Беседы с батюшкой. Пережить смерть

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма Рождества святого Иоанна Предтечи в деревне Юкки священник Игорь Лысенко.

– Сегодня тема нашей беседы – «Пережить смерть». Разговор у нас серьезный, и дай Бог, чтобы наша беседа была полезна для многих людей, чтобы она укрепила скорбящих и как-то помогла людям в осознании такого непростого факта, как смерть. С чего все началось?

– Все начинается с момента творения, когда Господь как Творец создал землю, небо, сотворил человека по Своему образу и подобию, дав ему, самое главное, власть быть свободным. То есть выбирать, что он хочет, выбирать вечные ценности, выбирать служение, соединение с Богом. Либо, напротив, отвергать это и, таким образом, уничтожать или убивать, то есть фактически выбирать жизнь или смерть. Причем надо сказать, что о Боге мы говорим с большой буквы – Господь, а когда говорим о богах в псалмах, там они идут с маленькой буквы. Так и смерть: есть Смерть с большой буквы; она была дана как лекарство против смерти с маленькой буквы, против той смерти, которой мы отвергаем Бога, когда уничтожаем в себе образ Божий. Вот эта смерть с маленькой буквы могла постичь нас, если бы мы остались в раю после грехопадения Адама и Евы, потому что они отвергли Бога, стали сомневаться в Его праведности, в Его любви, а значит – в Нем Самом. Значит, человек умер для Бога и Бог умер для человека.

Это была первая смерть. И вот чтобы победить эту первую смерть, Господь дал нам Смерть с большой буквы, Смерть исцеляющую, о которой мы говорим во время крещения. Во время крещения мы рождаемся в вечность, ибо, если Вы помните, тогда мы читаем Апостол и короткое Евангелие: «Идите, крестите, уча их...» А вот в апостольском чтении мы несколько раз говорим о смерти, что если мы погребаемся вместе со Христом и умираем вместе с Ним, то и воскресаем с Ним; и умирать надо для греха, а жить для Бога и в Боге. Поэтому это лекарство от смерти с маленькой буквы. Смерть большая, смерть исцеляющая позволила каждому из нас, умирая в своей жизни, в своем земном опыте для Христа и для тех искушений, тех соблазнов, которые уводят нас от Бога, обрести жизнь, обрести вечность и вернуться к Богу, умерев в своих суетных, случайных и ничтожных проявлениях.

– Спасибо за это разъяснение. Да, действительно, ведь когда человека погружают в купель крещения, то фактически он  тонет и умирает.

– Да, ветхий человек умирает, он тонет здесь. И возрастает человек преображенный, новый. И вот дальше опять: свобода-то остается, он может опять умирать уже в сущностном смысле, если продолжает свое греховное существование, несмотря на то что выбирает крещение. Особенно если это младенец, а рядом с ним люди, которые подают ему не очень правильный пример. Тогда у Церкви есть как бы новое крещение в таинстве Покаяния, в котором мы тоже умираем. Вот мы приходим и говорим: батюшка, мы сделали то и то; мы хотим, чтобы это умерло, чтобы мы умерли как лгущие, как соблазняющие, как клевещущие.

В этом смысле давайте вспомним: если по Библии «перешагнуть» из Ветхого Завета в Новый Завет, Христос перед началом Своего служения пережил три смерти. Он был в пустыне, сорок дней постился, без еды, без питья. Таким образом, он физически умер. Ведь ему враг предлагал для тела возможность превратить камни в хлеб и насытить  плоть, то есть предотвратить эту смерть с маленькой буквы для плоти. И когда Господь это отвергает и говорит, что «не хлебом единым жив человек, а всяким словом, исходящим из уст Божиих», Он показывает: если мы слишком заботимся и слишком зависим от плоти, то умираем для вечной жизни, умираем для Господа. Надо умереть для плоти, чтобы обрести жизнь в Господе. Это в самом общем смысле.

