Беседы с батюшкой. Поэзия как основной язык богословия

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает кандидат философских наук, преподаватель кафедры богословия Московской духовной академии иеромонах Симеон (Мазаев).

– Здравствуйте, дорогие телезрители! Сегодня у нас в гостях настоятель храма святого благоверного князя Александра Невского в деревне Бузланово Московской области, преподаватель Московской духовной академии, кандидат философских наук иеромонах Симеон (Мазаев).

– Добрый вечер, уважаемые телезрители. Господь да благословит вас и ваших близких.

– Отец Симеон, рады снова приветствовать Вас в нашей студии. Предложенная Вами тема нашей сегодняшней передачи: «Поэзия как основной язык богословия».

В семинарии и академии мы изучали разные богословские науки и дисциплины, заучивали разные формулы, постановления Соборов, много всего. А о каком языке богословской поэзии Вы хотите рассказать нам сегодня?

– И в семинарии, и в академии вам, конечно, рассказывали, что есть теоретические знания о Боге, которые передаются сухим языком наукообразного богословия. И есть практическое, живое знание Бога. Именно оно в качестве основного языка, основного выразительного средства воспринимает поэзию.

Ведь что есть Бог? Бог есть любовь, говорит апостол. Бог любит нас и весь сотворенный мир. И самое главное, что Он ждет в качестве ответа от человека, – это любовь.

А как можно говорить о любви? У Есенина в поэтическом цикле «Персидские мотивы» есть такое стихотворение:

Я спросил сегодня у менялы,

Что дает за полтумана по рублю,

Как сказать мне для прекрасной Лалы

По-персидски нежное «люблю»?

................................................................

И ответил мне меняла кратко:

О любви в словах не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

Язык прозаический, язык научных определений не способен в принципе передать чувства, он апеллирует исключительно к разуму. Именно поэтому, когда нужно говорить о любви, мы используем язык поэзии. Это далеко не мое открытие.

У поэта Гумилева была домработница Паша. По-моему, об этом пишет Ирина Одоевцева в своем произведении «На берегах Невы».  И эта домработница любила приостанавливаться перед приоткрытой в кабинет поэта дверью, чтобы послушать стишки, как она говорила. Гумилев долго делал вид, что ничего не замечает, но однажды, не оборачиваясь, спросил ее прямо через дверь: «Ну и как? Нравится Вам, Паша?» Та застеснялась, закрыла рот рукой и сказала: «Ужас как нравится. Чувствительно и непонятно, прямо как раньше в церкви было». Этот ответ поразил Гумилева, он воскликнул: «Надо же как простой народ чувствует тесную связь поэзии с религией! А я и не догадывался».

– «Чувствительно и непонятно» – можно поговорить об этом подробнее?

– Мы привыкли отождествлять поэзию и стихи, хотя есть хорошие стихи, исполненные поэзии, но есть и стихи, в которых поэзии нет ни на грош. В лучшем случае в них есть хорошая филология – любовь к слову, удачный эксперимент со словом. Среди наиболее известных авторов таких стихов Маяковский.

Если говорить о филологии, которая содержится в стихах, мне нравятся эксперименты со звукописью, типа: «Пока крепка рука у старика». Вроде бы простая фраза, но звуки так чередуются, что получается интересно. Есть стихи, которые ставят своей главной целью  филологию. Они насыщены, наполнены филологией – любовью к слову.

А есть стихи, которые не содержат ни поэзии, ни даже филологии. Причем находится огромное количество людей, мы называем их графоманы, которые пишут стихи, но для них альфа и омега стихосложения – это рифма. Ради рифмы они готовы пожертвовать даже здравым смыслом: «Я поэт, зовусь Незнайка, / От меня вам балалайка».

Поэзия может быть и без стихов. Вообще поэзия – таинственные, трагические, любовные связи между вещами или между вещами и людьми, построенные Промыслом Божьим. И поэзия может содержаться даже не в стихах, а в зданиях, городах, каких-то отдельных словах.

Как логики оценивают смысл? Есть понятие «стол», у него есть значение и смысл. Множество предметов, обозначаемых этим понятием, – это значение. И есть смысл – то общее, что есть у всех столов, какие-то их свойства. На основании смысла образуется это понятие. И все. Логик больше ничего не видит в слове.

