Беседы с батюшкой. Роль памяти в понимании Церкви

На вопросы телезрителей отвечает протоиерей Вячеслав Харинов, настоятель храма иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» (на Шпалерной улице), преподаватель Санкт-Петербургской православной духовной академии, кандидат богословия. Передача из Санкт-Петербурга.

– Жизнь каждый день преподносит нам встречи с негативом и каждый день дает нам возможность встретить невежественных, некультурных, невоспитанных людей. Мы сталкиваемся с косностью, жестокостью, бывают неприятные обстоятельства. Всегда существует искушение ответить тем же – мы вспыхиваем в ответ на грубость, на агрессию реагируем внутренней агрессией. На ожесточение и зло, сами того не подозревая, подчас не желая, отвечаем внутренней ожесточенностью и начинаем играть по правилам «того» мира. Мы вступаем в игру, которую на самом деле не хотим вести, но которая очень желанна для тех, кто хочет нас втянуть в игру по своим правилам. Умение ответить добром на зло, выйти из этой игры, не играть по правилам демонических сил является важнейшей задачей христианина. Это подчас очень трудно. Трудно осознать, что, вроде бы борясь со злом, ты уже играешь по правилам зла, уже втянут на «ту» территорию, ты союзник совсем других сил, которые не связаны с Тем Богом, Которого мы исповедуем. Молитвенно желаю всем нам всегда правильно ощущать, в какую игру нас пытаются втянуть, по каким правилам нас пытаются заставить действовать, и правильно оценивать счет. Иногда он не в нашу пользу, потому что мы сами забываем, на чьей стороне должны быть. Тема нашей сегодняшней программы – «Роль памяти в понимании Церкви». Расскажите, пожалуйста, об этом.

– Память, конечно же, важна. И человек беспамятный – это человек необучаемый. Мы привыкли, что Церковь возглашает – «вечная память» усопшим, но это не просто декларация, это призыв к научению, постижению, созерцанию, к воспроизведению всего, что дает нам прошлое. И в этом отношении Церковь как социальный институт является уникальной. То, как понимается роль памяти в Церкви, действительно требует особого разговора и, может быть, даже цикла передач, потому что в Церкви все основано на памяти. Беспамятство – крайняя степень погружения человека в грех, греховного нестроения в человеке. Мы знаем, что церковный календарь основывается на памяти событий и святых. Переход на любой другой календарь – вещь очень трудная, иногда невозможная, так как это связано с памятью, которую нельзя вычеркнуть, нельзя исключить память событий, святых или дня. Потому что это уроки. Память каждого святого – всегда какой-то урок. Иногда мы его не извлекаем, иногда не пытаемся его извлечь.

Например, святой мученик Викентий – начальник римского войска, грек по происхождению… Он знал, что его идут арестовывать, чтобы подвергнуть мучениям, но принял этих людей с гостеприимством, радушием. Вернемся к началу нашего разговора: он не играет по правилам того мира, который вторгается с агрессией и желанием вести на казнь. И он завоевывает своих будущих мучителей. Эти двое, пришедшие к нему в качестве служителей Веспасиана, становятся христианами, потому что он побеждает их добротой, смирением и кротостью. Потрясающий урок для нашего времени! Хотя это святой первых лет христианства, первого века нашей эры.

Мы можем вспомнить святителя Иоанна Шанхайского, человека, которого при жизни называли Иоанн Босой, который разрушил стереотип епископа как князя Церкви и оказывался там, где действительно был нужен, по его следам ходили католики (детей посылали пройти по той улице, где прошел босой православный епископ). Католики завидовали православным, что у них есть такой «босой епископ». Потрясающее смирение, прозорливость, внутреннее понимание, что такое христианство, что такое святитель. Вот еще урок. И так каждый день.

Но память – явление не только церковное, но и общечеловеческое, это то, что делает нас людьми, что дает нам возможность не повторять ошибок прошлого, прогнозировать будущее, анализировать то, что нами совершено. Кульминация, квинтэссенция этого – Таинство Покаяния в Церкви, наше покаяние. Здесь без памяти невозможно. Отсканировать весь свой жизненный опыт бывает очень сложно. Нужна совершенно особенная память, и покаяние становится целым процессом – не событием, но процессом.

