездой.

То же самое, бывают и сниженные вещи, например, студентки, когда хотят уничижительно отозваться о другой особе женского пола, называют ту овцой или козой. Я знаю, что такое овца, я знаю, что такое коза. Никакого отношения к человеку это не имеет. То, что используют студентки, - это символическое употребление вышеназванных слов.

Так вот, символы нужно было осмыслить. Берется текст, например, Григория Богослова, в тексте сказано: «Ныне же ратай (т.е. пахарь) рало (плуг) погружаеть горе (наверх) зря и плододателя (Господа) призывает и под ярем ведеть вола орачь (пашущий приводит вола под ярмо) и прочертает сладкую бразду и надеждами веселиться». Текст Григория Богослова вовсе не об агротехнике. Этот текст про миссионерскую работу. Греческий читатель понимал, что всё это символы и их надо понимать по-другому, что бык – не бык, пахарь – не пахарь, плуг – не плуг, и т.д. А славянам это нужно было объяснять.

В тексте ХII века Кирилла Туровского использован тот же самый образ: «Ныне ратай слова словесная уньця (волов) к духовному ярму проводяще и крестное рало в мысльнех браздах погружающе и бразду покаяния прочертающе… надежами будущих благ веселиться». Все греческие символы истолкованы через славянские образы.

Нужно было сделать определенный, если угодно, диалектический скачок, чтобы перейти от более древнего архаичного метонимического мышления к метафорическому.  Метафора – это что на что похоже: глазное яблоко похоже на яблоко, поэтому называется глазным яблоком; кость на спине похожа на лопату, поэтому называется лопаткой.

А метонимии – это что с чем непосредственно связано. Когда человек говорит, что съел полторы сковородки, это не значит, что сгрыз полтора предмета кухонного обихода, это значит, что он съел их содержимое, которое с ним реально связано. Когда человек вдруг понесет с базара Белинского и Гоголя, он понесет их книги, связанные с авторами. Когда в отряде 15 штыков и 20 сабель, это означает 15 пеших и 20 конных воинов. И так далее.

Так вот, метонимия – более древний архаичный способ и более простой: легче увидеть, что с чем связано, чем придумать, понять,  что на что похоже.

Плывет Спаситель со своими учениками и говорит: «Берегитесь закваски фарисейской и саддукейской». Они понимают Его метонимически: «Закваска. Хлеба мы не взяли». А Он им говорит метафорически об учении.

Этим славяне занимались до конца XIV,  начала XV века, когда вдруг мы осознали, что такое символ. Но об этом в наших следующих передачах.

ЧТО ПОЧИТАТЬ:

1. Живов В.М. Восточнославянское правописание XI-XIII века. М., 2006.
2. Илларион. Слово о Законе и Благодати. М., 1994.
3. Колесов В.В. Философия русского слова. СПб., 2001.
4. Миронова Т.Л. Необычайное путешествие в Древнюю Русь: Грамматика древнерусского языка для детей. М., 1994.
5. Памятники литературы Древней Руси (серия).
6. Успенский Б.А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI- XIХ вв.). М., 1994.
7. Церковнославянская грамота. СПб., 1998.

Кандидат филологических наук

Сергей Анатольевич Наумов

Расшифровка: Римма Адомайтите