Поэт видит нечто большее. Он бы сказал, что некоторые слова имеют запах; и у некоторых бывает очень сложный букет. Люди заметили, что некоторые произнесенные или написанные слова, явно или неявно, контрабандой приносят за собой целую семью каких-то других слов и значений. Например, я говорю «Че Гевара» – возникают аллюзии, ассоциации, коннотации, реминисценции, неявная система смыслов: революция, Куба, «Родина или смерть», сразу запахло сигарами. Теперь я говорю «Достоевский» – запах сигар мгновенно улетучился, уже не Куба и революция, а Петербург, преступление, русская идея.

Помните, как в фильме «Брат-2» главный герой Данила Багров садится в такси и, разговорившись с русскоязычным таксистом, говорит: «Зря Вы так. Я Родину люблю». То есть не в эмиграцию в Америку приехал, а ненадолго. И таксист отвечает: «А, патриот, значит». И у него пошел ассоциативный ряд: русская идея, Достоевский, держава, Родина. «А где она, твоя Родина, сынок?»

Вот это свойство некоторых слов тащить за собой по малым и большим орбитам контрабанду неявных значений называется поэтикой. Когда мы учились, Романов, например, называл это «потенциальным текстом», Нелогов говорил об «антиязыке» и так далее. Ученые могут употреблять разные термины, но это явление существует – некоторые слова обладают потенциальным текстом, поэтикой.

Причем не только слова, но и старинные города, здания. Замечательный русский поэт Александр Розенбаум, который родом из Петербурга (Ленинграда), так описывает свои впечатления от своей давнишней, может быть, первой поездки в Москву:

Бродит кот на Патриарших прудах,
А на Хитровке Гиляровского ждут,

А в Столешникове ну просто беда:
Целый сонм воспоминаний и дум.

Действительно, приходишь на Патриаршии, там пахнет Булгаковым. И кот там действительно невидимо бродит; и вся эта дьявольская троица. А на Хитровском рынке никак не обойтись без Гиляровского с его рассказами.

Почему с особым ностальгическим и поэтическим чувством гуляешь по старинным городам? Например, в Риме Колизей рассказывает о первых гонениях на христиан. Невидимо всплывает Генрик Сенкевич со своим «Камо грядеши», невзрачная часовенка близ ворот святого Себастьяна и так далее. То есть поэзия бывает даже без слов, без стихов. И, к сожалению, бывают стихи без поэзии.

Чем отличается проза или прозаический текст от поэтического? Когда ученый или писатель составляет прозаический текст, состоящий из определений, дефиниций, он выбирает из всего словаря те слова, которые обладают нужным ему логическим значением. Он нанизывает их на строчки, как бусинки на нитку, и получает текст. У него выстраивается какая-то смысловая архитектура. А пробелы между строчек исполняют чисто техническую функцию.

В поэзии все ровно наоборот. Поэт выбирает слова, невзирая на их логическое значение. Как флорист подбирает букет, как парфюмер подбирает ингредиенты для своих духов, не исходя из какого-то химического состава, а нужных запахов, так поэт выбирает тот самый потенциальный текст, поэтику слов – эту систему больших и малых смыслов, которые по малым и большим орбитам окружают нужные ему слова. Как воздух в шину, он нагнетает смыслы в междустрочия, а сами строчки выполняют чисто техническую функцию.

И получается действительно «чувствительно и непонятно». Трудно сказать, что именно имеет в виду поэт, но ты это чувствуешь. Это дается уже не разуму, но сердцу. Прозаический текст не обладает силой аффекта, он не способен будить даже простую эмоцию, не говоря уже о каких-то сложных чувствах или гаммах чувств. А поэтический язык, наоборот, скорее отказывает в диалоге разуму, но способен пробудить какие угодно чувства.

Если хотите, расскажу на примере анекдота. Анекдот – это тоже поэтическая фигура. Допустим, мне требуется рассказать о таком качестве человека, как находчивость. Я могу выбрать прозаический, научный путь и создать определение. Я говорю так: «Находчивость – это способность человека найти оптимальный выход из сложной ситуации». Понятно? Понятно. Все вроде бы объяснил правильно.