Что касается общечеловеческого понимания памяти, то здесь много о чем есть поразмышлять, о чем иногда даже люди Церкви не думают, понимая память только механически, цепляя поверхностно уроки, которые, безусловно, мудрая Церковь своим соборным разумом просто разложила по полочкам на каждый день (я приводил ранее примеры двух святых, память которых празднуется в течение двух дней этой седмицы). В общечеловеческом плане память основывается на ассоциациях, на тех связях с предметами, которые мы устанавливаем. Это очень важная вещь. Это не только наша нервная, психическая деятельность, но и возможность соотнести себя с теми или иными предметами, событиями, связать себя с ними. Связывая себя с этими событиями или предметами, мы в дальнейшем имеем возможность или повторить это, или не повторить, или вызвать что-то, или не вызвать, отнестись творчески к тому, что нам дает жизнь и Бог.

Мы знаем те феномены памяти, о которых не можем не сказать. Например, социологи и психотерапевты отмечают ложную память: у человека набирается определенный багаж ассоциаций, впечатлений, знаний – и начинается конструирование. Вспомните слова песни: «то, что было не со мной, помню». Если трактовать эти слова в негативном плане, это иллюстрация ложной памяти, когда человек начинает помнить то, что на самом деле с ним не происходило, что является конструированием, основанным только на его иногда очень ограниченном опыте. В отношении отечественной истории такие вещи связаны с оценкой прошлого, когда незнание всех особенностей, незнание всего богатства жизни того времени, узость мышления, нишевые знания вдруг начинают создавать конструкцию, которая не соответствует действительности. Но человек свято верит, что именно так и было, возникает ностальгия по временам, которые были отмечены страшной духовной духотой (не знаю, есть ли в этом тавтология), невежеством, необразованностью, прессингом в обществе, цензурой и всем прочим. Это ложная память о том, как было хорошо. Эту ложную память показали израильтяне в пустыне. Они что-то помнили: мясо в котлах, регулярный ужин. Вспомним известную цитату: «А в тюрьме сейчас ужин, макароны». Но люди вдруг забыли все остальное. Или не знали. Может быть, это говорили те, кто не работал на пирамидах, кто не имел этого страшного рабского труда.

Это конструирование памяти иногда становится частью бедного опыта. Мы знаем такие триумфалистские воспоминания, очень обедненные, примитивные, и высших военачальников, которые сидели в штабах и не знали, что творится на полях Великой Отечественной. Условные схемы: там дивизия наступает и там, вот тут пришлось тяжело, а то, что в прорыв пустили бойцов заведомо неправильно, что десант высадили там, где была плотная оборона противника (со стрелковым оружием ребята пошли против пулеметов и пушек), это отследить невозможно. Этого начальники не знают. Или наоборот: вспоминают простые солдаты и начинают из трудностей окопной жизни выводить понимание войны как чего-то адского и абсолютно безнадежного, страшного и безысходного. Понятно, что на своем участке завшивленный солдат в сыром окопе, замерзающий, голодающий, не видит, что мы на самом деле шевельнулись по всему фронту, как мы пошли, например, в 1943 году, – эту силу было уже не остановить, мы вдруг осознали себя огромной этнической общностью, за которой стоит Бог. Но солдат, может, не знает этого на своем опыте. Он начинает конструировать – и в воспоминаниях мы видим однобокость. Вот ложная память. Ее надо бояться, понимая, что на своем опыте, иногда очень бедном, мы не выстроим всей картины прошлого или того, что хотим вспомнить.

Есть феномен памяти, известный всем нам, – дежавю, когда мы видим, что ситуация повторяется с точностью до мурашек по коже. Ты снова попадаешь в ту же самую ситуацию, в которой был. Это день сурка, который воспроизводится снова и снова, ты не можешь совладать с этим явлением, появляется ощущение болезненности происходящего. Безусловно, часто это нервная патология. Но 97 процентов людей это испытывали. И опять же – мы вспоминаем «то, что было не со мной». Может быть, этого и не было, но есть стойкое ощущение дежавю. Очень важно расставить правильные акценты, верно оценить то, что происходит, сделать правильные выводы.

Наши праздничные мероприятия, «сезонные обострения», связанные с Днем Победы, с началом Великой Отечественной, началом блокады 8 сентября, прибытием первого обоза с продовольствием в Ленинград 12 сентября, – мероприятия протокольные, иногда чисто бумажные, формальные. И они становятся дежавю. Собрание от собрания, митинг от митинга, процессия от процессии не отличаются. Но страшно, если таким ненужным, глупым и пренебрегаемым нами дежавю станут события, связанные с войной. Важно выйти из этого дежавю, разрушить его и вдруг увидеть, что сегодняшний год – это не просто повторение прошлогодних событий, что сегодня мы знаем что-то другое, больше. Нужно, чтобы наша боль не утихала, память не притуплялась.