Конечно, нельзя специально истязать плоть, соревноваться в истязании плоти, потому что плоть – это храм души. И у Господа плоть была прекрасной, она служила Ему. Он ходил, исцелял, молился, шел по воде. Его плоть подчинялась Ему, она не управляла Им, как часто бывает у нас. Он умертвил эту плоть, но не уничтожил ее. Умертвил с большой буквы, Он ее подчинил, Он вернул ее в то состояние, в котором она должна была находиться изначально, по мысли Творца. А мы ее через Адама и Еву поставили на первое место, мы стали ей служить, стали тем самым убивать себя для Духа, поскольку человек образ Божий и троичен – духовен, душевен и телесен. Первая смерть, первое искушение для тела, когда из камней надо сделать хлебы, – и Господь не пошел на это.

Второе – душевная смерть. Помните второй соблазн от дьявола: «Вот есть стена, давай я Тебя на нее поставлю; Ты прыгнешь и останешься жив. Тем самым Ты преодолеешь Свои страхи, психические какие-то состояния, неуверенность, Ты сможешь управлять этим». Господь опять это отвергает: «Не искушай Господа Бога твоего». Он начинает управлять и Своей душой. Дальше – соблазн власти, когда враг показывает все царства: «Поклонись мне, и я дам Тебе власть над всем миром». То есть духовность с маленькой буквы предлагается. И ее Господь умертвляет, и от нее отказывается: «Поклоняйся только Господу своему». Тогда враг отступает. То есть вот эта трехкратная Смерть с большой буквы, которую Господь претерпел в начале Своего служения, позволила Ему в результате быть тем Учителем, Который на Своем примере всем, кто был рядом, показывал, что такое жизнь. В этом смысле наш пост (сейчас он еще идет) – это как раз победа над маленькой смертью Смертью большой, данной от Бога как лекарство, как самоограничение и подчинение плоти Духу Господа.

– Тем более что венчает этот пост такой праздник, как Успение Пресвятой Богородицы.

– Да, не смерть Богородицы, а именно Успение. То есть подчеркивается вот это состояние блаженного перехода из мира земного, из мира земных искушений в мир вечной радости и вечной жизни.

– Вам наверняка приходилось сталкиваться с людьми двух типов: первые очень боятся смерти, им очень страшно; просто панически боятся, для них лучше не заводить никаких разговоров об этом и не видеть по телевизору ничего того, что касается смерти, потому что сразу становится очень страшно. А есть люди, их очень много, которые живут так, как будто никогда и не умрут, как будто смерти нет. Сейчас вот культ молодости в моде, и мы видим рекламные щиты, на которых все очень молодые, красивые призывают нас купить что-нибудь. И нет никакой идеи того, что эта красота когда-нибудь начнет увядать, а увенчает это увядание как раз смерть. Кто из них прав?

– Вы же наверняка, задавая этот вопрос, сами осознали, что не правы ни те, ни другие. Это как у маятника – две крайности. Крайности всегда одинаково неправильны, всегда мера посередине. То есть если мы слишком боимся земной, телесной смерти, значит, мы слишком привязаны к телесному состоянию и нам кажется, что все сосредоточено именно здесь и сейчас, на земле, а если мы физически умрем, то у нас ничего не будет. Значит, нет Бога. Это языческое состояние, хотя некоторые язычники были настолько одухотворены, что уже понимали: есть жизнь после физической смерти. Потому что когда они хоронили, то размещали в гробнице какие-то предметы, чтобы человек пользовался ими в той жизни. Но поскольку уверенности особой не было, все равно были плакальщицы, было некое такое состояние.

