Беседы с батюшкой. Рабство и свобода

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма святого великомученика Димитрия Солунского в Коломягах протоиерей Александр Рябков.

– Дорогие друзья, сегодня мы с отцом Александром поговорим о свободе и рабстве: какие смыслы могут вкладываться сегодня в эти понятия и какие смыслы в них вкладывает христианство.

Давайте начнем с того, что попробуем разобраться, почему мы говорим о себе в Церкви «раб», почему  употребляем это слово и какое значение в него вкладываем.

– При том что Евангелие учит нас о том, что мы призваны к свободе (и слово «свобода» встречается в Священном Писании много раз), в первую очередь в Евангелии, в церковном обиходе мы говорим о себе: я раб Божий такой-то.

Если не ошибаюсь, это раскрывается в проповеди владыки Антония (Сурожского) в Неделю о блудном сыне. Эта притча говорит как раз о свободе, неправильно понятой человеком. Человек подумал, что его свободу ограничивает конкретный отец, и говорит ему: «У меня есть права (это тоже проявление свободы) на часть твоего имения как наследства. Отдай мне эту часть  – мы с тобой квиты, и я ухожу реализовывать свою свободу». Этот человек ушел. И как мы помним из притчи, дар, полученный от отца, он потерял, растратил и оказался в своем поиске свободы у свиного корыта, желая вкушать ту пищу, что ели свиньи, которых ему поручили пасти. То есть мы видим поиск свободы в отрыве от отца, традиции, долга, видим результат этого поиска.

Самое главное для нас сегодня, чем заканчивается обращение блудного сына – он приходит к отцу и, понимая, что предал его, говорит ему в своем покаянии: «Я не достоин быть твоим сыном, ибо я тебя при жизни похоронил, получив часть имения. Возьми меня к себе хотя бы рабом». Мы можем сказать, что покаяние бывает только на исповеди. Но это не совсем верно. Как говорил святой Амвросий Оптинский: «Покаяние продолжается до гроба». Исповедь  –это момент, когда мы примиряемся с Церковью, или получаем наставление, или открываем свой внутренний мир духовнику. Но я всегда раб Божий, потому что каждодневно переживаю, что, может быть, не полностью, но какой-то частью своего существа предаю Отца Небесного. Я кривлю помыслом, кривлю словом, поведением. Ухожу в кривду, поступая против правды, и потому предаю Его. И, возвращаясь мыслью к Нему, говорю Ему: «Прими меня хотя бы рабом». А Он меня принимает сыном и, как тому блудному сыну, говорит: «Нет, ты все равно Мой сын. Вот тебе перстень на десницу как знак, что ты наследник. Вот лучшие одежды. Садись за стол, за семейную трапезу». И нас после исповеди Господь принимает в трапезе Святой Евхаристии.

Вот почему мы в своем покаянии, в своем смирении называем себя рабами Божьими. Не рабами греха и не рабами ложно понятой свободы, а рабами благодати, благого Бога, Который есть Любовь.

Мы уже сказали слово «смирение». Часто мир не понимает наших принципов именно в таких словах, как «смирение», «кротость», «терпение», называя эти качества рабскими. Уже много раз говорилось, что смирение  – это не религиозный рекорд, а способ выживания в этом мире в духовном плане. Смирение  –  способ выстроить жизнь в мире с Богом, ближним, самим собой.

Но этого мало. Как смирение проявляется в моей жизни? Какие эпитеты у этого качества? Смирение  – это благороднейшее чувство, которое возносит человека над мирской суетой. В смирении он не падает, он не рабски покорен.  В смирении он возносится над мирской сутолокой и суетой.

Что такое кротость? Опять же это не рабская покорность. Это внутренняя крепость, когда человек обладает внутренним стержнем, который позволяет ему настроить свою душу, свое существо в том числе и на самопожертвование. Именно кротость принятия воли Божьей позволяет человеку совершать подвиги. В 50-м псалме мы молимся: «Ублажи, Господи, Сиона и восстанови стены иерусалимские». О чем мы просим? Чтобы восстановился Иерусалим, Сион, крепость, цитадели? Мы просим, чтобы я как дом Божий восстановился в своей крепости. Чтобы моя душа восстановилась как храм Божий, когда именно через мою открытость в кротости в меня вошел Бог.

