Буква в духе. Церковнославянская грамота

Сергей Анатольевич Наумов. Буква в духе. Церковнославянская грамота. «Второе» южнославянское влияние.

Здравствуйте. Сегодня мы поговорим о том, что произошло, когда славяне поняли, что такое символ. В научной литературе это называется «второе» южнославянское влияние, причем термин этот заключается в кавычки, или иногда пишут «так называемое второе южнославянское влияние».

Притом, что его «кавычат», или говорят «так называемое», лучшего термина не нашлось – все равно все говорят «второе» южнославянское влияние, имея в виду, что первое было при крещении Руси, когда церковнославянский язык в своей южнославянской красе пришел на территорию Руси. Затем у нас потянулась татарщина, после короткого периода всплеска, и было, в общем, не до церковнославянского языка. А вот сербам и болгарам было «до» церковнославянского языка, хотя у них были и свои сложности, в частности с Византией, и т.д., но, тем не менее. Они располагались близко к книжным центрам, не были столь подавлены, как мы.

В конце XIV века и в XV веке наметилась противоположная тенденция. Дело в том, что татары, когда завоевывали Русь, были язычниками. Для язычника никакой проблемы нет в том, что кто-то верит не так, как он. Именно для нормального язычника. Слово «язычник» происходит от слова «язык» в значении «народ». У каждого народа свой «набор» богов. Именно поэтому язычники – народники – те, кто верит в этих самых богов. Для них совершенно естественно, что у них Мокошь, Ярила и Перун, у греков – Зевс и Афродита. Конечно, у нас свое, у них – свое. Поэтому количество богов у язычников никак не ограничивается и веротерпимость к чужим богам присутствует. Нетерпимость у них присутствует только к тем, кто говорит, что Бог – один, а вы заблуждаетесь. Таких они стремятся искоренять. Но это опять тех, кто покушается на их конкретные верования.

Так вот татары и монголы, завоевывавшие Русь, были язычниками и не совались в божественные дела тех, кого они завоевывали, собственно, как и Римская империя, тоже – в божественные дела иудеев не совалась.

Потом, постепенно, они потихонечку стали принимать ислам. И вот тут-то их иго и закончилось.

1380 год. Куликовская битва. Татарщина начинает отступать.

1453 год – год падение Константинополя, это натиск туретчины, которая распространилась не только на Византию, но и на славянские области – на Балканы.

Естественно, всё это произошло не за один момент, и в 1380 году на Куликовом поле татарское иго не закончилось, и дань платили еще 100 лет, по инерции, но платили. И падение Константинополя началось не в том году, в котором он пал. Всё это происходило постепенно. И перед этим своим закатом, а это закат и для Балкан, и для греков, объективно говоря, и Греция, и Балканы расцвели последним цветом. Потом южнославянские книжники стали переезжать на Русь, где можно было работать, и вот этот свой последний цвет (последний для них, а не для нас) привезли к нам.

Первоначально, когда было обнаружено это явление «второго» южнославянского влияния, оно обнаружилось, как чисто внешнее нечто. Например, открывая рукопись, мы вдруг видим в ней не животный орнамент, не животные переплетения (он еще называется «чудовищный орнамент», или «тератологический»), а растительный, или геометрический орнамент. Видим вдруг греческие надстрочные знаки: «оксия», «вария», «комора», «кендема». Вдруг появляется запятая. Укрепляется словораздел. Вдруг появляются написания типа «моА» вместо «моЯ»; «невозможнаА» вместо «невозможнаЯ» – подражание южнославянским рукописям. Вдруг восстанавливается «жд» на месте «ж»: «преЖДе» вместо «преЖе».

Надо сказать, что когда церковнославянский язык «дрейфует», т.е. никто им не занимается, он стихийно пропитывается местными элементами. Если восточные славяне говорят «преЖе», то рано или поздно это попадает в текст и закрепляется там.

И тут язык освежается: надо писать «преЖДе». Появляется буква «зело», причем появляется вновь; буквы «кси», «пси». Появляются идеографические написания: например, Адам, как «А» в кружочке; или «око», как кружочек с точечкой. Появляется крестик в значении «почивший», этот значок используется в церковных текстах и до сих пор. Появляется так называемый «хромой «ять», давший впоследствии «ять» рукописный. Появляется буква «т» - «твердо», не как мы видим ее теперь на трамвайной остановке – палочка вертикальная и палочка горизонтальная, а как на остановке троллейбусной – три палочки вертикальные и одна горизонтальная. Буква «ч» - «червь», из вида чаши переходит в вид полу-чаши. И так далее. Все это совершенно внешние вещи, на которые именно в XIX веке было обращено внимание: что-то поменялось.