На самом деле очень часто, когда мы хороним ближних, мы переживаем не столько за них, сколько за себя: как же мы будем жить без них, ведь нам будет неудобно. Они нам помогали, что-то делали для нас, и вот они ушли, а нам уже не так комфортно. Это первое состояние. А второе состояние как пример того, что человек жил, с ним что-то случилось, а вдруг со мной тоже случится, а если Бога нет, то это плохо. Отсюда возникает паника. В греческом, Вы знаете, «панический страх» – это безумный, безотчетный, необъяснимый страх. Фактически страх хаоса, страх неустроенности. А второй момент, когда Вы говорите, что не думают о смерти… На самом деле, так или иначе, когда встречаются с моментом смерти, здесь и происходит разграничение на христиан и язычников.

Для христианина Смерть (с большой буквы) – это переход в новую жизнь. И у первых христиан смерти радовались, встречали ее благожелательно. Замученный физически за Христа являлся свидетелем вечной жизни. И этому радовались, этому поклонялись. В этом смысле  когда мы идем на панихиду и поем  песнопения панихиды, поминая тех людей, которых нет среди нас здесь физически, я всегда прошу помнить: если мы говорим «вечная память», она не может относиться к уничтоженным, к несуществующим людям. Вечная память всегда относится к вечной жизни, это один из атрибутов вечной жизни, это как свидетельство вечной жизни. Поэтому на самом деле чем более радостно мы помним о тех, кто ушел, чем более доверчиво к Богу мы относимся, вспоминая тех, кто ушел, тем более мы христиане и тем менее язычники. Поэтому те, кто, как Вы говорите, не думает о смерти, ведет какой-то гламурный образ жизни, на самом деле  настолько боятся смерти, что боятся о ней думать. Они как бы вытесняют ее за границы сознания. Но очень часто, к сожалению, для этого вытеснения они прибегают уже к каким-то средствам: кто-то к алкоголю, кто-то к наркотикам, кто-то к гонкам на автомобилях.

– А ведь еще есть дети...

– А вот дети как раз – христиане. Помните, говорят: всякая душа – христианка. Потому что дети настолько чисты, настолько доверчивы и открыты, что они понимают: смерти нет. Почему Господь и говорит: «Будьте как дети». Ведь если мы действительно дети Господа, если мы действительно полностью Ему доверяем, мы знаем, что Он не может дать нам ничего плохого. Значит, даже смерть, которая нам когда-то предстоит в ее земном воплощении, – это очень правильное и очень нужное для нас средство перехода в вечность.

– А вот интересно, почему у детей нет этого: ни страха смерти, ни часто скорби. Вспоминаю свое детское состояние, я был свидетелем одного случая, когда меня позвал друг и сказал: «У меня дедушка умер». И мы пришли, глазели во все глаза на дедушку (нам было пять лет), а потом пошли дальше играть; у нас ничего не изменилось внутри. Это было странно, что человек, который вчера сидел на скамейке, на улице, сегодня лежит в гробу, а завтра мы больше его не увидим. Мы этого не знали, тем не менее потом, со временем (и трудно сказать, с какого момента),  появляется и этот страх смерти, и эта скорбь по усопшим близким. Но до этого ее нет. Вопрос: откуда берется эта скорбь, почему она появляется? И она так сильна и так долго нас держит, не отпускает…

– Вы правильно сказали, что в пять лет это испытали. Мы же перед исповедью спрашиваем ребенка, сколько ему лет. Это такая условная граница. Может быть, есть дети, у которых взросление наступает раньше, а у некоторых позже, но все-таки считается, что младенцы до семи лет. То есть до семи лет человек еще не родился для греха, он еще не готов сознательно убивать в себе жизнь. Ведь грех – это сознательный отказ от Бога, сознательное отречение от Бога. Бессознательное отречение, возвращение – это как волна, которая не отвечает за это, поэтому в ней нет плода этой смерти с маленькой буквы, смерти-отречения. А если нет плода, значит, нет и страха и скорби. И вот ребенок настолько доверяет Богу, настолько открыт, что он понимает: ничего страшного в этом нет, это естественно.