И терпение, которое абсолютно не принимается сегодня не только людьми нецерковными, но часто и людьми, ходящими в храм… Как это: я буду терпеть? Что я приобрету? И мы возвращаемся к смыслу этого слова: если у меня нет терпения, я не сумею овладеть знаниями; если у меня нет терпения, я не смогу создать и выстроить произведение искусства, научную работу; если у меня нет терпения, я не смогу воссоздать себя как Сион, как храм и как дом Божий.

Отсутствие терпения в нашей жизни принесло нам не блага, а много, много бед. Когда у меня нет терпения, в общении с ближними слова вылетают из моего рта как воробьи, которых уже не поймаешь. Даже не воробьи, а черные вороны часто вылетают из-за нетерпимости, нетерпеливости и нетерпения уст человека. И эта сумасшедшая, бешеная птица носится по пространству моей жизни и многие годы разрушает все на своем пути. Потому что именно отсутствие терпения позволяет нам говорить слова, которые рушат, как землетрясения, основы бытия: семейной жизни, работы, служения, общения с близкими или дальними людьми.

Вот в чем значение смирения, кротости и терпения. Это не религиозные достижения, которыми можно бахвалиться. Это единственный способ созидания и себя, и своего спасения.

Здесь вспоминаются вопросы, которые в романе Достоевского задавал себе Раскольников: «Кто я? Тварь дрожащая или право имеющий?» А кто «право имеющий»? Там даже не говорится  «человек». Не человек. Зверь! То есть человек выбирает из двух: я или тварь дрожащая, или на все имеющий право зверь. Но Достоевский предлагает нам другой ответ: ты человек! В первую очередь ты человек! Но в чем моя свобода?

Например, человек приходит в монастырь. Разумеется, он приходит в несвободу, некую физическую, телесную несвободу, чтобы открыть свободу своего духа. Например, «монах»  –это не «один», а «единый», собирающий себя воедино в целомудрии, в цельность и отдающий себя Единому Богу. По сути дела, все мы иноки: мы иные для законов внешнего мира. Потому иночество и целомудрие, и цельность, и соединение себя воедино, в «моно»  –это всем нам предписано. И мы это выстраиваем часто послушанием. Потому что послушание, которое мы проявляем в нашей жизни перед людьми, перед старшими, завершается в нашем послушании Богу  – кротости и открытости себя Его благодати.

Человек пришел в общину монастыря  – это четыре стены, ограда. Или он отшельник, пришел в келью. Мы помним, как отшельникам говорили святые отцы: «Сиди в келье, и келья тебя всему научит». Разве это приемлемо для современного человека, что погружение в себя, ограничение себя внешне может чему-то научить? Это когда мне весь мир принадлежит и я могу куда угодно пойти и что угодно себе присвоить; тогда я могу чего-то достичь. А тут совсем по-другому: поставь себе рамки, и они научат тебя углублению в себя. Или человек пришел в монастырь не себя углублять, а говорит: «Почему меня сегодня послали на коровник? А почему я сегодня не в покоях у игумена?» Так с Кем мы пришли соединяться? Кто наш Бог? Бог, Который Сам был странником, не имеющим места, где главу приклонить. То есть Он Сам проявлял смирение, а я пришел в Церковь, чтобы не себя делать лучше, а делать лучше ее, по своему умозрению. Такая гибельная установка тоже, к сожалению, встречается.