Феномен памяти жамевю – это когда человек попадает в ситуацию, которую он должен хорошо знать, ощущать и понимать, но вдруг признается себе, что этого никогда с ним не было. Ситуация Петра: «Я не знаю этого человека». Возможно, Петр свято верил в тот момент, что он не имеет ничего общего с Тем, Который там, на дворе, окровавленный, избитый, бросает на него взгляд. От этого взгляда Петр начинает плакать. Жамевю – тоже страшная вещь, о которой надо знать. Когда мы перестаем помнить элементарные вещи, которые существуют в плоти и крови нашего народа («этого со мной не было, я к этому не причастен; я никогда не общался со своим дедом, прадедом; да, какие-то доты, надолбы…»), это ужасно. Жамевю по отношению к памяти Великой Отечественной – феномен, которого мы должны избегать.

Существуют провалы в памяти, люди теряют память. Я занимаюсь поисковой деятельностью, и, имея отца-фронтовика, приходится и приходилось сталкиваться с тем, что на вопрос «расскажи, как было» говорят: «да ужас был». Человеку нечего вспомнить. Он не может вспомнить, так как у него провал в памяти. Мы часто видим клишеобразные, одинаковые воспоминания людей, связанные с войной. Но не потому, что они не хотят вспоминать детали, просто иногда они не могут вспомнить. Иногда стресс фронтовой жизни полностью «вымывает» все подробности. Этот стресс хорошо знаком психотерапевтам, врачам. Интересно, что этому провалу в памяти подвержены мужчины. Женщины, как ни странно, страдают от него меньше. Видимо, это особенности нашего нервного устройства, нашей физиологии.

«Лирическое» отступление. Бывает, что мы часто обращаемся к женщинам в доме (маме, жене, сестре, дочери): «Слушай, ты не знаешь, где мои тапки? Я их вот сюда клал, где они?» Почему-то женщины очень часто нам находят наши вещи и говорят: «Так это здесь лежит. Ты не помнишь разве? Вот, ты положил это здесь». Сталкивались с этим? Я сталкивался. На самом деле это не просто какая-то шутка и слабоумие мужчин. Это особенность нашего устройства. Находясь в постоянном стрессе (а мы, мужчины, испытываем его, потому что на нас лежит большая ответственность: мы главенствуем в семье, это главенство связано с большими обязанностями), мужчина действительно теряет краткосрочную память, в памяти возникают провалы. Имея в памяти что-то важное, серьезное, сиюминутное, связанное со стрессом, мужчина выбрасывает то, что находится на периферии сознания. Это бывает не только у мужчин, но и у женщин. И мы должны быть предупреждены, что такое может случиться с нами.

Мы находим в человеческой истории, в обществе случаи гениальной памяти. Потерявший слух Бетховен сочиняет музыку, играя на фортепиано и не слыша мелодии. Наш знаменитый русский актер Александр Остужев выходил на сцену и играл, прекрасно чувствуя партнера, чувствуя мизансцену, работая голосом – дикция, подача, восторженная публика, не знающая, что актер глухой. Но у него была прекрасная память, он помнил все, что играл до этого. Скульптор Лина По, ослепшая, ваяет скульптуры, которые признает весь художественный мир. Моцарт, один раз услышав многочастное много голосное произведение, мог потом воспроизвести его до малейшей ноты, полностью, все голосоведения, все разрешения – абсолютно всё. Ряд наших композиторов тоже обладали такой памятью. Такой памяти мы должны искать – памяти, которая позволяет нам максимально много охватывать и быть максимально универсальными в отношении к прошлому, жизни (прежде всего к церковной), нашей истории и собственному опыту.

– Вы рассказали об огромном количестве разнообразных явлений, связанных с памятью. Получается, память неоднозначна. Кто является цензором, что должно остаться в нашей памяти, а что нет?

– Не будем уходить в медицинскую сторону. Высшая нервная деятельность, наша работа мозга, наверно, находится за рамками нашей программы и за пределами моего образования. Не будем это снимать со счетов. Органически правильное устройство человека, органически верная жизнедеятельность – не привыкание к вещам, убивающим память (алкоголь, наркотики, табак и прочее). Надо сторониться этого, вести здоровый образ жизни. Это совершенно естественно и понятно.