А если человек уже перешагивает эту границу сознательного выбора и сознательного отношения к Богу, к своему поступку и ответственности за это, то тогда  в нем уже возникает страх смерти как наказания, может быть, как прекращения привычного существования, которое он считает главным в своей жизни. Ведь он считает, что Бога нет и что надо устроить в земном мире все как надо: купить машину, квартиру, все это обустроить как положено. И вдруг если это прекратится, то значит, жизнь бессмысленна. И непонятно, для чего я все это делал, для чего тратил силы на это. Тогда возникает ужас бессмысленности. Почему возникают самоубийства? Потому что человек понимает, что он загнан в угол собственным выбором. И как только он открывает себя для Бога, как только  начинает доверять Ему, он прекращает быть Иудой и самоубийцей. Он становится разбойником, который даже после смертельного приговора, когда висел уже на кресте, все равно увидел жизнь перед собой, понял, что жизнь вечна, и выбирает ее – и становится святым, бессмертным.

– Еще такой вопрос по поводу всего живого мира, свидетелем жизни и умирания которого мы являемся. То есть мы видим, как на свет может родиться зверек, взять домой котеночка, а потом он проживет с нами какой-то отрезок жизни и его не станет... И здесь возникает грусть. В то же время смотришь на животных и понимаешь, что они не скорбят по своим умершим. Например, голубя машина раздавила, а остальные просто разлетелись, им стало страшно от проезжающего автомобиля, но потом они слетелись на это же место и клюют дальше зерно – и ничего, нет оплакивающих, нет хоронящих. Почему это только у человека?

– Думаю, наверное, все-таки у каких-то животных тоже есть понимание, что что-то изменилось, и они где-то в этом смысле жалеют себя. Говорят же про лебедей, что они на всю жизнь одну пару составляют, и если в этой паре кто-то погибает, то другой, как считают, тоже себя убивает. Даже легенда такая существует. Но здесь можно, с одной стороны, сказать, что по первой заповеди мы должны быть соединенными (мужское существо и женское для плодоношения), как только мы разрываемся, как только один из нас умирает, второй чувствует свою неполноценность, свою недостроенность в этом земном существовании. И в этом смысле – да, рождается скорбь, наверное, от того, что он теряет это совершенно необходимое качество. В этом смысле, может быть, когда мы теряем домашнее животное, мы теряем часть того тепла, которое вложили в него и которое он нам возвращал.

Те же кошки очень умны, доверчивы, при этом лечат. Куклачев, создавший единственный цирк для кошек, православный человек, кстати, ведет такую передачу для детей – «Уроки добротолюбия», тем самым показывает, как добро, которое ты отдаешь кошке, от кошки тебе обязательно возвращается. Очень советую найти в Интернете «Школу доброты» Куклачева и посмотреть. Он с очень большим теплом говорит: «Если вы хотите общаться с кошками, не надо их дрессировать, надо их просто любить». И он приводит пример: когда едет в Англию, ему нельзя перевезти своих животных, потому что карантин, и он умудряется озлобленных немногочисленных брошенных английских кошек любовью, когда он ухаживает за ними во время их болезни, сделать полноценными артистами своего театра. Поэтому, конечно, когда «уходит» наше существо, которому столько отдали и которое нам столько отдало, нам очень не по себе, что-то в нашей жизни исчезает, какой-то элемент, какая-то очень важная часть. Но это лечится все-таки молитвой, пониманием, что в этой жизни Господь нам все вернет, все восполнит и все приумножит. Поэтому чем больше любви мы отдаем и животным, и людям, тем лучше… Но лучше все-таки людям, они в этом больше нуждаются, а животные нам сами вернут, если мы просто будем к ним относиться по-человечески, то есть с любовью.