Несвобода, ограничение проявляются и в семейной жизни. Человек полюбил девушку или молодую женщину, и они вступили в брак. Показалось, что это какое-то приключение, а оказалось, что жизнь должна измениться: его ждут дома, вечером он должен быть не в бильярдной, не в кафе и ресторане, а с женой и детьми. Он говорит: «Это ущемляет мою свободу. Ущемляет мое саморазвитие». Потому что иногда и бильярдная, и портерная считаются, видимо, саморазвитием. И это для него несвобода. И поиск этой свободы заканчивается порой трагическими вещами. Человек отстаивал свою свободу сидеть в бильярдной или смотреть по телевизору футбол и употреблять алкогольный напиток, вдруг видит через несколько лет, что его дети выросли без него. И он готов отдать все плоды своей свободы, чтобы все вернуть назад: чтобы каждый вечер укладывать ребенка в постель, накрывать его одеялом, читать ему сказку или вместе с ним молиться. Но вернуть уже ничего невозможно. Он боролся за свободу и получил ее плоды.

Рядом со мной находится человек. Может быть, ему больно, он страдает. Может быть, он плачет. Но я хочу быть свободным от его проблем. Я не хочу взваливать на себя его трудности. И я освобождаюсь от этих трудностей. Но что-то внутри меня пищит... Совесть говорит: «Да ты не свободен, ты болен. Ты парализован, ты скован».

Сегодня мы говорим о том, что при внешней, физической свободе может быть страшное порабощение и просто паралич души, ее глухота. Потому что моя сопричастность к ближнему, по сути дела, порождает мою идентичность. Она возрождает мою сущность, мою экзистенцию. А когда у меня нет сопричастности к семье, братии, ближнему своему, его страданию, я от этого освобождаюсь, это отсекаю, я в свободном полете, тогда я прихожу к концу жизни и вижу, что в этом свободном полете я потерял свою идентичность, образ Божий. Может быть, я стал инженером, бизнесменом, чиновником, артистом, но я вдруг задаю себе вопрос: «А стал ли я человеком?» И страшный ответ, что при всех своих регалиях я не сумел стать человеком, потому что искал свободы для своего творчества, для жизни, самореализации как инженера, ученого, артиста, художника. Мне нужно было себя реализовывать как кто-то. Но при этом я себя не реализовал как человек, идентичный вложенному в меня образу и подобию Божию.

Вот Эзоп: он раб или не раб? Социально он раб. Но, скорее, его сменяющиеся хозяева, патриции были рабами, а не он со своей свободной, открытой душой.

Свободу действительно надо иногда и завоевывать, от чего-то отказываясь, борясь с ложной свободой. Русский философ Григорий Сковорода был странником, пустынником, так же, как и Бог, в Которого он верил, не имеющим места, где главы приклонить. А что свобода для нас? Свобода  – иметь вещи, обладать званиями, почетом, быть уважаемыми людьми? А он к этому не стремился и завещал на своей могиле написать: «Мир ловил меня, но не поймал».

И вот часто мы можем  – хорошо, если можем  – видеть, что, отстаивая свою свободу и права, мы оказались глубоко несвободными и внутренне парализованными. Это может быть страшное открытие, но оно не должно нас раздавить. Оно должно нас возродить, восстановить.

Давайте рассмотрим свободу в нашем сегодняшнем поведении: где мы можем реализовать смирение и как оно как благородство проявляется? Часто мы можем видеть во дворах нашего города, как люди не могут разъехаться на машинах. Вместо того чтобы сразу сдать и пропустить человека, люди могут тратить время на брань, ругань и проклятия.

Часто люди говорят и даже воспитывают так своих детей: «Мы не овцы». А кто же мы тогда? Волки? «Ты не должен быть овцой». «Ты не овца». Да постоять за себя можно не только кулаками. Если внутри тебя есть стержень веры, то из человека исходит этот свет и сияние. А на любую физическую силу есть другая физическая сила. Очень смешно думать, что физическая сила может защитить мою личность. Она может защитить мою оболочку, и то не всегда. А мою личность защитить может только Бог.

– Вопрос телезрительницы из Екатеринбурга: «Можно ли реализоваться как человек не будучи ни семейным, ни монахом. Скажем, мужчина, 35 лет, который не собирается создавать семью или идти в монашество, пока на горизонте ничего такого не предвидится. Может ли он реализоваться как человек?»