Теперь попробую по-другому, не буду даже использовать само слово «находчивость». Представим себе абитуриента ветеринарной академии или техникума. Помимо общеобразовательных дисциплин, он должен сдать экзамен на неслучайность выбора – легкий профильный экзамен, чтобы показать, что человек хотя бы немного интересуется ветеринарией. Этот студент получил для подготовки к экзамену сто вопросов, и ему почему-то понравился вопрос о блохах. Он так увлекся этой темой, что не мог остановиться: везде ходил с книжкой про блох, ездил в диссертационный зал Ленинской библиотеки, читал профильные журналы именно по этому вопросу. Остальные 99 вопросов он не подготовил.

Наступает день экзамена. Студент приходит, перед ним сидит преподаватель и предлагает ему тянуть билет. Каковы шансы, что выпадет нужный вопрос? Практически никаких. И вот в билете оказываются два таких вопроса. Первый о содержании собак. Профессор говорит: «Ну, рассказывайте, что Вы знаете о собаках». Студент начинает так: «Собака – это домашнее животное о четырех лапах, с хвостом, покрытая длинной шерстью, на которой водятся блохи». И дальше начинает рассказывать про блох. Профессор понимает, что здесь какое-то лукавство, но придраться не может, боится слово вставить, потому что чувствует, что человек осведомлен по вопросу о блохах лучше, чем он сам. Абитуриент сыпет названиями диссертаций, годами конференций, фамилиями специалистов в этом вопросе. Профессор в растерянности, он говорит: «Достаточно, этот вопрос Вы знаете, переходите к следующему». Следующий вопрос: «Содержание домашних животных. Коровы». Студент начинает так: «Корова – это домашнее животное о четырех ногах, с хвостом, покрытое короткой шерстью, на которой при плохом уходе за животным начинают заводиться блохи». И снова сыплет названиями диссертаций, годами конференций, фамилиями ученых. Наконец профессор, кажется, нашел, как срезать студента: «Достаточно. Задам один дополнительный вопрос. Отвечаете правильно, ставлю пять. Нет – извините. Расскажите мне про морских котиков». Студент говорит: «Морской котик – это дикое животное о четырех лапах, с хвостом. Шерсти у него нет, но если бы она была...»

Анекдот, пусть даже такой бородатый, как этот, все-таки способен действовать на человека несколько иначе, чем простое определение. О чем я рассказал? Я рассказал о находчивости, не называя ее по имени. Ведь, в конце концов, я пришел не для того, чтобы рассказывать анекдоты про студентов, профессоров, блох и морских котиков. Но с помощью студентов, профессоров, блох и морских котиков я пытался рассказать о сути находчивости. И это вызывает некий легкий аффект.

Интересно, что язык прозаический, который апеллирует только к разуму (когда понятно, но совершенно нечувствительно), несоизмерим с языком поэтическим, когда «чувствительно и непонятно». Язык поэзии невозможно переложить на язык прозы. Представим, что я рассказал в компании анекдот, все засмеялись, а один человек нет. Ему тоже хочется разделить всеобщие эмоции, и он просит: «Ребята, объясните, в чем соль анекдота?» Понимаете, что это сделать нельзя. То есть соль анекдота объяснить можно, но человек не поймет, что в этом смешного.

Например, когда Льва Толстого просили объяснить основную идею романа «Война и мир», он говорил: «Пожалуй, я могу это сделать, но для этого мне придется пересказать весь роман слово в слово». То, что он хотел сказать, сказать более просто нельзя, иначе бы он не стал писать четыре тома.

Философ Людвиг Витгенштейн на аналогичную просьбу прокомментировать свой «Логико-философский трактат» просто-напросто свистел, считая, что поэтический язык, который он использовал, язык разнообразных фигур умолчания, не может быть переведен на язык прозы без потери смысла.

Человек, хорошо владеющий поэтическим языком, комбинируя неявные смыслы, как музыкант, комбинирующий на фортепиано какие-то тоны, может вызвать практически любую эмоцию, любое чувство и описать практически любое чувство, в том числе и любовь.