Да, здесь на ум приходит Книга Иова, где праведник Божий Иов очень много понес страданий, но во всех этих страданиях он благословляет Бога и не слушает ропот даже собственной жены и друзей. Он понимает, насколько надо доверять Господу, и в результате жизнь его приумножается во всем, поэтому это очень правильный пример отношения к смерти. И отношения к своей смерти. И опять же мученики... Представьте себе, великая Римская империя, многовековой опыт роскоши, комфорта, гедонического отношения к жизни у римских граждан. И перейти в религию неведомого маленького народа где-то на периферии – это же надо было испытать абсолютное потрясение. И, конечно, это потрясение они испытывали в момент, когда приверженцы этой неведомой религии, этого неведомого для них Бога с улыбкой, с желанием, с радостью уходили из земной жизни, когда их к этому принуждали и ставили перед выбором: кого выбираете – Бога или земную жизнь? Они выбирали Бога, это было свидетельство о том, что Бог есть, что Он есть любовь и что вот эта смерть физическая является жизнью и победой над смертью духовной, над смертью, убивающей окончательно, приводящей к аду.

– Здесь вспоминаются жития святых и послания священномученика Игнатия Богоносца, поскольку на самом деле не так много прямой речи сохранилось от тех мучеников, которые страдали. Есть мартирологи, но там прямой речи мало…

– У апостола Павла есть...

– Да. И слова священномученика Игнатия удивительно читать: «Не ищите мне жить, дайте мне умереть».

– Да. Ведь почему эти слова были потеряны и не сохранились? Потому что они были слишком парадоксальны, слишком безумны для переписчиков и, может быть, для того врага, который с нами воюет, что он не сохранил самое главное – свидетельство того, как надо относиться к смерти.

– Мы с Вами говорим о переживании смерти и уже описали некоторые состояния, и многим из нас они не понаслышке знакомы. Тем не менее когда человек сталкивается со смертью ближнего, на него сваливается сразу очень много всего: это и скорбь, и апатия, и депрессия, и потеря аппетита, и полная демотивация, он абсолютно не чувствует в себе сил, чтобы дальше работать, и может даже оказаться в темной тоске и унынии. Можем ли мы как-то поэтапно или каким-то одним советом что-то подсказать, как выбраться из этого?

– Я думаю, надо осознать то, что Вы описали, – это состояние богооставленности, состояние, которое мы ощущаем, когда мы потеряли что-то очень важное для нас, что, наверное, все в этом виноваты, что мы так скорбим. И вот надо постараться для себя заменить это состояние тем, что нам сейчас доступно... В первую очередь доступен храм, возможность Причастия, то есть соединения с вечной жизнью. То есть мы столкнулись со смертью, и надо попытаться тот образ, те последствия смерти, которые мы сейчас испытываем, заменить ощущением и вкушением жизни.

Причастие – это не обряд, не символ, это Сам Бог, это соединение с жизнью, с источником жизни. Случаи исцеления практически девяносто процентов. Мне как священнику приходится часто отпевать, и люди приходят, и даже во время отпевания они меняются, когда их просишь изначально слышать то, что мы поем и читаем. Вслушиваясь в эти слова, они начинают понимать, что же происходит. Большинство из них приходят с этой скорбью, с потерей аппетита и так далее, но я видел, причастив их, как они менялись. Обычно, если есть такая возможность, у нас очень часто отпевания идут практически сразу после литургии. Я говорю: «Вот есть еще Чаша, тех, кто понимает, что это их спасет, кто был с потерей аппетита, в полном депрессивном состоянии, я призываю приступить к Жизни». И те, кто соглашается, просто меняются на глазах: у них наполняются румянцем щеки, загораются глаза, они начинают осознавать, что жизнь есть.

Если, опять же, читать воспоминания святых и их житие, очень многие именно от размышлений о смерти пришли в христианство, пришли к пониманию того, что есть Бог и что только Он источник жизни. Поэтому, наверное, самое главное, что я могу порекомендовать тем, кто переживает, находится в таком состоянии уныния, депрессии, постараться причаститься. И причащаться как можно чаще, вплоть до того, что каждый день. Потому что самый большой пост человек испытывает в таком состоянии, а в посту лучше причащаться как можно чаще, как на Ватопеде. На Ватопеде даже Великим постом каждый день служится литургия Преждеосвященных Даров и все причащаются. Ну а дальше надо увидеть жизнь.