– Мы говорим, что человек реализуется как христианин. И здесь форма его жизни не самое важное, потому что заповеди соблюдаем мы все: и монахи, и семейные, и несемейные. Можно состоять в братии монастыря, а можно быть и отшельником. Но ведь в монастырь уходят не потому, что все надоели и всё надоело, а потому, что всех жалко. И любому христианину  – иному для мира  – всех жалко, он за всех молится. И так он и реализуется как человек, когда молится за всех, когда ему всех жалко.

Наш великий философ Лосев, который, как мы знаем, был монахом Андроником, говорил: «Если ты любишь, если ты молишься, если ты страдаешь  – ты человек». У румынского и французского философа Чорана есть такие слова: «Огромной мощью обладает человек, который отказывается от себя. Сущность человека – это самопожертвование». Этот путь не закрыт ни для кого: ни для монаха, ни для семьянина. Ни для кого из нас не закрыт путь самопожертвования как путь самореализации, путь самостояния и самоустанавливания себя как человека, как образа Божьего.

Мы можем поговорить и о свободе творчества. Представим, что человек  – художник (неважно, в какой области творчества), ограничен в своих возможностях. Например, он художник и у него нет холста, красок, есть только стена, мелок или кусок красного кирпича. Но он свободен. Многие скажут: «Ну, какая это свобода?»

Но вот художник, у которого есть все. У него есть деньги продюсера  – и он уже несвободен. У него есть публика, условно скажем, консервативная и либеральная, а угодить ему нужно и тем, и тем. Есть критики, как либеральные, так и консервативные, и надо угодить и тем, и тем. А еще есть фестивальное жюри, которое тоже может быть разное, и ему он тоже должен угодить. И этот художник свободен? Нет, он несвободен. И он выстраивает свою жизнь так: создает одно произведение для одной части публики, потом через какое-то время  – для другой, затем  – для кассы. Но нужно ведь и оставить след в истории? Значит, создает произведение для фестивального жюри. И? И жизнь реализовалась. Но ведь в конце, какую бы роль состоявшегося, знаменитого человека ты ни играл, внутри-то совесть будет пищать, что ты не художник.

И человек, который в трагические времена, может быть, оказался в застенках и на стене, испещренной похабными надписями и рисунками, излагает свою боль, скажем, в стихах… Это мало кто прочитает. Но он реализовался, он излил свою душу. Он не паясничал. Он свободен, даже пребывая в физической несвободе. Это тоже тема для размышлений.

– Да, это очень важный момент, потому что зачастую творческие люди становятся настоящими рабами, заложниками своей аудитории. Доходит до того, что человек может отрицать себя. Например, если вокруг него в Бога никто особо не верует, может говорить: «Да вы что, я тоже...»

– И священник тоже может быть заложником и тоже может иногда кривить душой. Например, его община или люди, с которыми он хочет дружить, ждут, что его слова, действия будут соответствовать, например, их политическим, общественным взглядам. То есть его деятельность тогда уже не пастырство. Он может, например, играть на понижение: человек или общество могут видеть в нем мага, который должен устроить комфортную земную жизнь и переход в комфортную загробную. Ему говорят: «Батюшка, не надо нам говорить о страстях. Конечно, страсти иногда оставляют некие последствия в нашей жизни (иногда разрушительные!), но уж совсем-то избавляться от них мы не собираемся. Вы всего лишь маг, который должен нам вымаливать успешное совершение наших земных дел». Где-то священник может на это пойти, согласиться с этим, не словами, внутренне. И может действительно перестать заниматься пастырством. Это тоже проблема, о которой сегодня можно и нужно говорить.

Когда мы говорим о свободе, то видим, что в христианстве она реализуется в подвиге. Недавно я читал воспоминания ученого, попавшего в застенки в трагические времена нашей истории, он говорит: «Самые важные события моей жизни не мои научные открытия и даже не долгие годы, проведенные в одиночной камере. Лишь одно событие было самым важным:  я замерзал в холодной камере, у меня был небольшой кусок хлеба, и рядом оказался незнакомый мне человек (я даже не знал его имени), я разломил пополам этот кусок хлеба и дал ему». «И я считаю,  – говорит он,  – самым важным событием моей жизни именно это». И ведь это акт свободы.