Упомянутый мной Людвиг Витгенштейн завершал «Логико-философский трактат» словами: Есть выразимое, и есть невыразимое. О выразимом можно говорить прямо. А о том, о чем нельзя говорить, следует молчать. Молчать – это не значит отказываться говорить, это значит переходить на язык поэзии, когда говоришь об одном, но имеешь в виду другое. Говоришь, не называя вещь прямо по имени.

У Тютчева есть стихотворение «Silentium!» («Молчание»):

Молчи, скрывайся и таи

И чувства, и мечты свои —

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне.

.......................................................

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Когда девушка и юноша по-настоящему влюбляются, когда их охватывает древняя стихия чувства любви, только в этот момент они понимают, что имел в виду Тютчев. «Мысль изреченная есть ложь». Мучительно трудно признаваться в любви, потому что действительно влюбленный человек с великой досадой чувствует, как мало слова «я тебя люблю» передают суть происходящего. Он испытывает потребность «сломать» язык – говоря одно, иметь в виду другое. Использовать язык непрямой референции, как говорят ученые. Тот, кто не почувствовал любви, не пережил ее, не понимает лжи, заключенной в словах «я тебя люблю».

Прямо сказанные слова «я тебя люблю» – это всегда ложь. Потому что сказать прямо, определить – значит ограничить. А есть вещи, которые нельзя ограничить, потому что они бесконечны. Бог. Нельзя построить определение Бога, потому что определение – это ограничение, а Бог бесконечен. Как только появляется что-то завершенное, законченное, значит, это уже не Бог. Ты назвал так какую-то фантазию, но это уже не Бог. И любовь тоже не хочется как-то ограничивать, ставить ее в какие-то рамки. И человеку трудно сказать «я тебя люблю», потому что он чувствует, что это ложь, всегда, во всех случаях. И он пытается заменить эти три слова целыми поэмами.

У Мандельштама есть две вариации: «Легче камень поднять, чем имя твое повторить!», «Легче камень поднять, чем вымолвить слово «люблю»!»

– Наверное, так было в то время? Почему-то словосочетание «я тебя люблю» настолько простое для современного человека. Может быть, я сужу по себе, а кто-то действительно ощущает их по-другому. Боюсь, что эти слова в большинстве случаев произносятся как какой-то штамп.

– Вы обращали внимание, что они всегда звучат фальшиво? Даже если скрепя сердце ты выдавливаешь эти слова, они всегда звучат фальшиво. Любовь – это как раз тот самый таинственный предмет, о котором нельзя говорить прямо, о нем нужно умело молчать, нагнетая смыслы между строчек.

О любви в словах не говорят,

О любви вздыхают лишь украдкой,

Да глаза, как яхонты, горят.

И подвиги, и безумства – это, по сути, попытка выразить невыразимое, попытка перейти к языку этой самой непрямой референции, попытаться воспользоваться теми словами, которые содержат «запахи», потенциальный текст. Это требование Тютчева – «Silentium!»  Требование молчания. О Боге, о любви надо умело молчать, именно поэтому поэзия является основным языком богословия.

В чем основная задача богословия? У классических богословских наук есть множество задач и функций, и я ни в коем случае ни одной не отвергаю. Но функции и задачи наукообразного богословия востребованы, может быть, раз в сто лет на очередном Соборе, когда возникла очередная ересь и богословам нужно на своем профессиональном языке разобраться друг с другом.

Попробуйте объяснить «Символ веры» человеку, который пришел креститься. Это задача для профессора, как минимум для Алексея Ильича. Основная задача богословия в массовом порядке – зажечь и разжечь в человеке веру, вдохновить его Христом. Если богослов, миссионер, катехизатор не выполняет эту задачу – а он ее не выполнит, если будет говорить сухим языком академического богословия, – тогда грош ему цена.

– Но чтобы говорить хотя бы мало-мальски поэтическим языком, надо получить все-таки те сухие академические знания.

– Безусловно, эти знания и академическое богословие тоже очень нужны. Я ни в коем случае не противопоставляю, а хочу указать на тот тип богословия, который сегодня незаслуженно забыт в академиях и семинариях.