Молитва – это не заклинание, не бормотание какого-то искусственного текста, это беседа с Богом. Если мы понимаем, что Господь, с Которым мы беседуем в молитве, окружил нас чем-то и в то же время мы увидели смерть, то наверняка рядом есть лекарство от этого уныния…  И, конечно, в этом смысле очень важна помощь и поддержка ближних. Как иногда говорят: если ты разделил радость, – она умножилась, а если разделил скорбь, – она уменьшилась. И вот если ты посетил того, кто переживает, помог ему, то потом, когда ты будешь переживать, тебе тоже помогут. В этом смысле глубинное общение с людьми – не поверхностное – уменьшает скорбь. Здесь не надо замыкаться в себе, и очень важно – как священник могу сказать – не пытаться, когда уходит близкий человек, видеть его в снах, чтобы он постоянно общался с тобой. Не отпускать его – это очень неправильно, очень эгоистично. Потому что его душа уже у Господа, она уже воскресает, фактически в райском саду, а когда мы пытаемся ее оттуда вытащить опять в наш мир, это неправильно.

– Действительно так, потому что наше то, что мы отдаем. Такая поговорка, в ней есть смысл.

– Конечно, если мы его отпускаем, значит, приобретаем молитвенника за себя, фактически святого человека, который уже у Господа. А когда мы пытаемся его к себе приковать, особенно, как говорят, при материнской любви («мы потеряли ребенка, и теперь мы скорбим, не можем жить, у нас теперь будет траур на всю оставшуюся жизнь»), – это неправильно. Это форма самоубийства.

– Кстати, слово «траур» и сам период траура – что это такое?

– Думаю, что это, в общем-то, языческий вариант, языческий подход, это некое умилостивление тому непонятому, страшному божеству, который у тебя что-то отнял, и ты как бы умираешь для него, показываешь ему, что ты в трауре, отказался от своих повседневных забот, но тем самым искупаешь возможность жить дальше.

А для христиан все-таки главное не в трауре, а главное в памяти: третий, девятый, сороковой день, годовщина – вспомните об этом человеке, помолитесь о нем, обязательно будьте на литургии в этот день, подайте записку, закажите сорокоуст. Чтобы каждый из этих сорока дней, пока душа человеческая ходит по земле, о ней совершалась молитва в церкви, чтобы имя этого человека, память об этом человеке были соединены в Евхаристической Чаше с Кровью и Телом Христа.

– Потому что когда мы открываем для себя богослужебные книги, слова «траур» я там не вижу.

– Я же говорю, траур – это атрибут языческой культуры, языческого отношения к смерти, к жизни и к богам с маленькой буквы.

– В фильме «Служебный роман» есть песня «У природы нет плохой погоды», и она очень иллюстрирует умирание многих людей, которые для нас могут стать примером в отношении к жизни, потому что и это нам не нравится, и то… А с какой благодарностью и смирением, бывает, уходят люди...

– И в этом смысле смерть очень часто бывает показательной. Вот когда молишься над человеком, внутри ты четко ощущаешь, что за человек. Иногда бывает (у меня такого почти не было, но многие священники с большим опытом мне говорят), что молишься перед телом – и такое ощущение, что все твои слова, вся энергия слов уходит куда-то в пол, тебя что-то прижимает. И наоборот. У меня чаще по-другому бывает (может, мне праведники как грешнику достаются, чтобы меня поддержать): когда молишься о человеке, чувствуешь, что небо открыто, что твои молитвы сразу идут наверх и что тело человека даже в гробу начинает светиться. И когда говоришь об этом родственникам, как-то вместе все это подтверждают. Поэтому вот это свидетельство о том, что выбрал умирающий человек, очень явно, если к этому присмотреться, оно очень многому может научить: что смерть бывает очень красивой, очень понятной, явно показывающей, что это переход в другое состояние.