– Получается, что если в христианстве свобода непосредственно сопряжена с подвигом, то, наверное, это состояние, которое достигается, а не обретается сразу. Например, я поверил  – и я стал свободен. Или же это такой же долгий путь, как восхождение к святости?

– Здесь я спрашиваю себя: «Чего я хочу в Церкви?» В разговоре с Никодимом Христос говорит ему, что необходимо родиться от воды и Духа, что должно произойти второе рождение. И сегодня нам странно, чему так удивляется Никодим, это же такой семейный праздник  – крещение. Мы постоянно совершаем его, недавно крестили, я крестный. Что тут такого? Покрестился  – и всё.

А крещение как перерождение? Женщина рожает, говорит нам Евангелие, и испытывает боль, но потом радуется, что родилась новая душа в мир. Да и сам ребенок страдает. Он выходит в этот мир с ярким светом, может быть, мир холодный, неуютный, но происходит рождение новой личности.

В своей духовной жизни мы постоянно обновляемся. Мы должны спросить себя: «Чего я хочу? Выстроить комфортную жизнь себе и получить гарантированно комфортный загробный мир? Или же я хочу с Богом соединиться?»

Надо внимательно читать наши молитвы. В Умилительном каноне Господу нашему Христу Иисусу человек просит: «Пригвозди меня к Себе. Пригвозди меня к Твоему благоотишному пристанищу». Вещи парадоксально разные, полярные  – пригвоздить к тихому пристанищу. То есть человек через подвиг, через крест, через веру ищет тихого пристанища в Боге, даже не соединения, не какого-то близкого единства, а именно  – пригвоздить. Мы понимаем, что это не может происходить безболезненно.

Ведь к чему нас призывает Евангелие? Мы понимаем, что батюшке надо говорить про страсти, но как без этого проживешь? А Господь нам говорит ни больше ни меньше как: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Или у апостола Петра: «Будьте святы, как Он свят». Это же оглушающие слова. Из Евангелия мы понимаем, что для того, чтобы приблизиться к Богу, чтобы с Ним слиться, действительно приходится что-то от себя отсекать. Ведь евангельские слова: «Если рука твоя правая соблазняет тебя, отсеки ее. Лучше тебе войти без нее в Царство Божие, нежели целиком быть вверженным в геенну», – не о членовредительстве. Снова повторимся, что человек идет к Единому Богу через единение себя.

Что такое целомудрие? Это собирание себя в единое целое. Потому что мне невозможно соединиться с Богом, Который целен, Един, прост, если я разрознен, если все мои силы, энергии, как иголки у ежика,  – в разные стороны. Я собираю себя в единый пучок и направляю к Богу, навстречу Его нетварным энергиям, по учению святого Георгия Паламы. И целомудрие  – это не какая-то внешняя приличность моей жизни как христианина. Целомудрие  – это знание цели, целеустремленность и цельность человека, который направляет себя к цельному Богу, понимая, что его жизнь нецельна и неполноценна без Бога, в разрыве с Ним. Речь идет не о том, что я что-то испрашиваю себе у Бога, выклянчиваю у Него. Цель христианской жизни  – стяжание Святого Духа Божия. Опять-таки вещи простые, как прописи, понятные, находящиеся на слуху.

И конечно, здесь подвиг  – отсечение от себя чего-то лишнего, но что стало твоим вторым «я». Для чего это отсечение? Для того, чтобы плотнее соединиться с Богом, чтобы благодать Его вошла в меня. Вот для чего целомудрие, а не для того, чтобы обо мне говорили, что я приличный человек. Фарисеи и книжники тоже были приличные люди. Саддукеи были приличными людьми, о которых вообще сложно сказать, верили ли они в Бога, но они были приличные люди, «вмонтированные» в социум, и их принимали в лучших домах.