Один из трех людей, удостоившихся высокого звания богослова, преподобный Симеон Новый Богослов, как раз говорил с людьми о Боге посредством гимнов. Это его стиль.

– Например, иудеи боялись произнести слово «Бог» и даже писали «Б-г».

– Если мы вспомним Декалог Моисея, то третья заповедь: «Не произноси имени Господа Бога твоего всуе». Вы никогда не задумывались, почему она входит в число важнейших десяти заповедей? Ведь грехов человек может придумать очень много, да уже и придумал, и творит их каждый день. Нужно составить некий шорт-лист заповедей, на двух табличках много не поместится, поэтому только десять самых главных. И в эти десять самых главных попадает заповедь: «Не произноси имени Господа Бога твоего всуе».

Как Вам кажется, что конкретно она запрещает? Что делает человек противоречащего этой заповеди? Как он ее нарушает?

– В нашем народе принято понимать буквально: не употреблять таких выражений, как «О, Господи!», «ей-богу». Считалось, что это против третьей заповеди.

– Но это какая-то мелочь, это не грех, а какое-то несовершенство. Возьмем, например, заповеди «не убий», или «не укради», или «не сотвори себе кумира»… И просто «не произноси имени Господа Бога твоего всуе» в смысле как слово-паразит. Но если ее понимать именно так, то в сравнении с первыми это такая мелочь. Я бы предположил, что эта заповедь гораздо глубже и имеет в виду то, о чем мы только что говорили: о Боге не надо говорить, о любви не надо говорить. О них надо искусно молчать, используя язык поэзии, как это сделал Симеон Новый Богослов при помощи поэзии. Мне кажется, что это один из первых святых отцов, обративший сугубое внимание на третью заповедь, которая показалась ему непонятной. Он задумался над ней и понял, что она на самом деле означает.

– Мы выяснили, что поэзия – это язык богословия. В какой еще сфере можно применить этот поэтический язык?

– Этот язык – особенное значимое молчание – очень удачно использовал древнегреческий философ Сократ. На нашем факультете университета для нерадивых студентов у профессоров было такое наказание: прямо с лекции их отправляли в библиотеку со словами: «Иди почитай, что по этому поводу пишет Сократ». И несчастный двоечник шел в библиотеку, где вызывал смех библиотекарей, пытаясь найти сочинения Сократа. Дело в том, что Сократ принципиально ничего не писал. Свое учение он передавал устно, и все, что мы о нем знаем, было записано его учениками.

Сократ совершил переворот в философии, который так и называют – сократический переворот. Он шел от исследований природы к исследованию человека – к моральной философии. И язык поэзии, помимо богословия, успешно использовался Сократом в моральной философии.

Как научить человека мужеству? Если дать мужеству какое-то словарное определение, человек не сделается мужественным. Он будет знать о мужестве, но моральное знание всегда стереометрично, оно объемно. Если ты знаешь, то знаешь на опыте, что такое мужество, каково это – быть мужественным в критической ситуации. Ты знаешь, какими глазами смотрит на мир мужественный человек в минуту опасности. Или не только опасности; может быть, в минуту уныния. И Сократ задумался, как передать это знание от храброго, мужественного человека к малодушному? И тоже не нашел ничего другого, кроме языка поэзии, способного будить аффект, вызывать чувства, способного возжигать, по крайней мере, желание стяжать это мужество. А все остальное он считал праздной болтовней. Мужество – это... Так читают на философских факультетах и почти на всех философских курсах, где дают какое-то плоское знание, вместо того чтобы побудить человека к мужеству, вызвать любовь, интерес или хотя бы элементарный вкус к мужеству и всем другим добродетелям.

Сократ как раз умел делать людей добродетельными, менять их жизнь. Об этом пишет Диоген Лаэртский в своей знаменитой работе «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Он упоминает некоего стратега Ификрата, которому Сократ придал духу перед решающим сражением. Мы можем только догадываться, какая была ситуация. Ификрат все копил вооружение, собирал войско, уже было пора выступить, а он все тянул время и никак не мог решиться. Тогда Сократ поманил его: «Иди за мной». Сократ умел извлекать доводы из происходящего.