Конечно, здесь мы можем говорить об аналитике, которая постоянно должна вестись человеком. Мы должны развивать память. Это универсализм, который мы должны в себе культивировать, это возможность расширять диапазон видимого, расширять сегмент миросозерцания. Это стремление к эрудиции, познанию. Ведь одна из фундаментальных радостей и даров Божиих – это радость познания. Вторая – радость творчества. Их надо стараться не угашать. Неугашение духа, о котором писал апостол, – это именно развитие этих базовых радостей, фундаментальных вещей, на которых основано наше человечество. Церковь учит крайне осторожному и внимательному отношению ко всему историческому наследию, наследию прошлого. Поэтому для нас так важна память святых, событий, усопших и живых. Сканирование памяти, вычленение людей, образов, имен на молитве является величайшим упражнением, которым пренебрегают светские люди. Им кажется, что молитва в храме – что-то чисто клерикальное, основанное на физическом действии: тут нужно крестное знамение, здесь – просто поклон, повернуться, на колени встать... Сопровождаемые жестом, физически какие-то вещи еще больше закрепляют в нас память, но память, как ни странно, у человека молящегося развивается гораздо лучше. При внешнем бездействии, ограничении себя в движении, пространстве человек помещает себя в место присутствия Бога, находится в чрезвычайно активном состоянии мозговой деятельности, и призывы молиться о ком-то, вспомнить кого-то или что-то являются инспирациями, возбудителями, катализаторами памяти. Поэтому я считаю, что церковная жизнь и молитвенная практика чрезвычайно хороши для того, чтобы развивать свою память, свое интуитивное мышление, воображение и приобретать осмысление прошлого, потому что одним из важнейших элементов памяти является запоминание, осмысление и узнавание. Молитвенная жизнь является способом и осмысления, и узнавания, и закрепления ассоциаций, связей и их оценки в своей жизни.

– Какова связь идеологии и памяти? Когда у целого народа формируется определенная идеология, как это связано с той памятью, которая живет в нем?

– Идеология – не идеи, это наука об идеях (в лучшем случае), попытка использовать какие-то идеи, манипуляция ими. И в этом отношении идеология может сильно сузить сегмент памяти. Простой пример: в Голландии, которая сопротивлялась нацистской Германии, вдруг оказывается довольно большой корпус предателей. Смышленые крестьяне, горожане, понимая, что Третий Рейх разрастается, что это, наверно, будущее Европы, как Третий Рим, что надо найти место под солнцем, вступают под знамена нацистской Германии. Не будучи гражданами Германии, они не имеют права вступить в вермахт и вступают в войска СС. Этих людей не сто, не двести, не тысяча, не три и не пять тысяч – их 25 тысяч. Спросите голландца: а помнят ли тех, кто вступил в войска СС во время войны? Таких много, 25 тысяч для маленькой Голландии – большое количество. Мне никто не сказал, что знает о существовании этих людей. Потому что с идеологической точки зрения это совершенный нонсенс. Их невозможно помнить. Существующее нынешнее поколение, пусть либеральное, пусть безбожное (не хочу ничего плохого сказать), не терпит нацизма, нацистской идеологии. И в рамках этого совершенно невозможно было бы предположить, что помнят этих коллаборантов.

То же самое случается и в других странах. У нас, например, большевистская идеология не терпела Церкви. Мы знаем феномен людей, которые всячески маскировали свою церковность, которые, увы, даже многое забывали. Это было удобно, выгодно: идеология требовала. Поэтому идеология всегда к памяти относится жестко, как безжалостный хирург- вивисектор, она членит ее и отбрасывает все то, что ей не нужно. Опасно помнить через идеологию, идеологическую подкладку. Идеология всегда предполагает наличие партийности в обществе: наши – не наши, свои – чужие, уклонисты, центристы, оппортунисты. «Бей тех, кто не с нами» – забывается, что это наши, соотечественники, что это братья и сестры. Именно поэтому Церковь совершенно чужда идеологии. В Церкви невозможно членение людей на партии, своих, чужих, тех и этих. В Церкви все – «мы». Если в Церкви начнется какая-то партийность или разбивка на кланы, группы, мы потеряем память, станем беспамятными. Мы вообще всё забудем. Христианство кончится. Поэтому идеология очень опасна для идеи, потому что идеология препарирует идеи.

В Церкви есть идеи и идеалы. В секулярном обществе есть идеология. Безусловно, идеология всегда привлекает политику. Часто там, где нужно поразить церковную жизнь, там, где нужно ее принизить, где ее нужно задушить, подменить, призывается идеология и политика. Это способы так или иначе притушить духовную жизнь. Верующему православному человеку это важно помнить. Там, куда активно вторгается политика и идеология, может быть очень сильно поражена духовная жизнь. Конечно, мы живем в секулярном, многопартийном обществе, связанном с жизнедеятельностью самых разных групп: этнических, классовых, социальных. И мы должны иногда принимать те вещи, которые общество нам предлагает. Мы видим те или иные идеологические попытки, экскурсы в прошлое, предложения. Игра в идеологию очень опасна. Мы можем знать, понимать, оценивать, но не разделять те идеологические постулаты, которые нам навязывают. Иначе мы ограничим себя и в памяти, и в знании.