Мы говорили о свободе творчества. Сам я родом с костромской земли, и у нас жил художник Честняков, ученик Репина, который ради свободы творчества ушел в костромские леса, чтобы вкладывать в сердца детей уроки любви  – к Богу, красоте. Он жил и умер в забвении, оставив много работ, которые разрушались: осыпалась краска. Наш подвижник культуры Савва Ямщиков вернул эти работы не только народу России, но и мира. Вот еще один урок свободы. То есть свобода  – это бескомпромиссность и беззаветность.

Люди, которые выступают против смирения, кротости и терпения, часто готовы практиковать в своей жизни лизоблюдство, лицемерие, подхалимство для достижения власти. Потому что им кажется, что когда они будут иметь власть, они будут свободны. Управлять всеми остальными  – вот в чем для них свобода. Но внутренней свободы эти люди не достигнут, отказавшись от смирения, кротости, терпения.

– Вопрос телезрительницы: «Если муж поднимает руку на свою жену, стоит ли это терпеть как венчанной христианке, или же надо уйти, потому что любой удар имеет свои последствия? Мы с мужем были у батюшки, и муж там обещал больше на меня руку не поднимать, но обещания своего не сдержал».

 – Во-первых, мы помним: «Любовь долготерпит, любовь милосердствует...» Но при этом есть моменты в нашей жизни, когда надо дать человеку дойти до дна. Есть такое понятие созависимости. Нельзя дать человеку понять, что  его жизнь всегда будет стабильна и он может не меняться. Нужно его жизнь изменить, в том числе показать, что если он не осознает своей беды, то останется один. И один на один со своей бедой и со своим одиночеством. Только тогда мы его изменим. И такое тоже надо применять.

– Очень важно, чтобы молодые люди понимали, что такое свобода. Естественно, что сегодня ценности этого мира совсем другие. Хотелось бы попросить Вас о каких-то практических советах для молодых людей, потому что сегодня многие ощущают себя очень раздробленными. И, казалось бы, при всей внешней свободе, в которой они пребывают, замечают впоследствии, что являются рабами не какой-то одной страсти, а рабами очень многого: привычки поесть в «Фаст-фуде», не отказать друзьям в какой-нибудь встрече, не проводить вечер дома и многого другого. И в какой-то момент человек видит себя надломленным и как бы зеркалом, разбитым и рассыпавшимся на множество частей, которое уже не отражает Бога. С чего в таком случае начать? Часто непонятно, за что взяться, так много всего.

– Мы снова возвращаемся к вопросу о физической несвободе. Рамки, традиции и долг. Слово «долг» отвергается сегодня, даже в семейной жизни: «Я не могу любить по долгу»; или: «Я охладел к ней»; «Я охладела к нему»; «Зачем мы будем по долгу друг с другом жить?» А подвиг? Через углубление себя в подвиге можно вернуть любовь.

Не хочу растекаться мыслью по древу, а хотел бы применить такую парадоксальную вещь. В 60-е годы, когда в Америке было движение хиппи, молодежь бунтовала, президент Кеннеди сказал американской молодежи: «Не спрашивайте, что страна должна сделать для вас. Спросите каждый сам себя, что я должен и могу сделать для страны?» В стране, которая для всех является эталоном свободы, произнесены слова, абсолютно «перпендикулярные» свободе, – долг.

И мне кажется, что я как человек могу реализоваться только через исполнение долга. Долг у меня может быть перед семьей: женой, детьми, родителями, перед обществом, Церковью, страной, и это меня не ограничивает  – это делает меня личностью. Причем, может быть, я никому не должен денежно, но, будучи сопричастным к таким институциям, как семья, общество, страна, Церковь, я осуществляю свое становление как личности и углубляю и расширяю свою внутреннюю, духовную свободу.

– И святые отцы, и современные религиозные мыслители говорят о том, что человек эгоцентричен, ему нужно развернуться ко Христу. Не спрашивать постоянно: «Чего же я хочу, в конце концов?»  –  а понять, чего Господь хочет от меня, и тогда произойдет разворот...