Кстати говоря, спустя несколько веков этот способ будет использовать Господь наш Иисус Христос. Посмотрите, в Евангелии нет определений. Господь сообщает нам что-то, буквально указывая на происходящее. Показал пример Израилю, засушив смоковницу. Проходили через ворота, называвшиеся Игольные уши, Он придумал очень интересный образ. Постоянно говорил притчами. Что такое притча? Это и есть поэзия, фигура умолчания, которыми издавна передаются моральные или духовные знания. А как еще говорить о тайне? Тайна – это то, о чем нельзя говорить, поэтому о ней надо искусно молчать.

И вот Сократ, поманив к себе Ификрата, подвел его к садовой стене, которая была растрескавшейся, покрытой трещинами:

– Загляни в трещину, что ты там видишь?

– Я вижу там паука, – говорит Ификрат.

– Прав ты, Ификрат, только это не паук, это самка паука. Приглядись.

– Да, действительно, вокруг нее копошатся какие-то маленькие, но, несомненно, живые точки.

– Что делает эта паучиха?

– Она плетет себе паутину.

– Приглядись, что сейчас будет. Я давно наблюдаю за этими созданиями. Она плетет паутину не для себя. Смотри, что она будет делать.

– Странно, – говорит Ификрат, – она своими уродливыми, длинными, отвратительными лапами нащупывает живые копошащиеся точки и сажает их себе на спину. Они куда-то уходят. Что происходит? Если ты за ними наблюдаешь, то скажи.

– Уходит только самка, – отвечает Сократ. – Ее дети остаются. Дело в том, что ты видишь перед собой удивительное существо. Каждая мать кормит своих детей. Птичка приносит в клюве червя или личинку и кормит своих птенцов. Паучиха этого делать не может, они слишком маленькие, чтобы съесть какую-нибудь муху. Корова кормит теленка молоком, которое собирается у нее в вымени. У паучихи нет ни вымени, ни молока. У нее нет никакой возможности научить своих паучат. Она кормит их своим телом. Посмотри, как эти уродливые лапы торопливо копошатся вокруг: ей нужно успеть посадить на свою спину всех своих детей, пока те первые, которых она уже посадила, не доедят ее заживо. И даже когда, кроме этих длинных уродливых, нескладных лапок, как ты говоришь, от нее ничего уже не останется, эти лапы в последних судорогах будут отыскивать еще не приласканные и не накормленные точки.

Ификрат молча отошел от стены, повернулся и ушел. А на следующий день Афины потрясла весть о грандиозном сражении. Воины, вернувшиеся с победой, рассказывали о том, как стратег Ификрат лично возглавил атаку, как упал смертельно раненный мечом неприятеля, и странное дело: его рука, сжимавшая меч, судорожно двигалась с таким жестом, как будто умирающий военачальник продолжал звать в бой своих менее воодушевленных воинов. Это зрелище самых малодушных  в мгновение ока превратило в неустрашимых спартанцев.

Становится понятно, почему Сократ ничего не писал. Потому что рассказать о мужестве – это все равно что подарить голодному человеку «Книгу о вкусной и здоровой пище». Это издевательство над ним. Здесь не нужна такая наука, как этика. Она, конечно, нужна, но где-то в десятую очередь, а в первую человеку необходимо живое моральное знание, которое не излагается языком прямой референции, языком научных определений и формул.

Сократ очень успешно использовал язык поэтический. Как он говорил о материнской любви? Кто из нас обратит внимание на паучиху? Любой городской человек испуганно схватится за тапок, увидев рядом с собой такое чудовище.

– Во время нашего разговора выстраивается некая триадология. Поправьте меня. Мы говорили об истине, добре.

– Бог – истина, богословие – это разговор об истине.

– Истина, добро и красота. Красота – что это такое?

– В античности древние считали, что истина, добро и красота – это три грани одного и того же камня. Действительно, для всех трех основным языком является язык поэзии. Дело в том, что красота тоже имеет поэтическую природу.