Почему мощи святых нетленны, почему они благоухают? Фактически они уже пахнут раем. И наоборот, к сожалению, если человек выбрал смерть настоящую, смерть отречения от Бога, то он очень некрасиво умирает, некрасиво пахнет, с ним очень некомфортно. Но, с другой стороны, это не означает, что мы должны его стесняться или пренебрегать им. Наоборот, эта душа человеческая требует большего внимания, больших молитв.

На Афоне и в некоторых монастырях с древними традициями есть опыт выкапывания костей после некоторого времени. Наблюдают за цветом этих костей. Если кости уже янтарные, желтые, они обычно благоухают, и все понимают, что это святой человек. Это уже мощи, их переносят в костницу и поклоняются им. Если кости белые, то человек уже что-то прошел; может, не совсем еще можно поклоняться, но от грехов освободился. А вот если какое-то другое состояние, то надо кости опять закопать и усиленно молиться об этом человеке.

Есть такое церковное предание. Монахи из монастыря, который был создан на Бородинском поле, для того чтобы поминать тех, кто погиб во время Бородинской битвы, свидетельствовали, что сначала, когда они молились, им представлялись ряды черных людей. По мере молитвы они осветлялись, а потом все стали светлые, радостные и выбравшие жизнь.

– Интересно, как дал им Господь чувствовать тех, за кого они молятся.

– Потому что святые, когда являются, помогают. Как Николай Чудотворец... Недаром ему такое поклонение было, потому что он многим помогает в этой жизни. И святые – это как раз максимальные труженики. Они не ушли, как некоторые думают в языческом варианте, что вот они ушли и там ведут жизнь бездельников. Поэтому многие люди, если им в таком виде рассказывают о Царствии Небесном, как-то инстинктивно этого сторонятся. И нет больших тружеников, чем Господь, чем Пресвятая Богородица, Которая являлась, в частности, в нашем храме в Юкках в 1998 году. Она показала, каким он будет, но для этого Она же явилась, Она же это показала. И такие святые, как Николай Чудотворец, как Спиридон Тримифунтский, у которого тапочки снашиваются, – это труженики Царства Небесного, которые по-настоящему живут, совсем не заботясь о себе, а все время отдавая. Как дети – они пропитаны жизнью. И в этом смысле священник, да и любой человек, тем больше человек и тем больше священник, чем он более мертв для себя. Вот тогда он живет по-настоящему, тогда он живет для других.

– Спасибо за эти примеры. Пережить смерть и победить смерть – есть ли здесь что-то общее?

– Смотря каким способом пережил смерть. Если закрыл глаза, сумел психологически себя настроить, чтобы не думать об этом... как Вы приводили пример, что те, кто очень боится смерти, о ней совсем не думают. Вот не думая о смерти, можно ее пережить. Но ты ее не победил, она в тебе осталась, она продолжает над тобой довлеть, и это переживание без победы может привести потом к каким-то и психическим нарушениям. А может, и к соматическим. А победить смерть с маленькой буквы – это осознать, что она ничтожна, понять, что смерть, данная от Бога, является правильным и благодатным делом. Тем самым мы ее победили, мы победили страх перед ней. Мы понимаем, что Господь забирает человека в момент его максимального созревания. А если дать ему пожить, он уже начнет портиться, как любой плод на дереве, начнет гнить, и Господь срывает этот плод именно тогда, когда он максимально готов к Царству Небесному. А мы мешаем Богу в этом отношении, говорим: «Нет, стой, нельзя, не забирай, мы хотим быть...» Так мы, к сожалению, можем привести к тому, что этот плод будет испорчен. Вот это тогда будет, может, переживание, но не победа. Победа – это искоренение страха, искоренение плохого в этом состоянии, в этом качестве.