Со стороны церковной поменялся устав – студийский на иерусалимский. Но это опять же внешние вещи, которые должны иметь какие-то причины.

Деятельность Охрицкой, Преславской и Тырновской и Ресовской школ, а всё это южные славяне, тоже относится примерно к этому времени. И выясняется, что «второе» южнославянское влияние точно так же повлияло и на самих южных славян.

Обычно книги переписываются, поэтому в них существуют описки, ошибки, и в конце нормальный писец пишет: «Прошу меня простить, если я что-то не так написал, и если вы увидите, что что-то не так написано, обязательно исправьте, а меня по возможности благословите, а не кляните». Т.е., если увидите книгу более авторитетную, то обязательно исправьте.

 Книги, которые выходят в Тырновской школе при патриархе Евфимии Тырновском, это уже школа, а не просто переписчики. Это высококвалифицированные переписчики, руководствующиеся определенными правилами. Они пишут: «Если в книгах будут разночтения, в этой книге и в других, то верить этой книге, а не другим».

Деятельность тех, кто жил и творил во время «второго» южнославянского влияния, в лингвистическом аспекте объективно сводилась к тому, чтобы церковнославянский язык опять отодвинулся вверх от бытовой речи, как это было при Кирилле, он не на разговорный язык переводил, так это было и при «втором» южнославянском влиянии. И у самих южных славян тоже: Евфимий Тырновский (Болгария) обособил церковнославянский язык от разговорного болгарского языка. Так же и у нас.

Корни всего этого нужно искать на Афоне, в поучениях исихастов, что стало, может быть, последним толчком, чтобы славяне поняли, наконец, что такое символ, и начали с упоением прозревать в вещественном невещественное. Символ – это и есть то, что значит не само себя. Вещественное что-то, что значит невещественное что-то. Конечно, могли быть какие-то перегибы, но, тем не менее, тенденция была именно такова.

Был тогда еще один деятель той поры Константин Констенчский, который утверждал, что гласные – это женщины, а согласные – это мужчины. Как он это различал, я не знаю, но он это утверждал. Не то, чтобы он натурально в этом убеждался, это была такая аналогия, символ, он научился делать символ. И применил этот принцип к тексту, к его графической форме. Гласные – женщины, согласные – мужчины. Если гласная в сопровождении согласной, если она «в домике», ей ничего не надо, она может ходить простоволосой. Если она выходит куда-то наружу – становится первой буквой в слове, то ей нужен платочек. А в греческом это такой значок, который называется «придыхание».

Можно упрекать Константина Констенчского, если не знать контекста, в котором он творил, и если не знать, что тогда происходило. А происходило именно это – овладение символом. Мы стали уметь делать свои символы и уметь прозревать в вещественном невещественное. Это породило невероятный всплеск и литературы, и культуры. Например, на Руси количество текстов за период «второго» южнославянского влияния удвоилось, а это всего один век. Вот такой огромный скачок. Причем все тексты переписывались от руки. Огромный скачок, сопоставимый с информационными скачками XIX-XX веков.

Кроме того, «из красивого»: со «вторым» южнославянским влиянием пришла вязь. В свое время вязь позаимствовали у арабов византийцы: кто с кем воюет, тот от того и культуркой проникается, но у греков мало «удобных» для вязи букв, а на славянской почве она проросла гораздо лучше, она стала именно расти. У южных славян она еще чуть-чуть подросла, а у восточных уже выросла до своего предела. Почему, потому что мы придумали мачты у букв прерывать, и на одну мачту мы могли посадить много-много-много букв. И вот, так называемый показатель вязи, а это соотношение высоты двух мачтовых букв и их ширины, у славян достиг своего максимума при Иване Грозном. Существует даже такой текст, азбука, где в огромный круг вписаны длинные-длинные узкие буквы. Это тоже следствие «второго» южнославянского влияния.

Количество письменных значков увеличилось. Количество текстов увеличилось. Количество книжников увеличилось. И естественно, всё это невозможно было одномоментно осмыслить, это потребовало нескольких веков, чтобы всё усвоить, переварить. И та эпоха, которая последовала за «вторым» южнославянским влиянием, эта эпоха условно может быть названа эпохой великих синтезов, эпохой фундаментальных текстов, больших обобщений. Вот об этом мы и поговорим в следующий раз.

Кандидат филологических наук
Сергей Анатольевич Наумов 

Расшифровка:
Римма Адомайтите