В центре этой композиции афинская школа. Мы видим двух философов. Один из них Аристотель – тот самый человек, который придумал жанр научной диссертации, которую Вам, наверное, Сережа, предстоит писать. Вы еще его возблагодарите, намучаетесь. Аристотель как раз был символом античного ученого. Он изображается указывающим рукой вниз, обращая внимание на землю, на материальное. Его учитель Платон, ученик Сократа, показывает пальцем на небо. Это олицетворение двух стратегий смысла, о которых мы сегодня говорим.

Аристотель – это проза, научный текст, путь определений. Он говорит о том, о чем вообще может быть что-то высказано и получено какое-то достоверное знание. Обо всем другом он говорить отказывается. А поэтический Платон, который в юности мечтал быть драматургом и сочинил знаменитые, до сих пор непревзойденные «Диалоги» – золотой фонд философии, говорит о другом: «Друг, а я вот хочу поговорить о невыразимом, используя для этого свой язык. Ты ко мне, пожалуйста, не придирайся со своими определениями».

Интересно, как по-разному два этих философа понимали красоту. Аристотель в научном духе считал, что красота зависит от двух факторов. Во-первых, это соразмерность частей целого, то, что позже стало просчитываться художниками в виде каких-то формул, например «золотое сечение» и так далее. И, во-вторых, это точка идеальной перспективы. То есть чисто объективный научный подход.

Платон говорил о красоте иначе. Смотрите, есть такой феномен, как красота руин, где нарушена красота частей целого. Скажу проще. Есть такое выражение: «шрамы украшают мужчину». Шрам нарушает гармонию, симметрию лица, тела, как же он может украшать мужчину? Да и всякий ли шрам украшает мужчину? Например, шрам от аппендицита украшает мужчину? Как понять, в чем смысл этой фразы?

А Платон говорит так: «Представьте себе ребенка, который бежит босиком по земле. Вот нога его вступила в сырую глину, песок, снег. Вы увидите три совершенно разных отпечатка, разных по своим материальным качествам. Но во всех трех увидите что-то общее. Но было бы напрасно искать это общее в свойствах песка, снега, сырой глины».

Бывает красивая девушка, на которую мы смотрим и радуемся ее красоте, говоря: «Какая красавица!» Мы можем увидеть красивый город или красивый дом. Но что общего у дома с девушкой? Ничего. Но и там, и там мы видим что-то общее, то, что называем словом «красота». Видим какой-нибудь горный или подмосковный пейзаж, и сердце замирает от красоты Божьего мира. Но что общего между этими вещами? Не больше, чем между чем-то материальным. Но в каждой материи отпечаталась некая добродетель.

Почему шрамы украшают мужчину? Потому что они поэтически, намеком говорят нам о добродетели – о том, что обладает подлинной красотой, говорит Платон. О добродетели мужества, храбрости и так далее. И когда мы смотрим на красивого человека. На этой идее построил свой знаменитый роман «Портрет Дориана Грея» Оскар Уайльд. Действительно, красота не что иное, как отпечаток добродетели на лице человека.

Не бывают красивыми глаза. Может быть, Вам приходилось делать МРТ головы, где Вы могли увидеть свое внутреннее. И  снимки, где видны глазные яблоки во всей своей красе, вызывают чувство жутковатое и смешливое, 50 на 50. Выньте глаз, посмотрите, что это такое. Не бывает красивых глаз, бывает красивый взгляд. Не бывает красивых губ, бывает красивая улыбка. Не бывает красивого тела, бывает красивый жест. И человек красивее всего в танце, если он, конечно, умеет делать это правильно. А вот совершенно обездвиженный человек – это труп. Самый красивый человек становится в какой-то момент очень некрасивым трупом. Глаза остались, руки, ноги те же самые, но искать в нем красоты уже бессмысленно. Нет движений, нет отпечатка детской ноги в снегу, нет отпечатка какой-то человеческой добродетели в теле – и красота моментально исчезает.