– Наверное, важно всегда, рассуждая и думая об этом самостоятельно, переживая  смерть близкого человека (его физическую смерть), помнить о страданиях Христа и о том, что Он Своей победой как раз победил смерть. И, может быть, это станет для нас флагом…

– Может быть, здесь все-таки не надо уходить в детали, потому что это излишнее подчеркивание момента страдания, когда уязвляли... Понимаете, мы еще все-таки не дошли до состояния Богочеловека, Который взял на Себя грехи всего мира. Все-таки дай нам Бог справиться со своими грехами и от них отречься. Если мы будем дерзать соучаствовать в этом... совершенно невозможно даже себе представить подвиги и преодоление мира. Ведь Господь не Сам Себя мучил, Он не Сам Себя истязал, мы Его истязали и истязаем. Поэтому, думая о Его страданиях, давайте думать о том, чтобы мы меньше Ему причиняли этих страданий своим поведением, своим самоуничтожением, своим выбиранием маленькой смерти. Если мы не выберем смерть соблазнов, смерть отречения, смерть человекоугодничества, служения земным заботам, то тогда мы уменьшим Его страдания. А если мы будем думать об этих страданиях, а сами при этом продолжать свое греховное существование, тогда мы умножаем Его страдания. Поэтому нам очень важно здесь все-таки осознать еще раз, что смерть, данная Адаму и Еве от Господа, милосердна, она инструмент и средство исцеления, чтобы именно в их потомстве дать им снова рай.

А если мы продолжаем подсознательно относиться к этому как к внутреннему ощущению смерти, как к некоему трагедийному, неискоренимому акту, который, к сожалению, невозможно понять, с которым невозможно смириться, но мы искусственно какими-то приемами себя к этому принуждаем, то это просто загнание неверия и недоверия Богу в более глубинное свое состояние. Поэтому когда мы очень часто говорим: давайте примеряться к смерти, думая о страданиях Христа, Христос терпел и нам велел, – это совершенное антихристианство. Он не велел нам терпеть страдания, Он побеждал эти страдания, эту привязанность к земным оковам, земным соблазнам, земным зависимостям. А вот мы уже пытались причинить Ему страдания, чтобы приковать Его, чтобы подчинить, чтобы сделать Его таким же, как мы сами.

И в этом смысле, если мы также отрекаемся от соблазнов, то Господь нам поможет это сделать очень даже незаметно для нас; может быть, даже безболезненно для нас, потому что боль – это всегда инструмент исцеляющий. Что-то в организме болит для того, чтобы привлечь внимание человека к этому месту, чтобы пришла кровь, лимфа, очистилось все, исцелилось и так далее. Если бы у человека это не болело, он мог бы потерять что-то в себе. Поэтому если мы боимся боли, если считаем, что боль – это некий подвиг, который надо пережить просто ради самой боли, мы встаем на голову, вместо того чтобы пользоваться ею правильно.

– Благодарю Вас за это разъяснение, у нас остается время для традиционного пожелания нашим телезрителям в рамках нашей сегодняшней темы.

– Поскольку все-таки мы говорили о смерти, то хорошо, когда мы видим особо переживающих людей, стоящих вокруг гроба, помнить о том, что Христос воскрес. И вот это для нас – не страдания Христа, а Его воскресение – является залогом нашей жизни. И когда мы соединяемся с Воскресшим Христом в Причастии, мы соединяемся с жизнью и  вечно живем. Поэтому все-таки главное лекарство от маленькой смерти, от панического страха смерти – это соединение с Богом, это Причастие Его. Желаю всем нашим слушателям как можно чаще причащаться и как можно полнее в Причастии открываться Богу, пропитываться Им, доверять Ему и тем самым воскресать вместе с Ним.

Ведущий Михаил Проходцев

Записала Елена Кузоро