– Да, надо Ему довериться. Я понимаю: мои усилия, рецепты, которые мне предлагают, не дают мне ощущения полноты бытия. Я понимаю, что полнота бытия связана только с абсолютным Богом, поэтому я Ему доверяюсь, отдаюсь. Я просто снимаю препоны. Перестаю верить в то, что страсти могут меня обрадовать. Снимаю другую преграду  – что моя гордыня может создать мою личность. Я отказываюсь от этого – и тогда еще одна стена ушла и благодать заходит в человека. Я принимаю заповеди Божии – и тогда я освобождаюсь. Разумеется, это еще не постоянное состояние: то в нас гордыня проявилась, то что-то еще...

Если вдруг бываешь на кого-то обижен и, ломая себя, делаешь этому человеку подарок, улыбаешься, начинаешь пытаться ему услужить, то получаешь невероятную, космическую свободу. Кто-то, может быть, даже тебя обидел, но вместо мести ты ему улыбаешься, пытаешься сделать приятное  – и меняешь этого человека. Но меняешься кардинально и сам. Душа становится подобна просто широте небосклона: такие ощущения дает это реализованное смирение. Употребление смирения в нашей жизни дает невероятные, очень глубокие религиозные  ощущения.

– Да, неоднократно доводилось слышать и читать о том, как человек впервые попробовал сделать ближнему – тому, кто просто оказался рядом с ним – что-то хорошее, например чем-нибудь угостил от щедрот своих. Однажды я видел, как девочка в метро оставила спящей бабушке апельсин, и какая счастливая пошла эта девочка, и как все, кто это видел (занятые люди, спешившие по своим делам), как бы остановились и умилились. Конечно, не началось «паломничества» с помощью к этой бабушке, но по лицам этих людей было видно, что что-то в них аукнулось. Может быть, потом в них что-то произойдет.

– В связи с Вашим рассказом мне вспомнились воспоминания Сергея Иосифовича Фуделя о том, как он ехал в тюрьму в «столыпинском» вагоне, битком набитом уголовниками и преступниками. Он хотел пить, а воды не давали, и вот в своем вещмешке он нашел какую-то корку. Сначала он даже не мог понять, что это за корка, и стал растирать ее пальцами. И вдруг на весь этот зловонный вагон пошел запах мандарина... Эта корка дала запах. А это был день Рождества. Мандарины ведь на Новый год, на Рождество... Рядом с ним был уголовник, и Сергей Иосифович говорит ему: «Земляк, на-ка, понюхай!» Он с ним поделился даже не едой, а запахом иной – мирной – жизни, и это растопило лед в груди этого лютого преступника. Он дал ему кусочек этой корки – и вдруг этот запах объединил двух этих совсем разных людей. И весь вагон с завистью смотрел, что они перенеслись из этого зловонного вагона на рождественскую елку. Какие чудеса совершает доброта, смирение – это и есть реализованная свобода.

Сколько людей, которые говорили: «Я не овца, я волк», – физически погибли от свободы. У поэта Бориса Рыжего,  тоже трагически погибшего, есть стихи об его поколении людей, родившихся в начале 70-х годов. О том, что эти ребята с рабочих окраин, на тройки окончившие школы рабочей молодежи, «споткнулись с медью в головах, как первые солдаты перестройки». Эти ребята легли под мраморные плиты, потому что внушили себе, что они ковбои, что они не овцы, а волки, крутые парни, которым море по колено. Они реализовывали свою свободу, правда не очень долго и не очень глубоко.

– Спасибо, отец Александр. В оставшиеся несколько минут Вы можете дать пожелания нашим телезрителям в рамках сегодняшней темы.

– Дорогие друзья, от всей души желаю вам, и себе в том числе, не терять духовной свободы и не разменивать ее на мирские «свободы». Помощи Божьей, всех благ, доброго здравия духовного и телесного, крепости сил. До новых встреч.

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Ксения Сосновская