По сути, подлинной красотой обладает добро, человеческие добродетели. И в той мере, в какой они отпечатались в выражении лица самого человека, в такой мере он красив. В этом интересное открытие, о котором говорит Иван Ильин. Человек некрасивый, если захочет, может стать красивым. Для этого ему нужно идти не к пластическому хирургу и не в косметический салон, для этого ему нужно помедитировать о добродетели. В данном случае Ильин использует слово «медитация» не в смысле восточной практики, а как обозначение напряженного размышления, созерцания некоего художественного предмета. Он говорит о том, что человек делается похожим на то, что он созерцает, над чем долго медитирует.

Простой пример: рыбак рыбака видит издалека. Что особенного в рыбаке? Мы сами видим, что профессия, дело, над которым человек думает, медитирует, говоря по-ильински, накладывает на него свой отпечаток. Торговца никогда не спутаешь с дирижером. Ученого никогда не спутаешь с таксистом. Действительно, со временем человек делается похожим на то, что он созерцает, что является главным интересом в его жизни.

Мы уже сказали, что не бывают красивыми глаза, красивым бывает взгляд. Красоту взгляду придает, например, вдохновение или храбрость, героизм, упорство, которое воин проявляет в минуту опасности. Если для человека привычно вдохновение, то это выражение постепенно, с годами закрепляется в мельчайших морщинках его лица, и у него делается красивое и вдохновенное лицо. Если это мужественный воин и он изо дня в день ожесточает свою волю против обстоятельств, опасностей или уныния, которое связано с трудностями и лишениями воинской жизни, то это выражение твердой уверенности, непрошибаемости, воли закрепляется в мельчайших морщинках его лица. Ты сразу видишь, что человек мужественный, это украшает мужчину даже без всяких шрамов.

Кстати говоря, Сократ был очень некрасив: глаза навыкате, лысина и большая шишка на лбу. Но его ученики влюблялись в него безумно, некоторые даже не как друзья или ученики, а так, как влюбляется в мужчину женщина. Потому что, будучи некрасивым от рождения, он стал красивым: выражение вдохновения и мудрости с годами запечатлелось в его лице, и люди, общавшиеся с ним лично, говорили, что он очень красив.

– Давайте сделаем краткий вывод по нашей сегодняшней передаче.

– Надо овладевать языком поэзии. Нужно помнить и жест Аристотеля к земле, и не забывать о том пальце, который поднял вверх Платон. Тогда мы будем людьми гармонично развитыми и будем понимать истины в их полноте, насколько нам это доступно.

– В прошлый раз мы сделали небольшое объявление по поводу вашего строящегося храма. Прошло какое-то время, как обстоят дела?

– Получилось очень удачно. Мы сделали запись передачи, потом прошло около месяца, и в канун нашего престольного праздника – дня святого благоверного князя Александра Невского должен был приехать отец благочинный с диаконами; естественно, хотели прийти наши прихожане. И вот мы с помощниками готовились, а поскольку у нас фактически стройка, приготовлений много. Примерно в шесть часов, когда в нашем Красногорском благочинии по расписанию должно было совершаться всенощное бдение, мне на телефон начали приходить из банка эсэмэски о том, что люди жертвуют деньги. И это продолжалось всю ночь и весь следующий день. Я хотел спросить, Вы специально так поставили выпуск?

– Нет, ни в коем случае. Может быть, кто-то заболел – и сорвался прямой эфир.

– Тогда очевидно, что промыслительно. Потому что именно в наш престольный праздник мы собрали значительную сумму – около 250 тысяч рублей. И я хотел бы поблагодарить всех, кто откликнулся и помог нам финансово, оказал попечение о нашем храме. От лица всей нашей общины храма Александра Невского хочу от всей души поблагодарить вас.

Раз наша передача заканчивается, то хотел бы попросить наших уважаемых телезрителей не оставлять нас вашим попечением – и молитвенным, и материальным. Не оставлять наш телеканал «Союз». Хотелось бы проводить в этой уютной студии многие и многие вечера в общении с Вами, Сережа, и с вами, уважаемые телезрители. И, конечно, хотелось бы достроить храм, мысль о котором будит по ночам. Будем очень благодарны.

– Спаси Господи за эту прекрасную беседу. Напоследок благословите наших телезрителей.

– Господь да помилует нас и поможет нам в наших трудах. Доброго здоровья!

Ведущий Сергей Платонов

Записала Ксения Сосновская