– Но большое количество людей до сих пор находится под влиянием советской идеологии, странной и беспорядочной идеологии 90-х годов. Каким образом можно восстановить нормальный взгляд человека на жизнь?

– Если человек обладает памятью, сохраняет ее, то для него связь времен не прерывается. В этом-то и ценность памяти. И семьдесят лет (как писал поэт, «прошелестит спелой грозой Ленин») – это ничто для человека, прожившего в советском обществе, который образовывается, пытается не забыть то, что ему передали предки. Советский строй не был большой помехой. Был прессинг, репрессивные меры, лагеря и все что угодно. Но Церковь осталась на плаву. Да, мы потеряли миллионы членов Церкви, потеряли духовенство, но мы не потеряли память. Очень важно и сейчас не терять ее. Разных идеологических атак может быть очень много – от ностальгии по советскому прошлому до каких-то вылазок современного буржуазного общества с теми ценностями вещизма, которые надо уметь разглядеть, увидеть, что за этим стоит барахло, которому невозможно служить, как невозможно было служить когда-то мамоне. Я думаю, хорошая память – обращение к традициям своего народа, правильное изучение истории и просто упражнения в памяти. Церковная жизнь на этом основывается. Это хорошая закваска, противоядие против любой идеологической интервенции, а таких интервенций можно ожидать, они всегда происходили в обществе, в жизни человека.

– Когда я был невоцерковленным молодым человеком, для меня 30-е годы XX века совершенно ничего не значили. Теперь это страшное для Церкви время становится чем-то живым, ощутимым. Как все-таки вернуть память об этой эпохе?

– Что касается памяти, самое главное, не должно быть просто клишеобразного литературного изложения. Это не риторика. Память всегда персонифицирована, связана с конкретикой: конкретным местом, событиями, людьми, именами. В этом отношении, конечно, мы многое упускаем. Существует Музей Карлага – его создала группа энтузиастов. Но как много он сейчас значит для нас, когда мы утратили многие свидетельства жути, происходившей в системе ГУЛАГа в других лагерях. Надо сохранять. Имя каждого солдата надо выбить на камне, имя каждой жертвы политических или массовых репрессий нужно увековечить, нужно помнить детали. К сожалению, мы сталкиваемся с существованием (под предлогом защиты тайны личности, права личности) архивных ограничений, запретом на получение той или иной информации. Но история персонифицирована. Если бы мы не знали имени Иуды, что была бы тогда Евангельская история? Имя Заковского тоже должно быть известно – того, кто подписывал расстрельные документы у нас, в Ленинграде и Ленинградской области. Персонификация, четкое знание, кто есть кто, четкое описание событий, фиксация, в том числе музейная, – это важно.

В нашем храме есть Музей новомучеников: конкретные вещи, фотографии, имена, бумаги допросов. Конкретная фотография говорит больше, чем любые наши словесные упражнения, когда мы видим истощенного, изможденного человека. А это еще только 1918-й год, он только взят в заложники, но уже видно, насколько страшна эта система, уже все понятно … Нужно помнить, как начиналась наша история, с чего она начиналась. Каждый момент, факт, каждая маленькая бумажка, свидетельство, имя творит большое дело, сохраняет память. Это очень важно.

– Иногда мы забываем даже о наших живых ближних, родственниках, нам не хватает сил уделить им хотя бы какое-то время. А какое время мы должны уделять памяти уже давно ушедших?

– Я считаю, Церковь и есть тот образ жизни и деятельности человека, без которого мы явно ограничиваем себя в масштабах памяти. Многие мои друзья по светской жизни (сейчас их осталось не так много) одно время сетовали, что я не участвую ни в каких мероприятиях, ни на концерты не хожу, ни на спектакли. Хотя сейчас, например, я общаюсь с актерами, я прихожу как священник, как их друг, иногда духовник. Светские люди устроены по-другому: им надо тусоваться, надо быть и там, и там, и там. Для церковного человека это не важно. Мы обладаем гораздо лучшей памятью, если мы имеем молитвенное поминовение. Совершая литургию, вынимая частички, я вижу целую галерею лиц, я нахожусь в том состоянии, когда эти образы с детства до сегодняшнего дня проносятся перед моим мысленным взором. Ни один концертный зал, ни один спектакль, ни одна книга, ни один кинофильм никогда мне не дадут той степени погружения в прошлое, в поминовение живых и ушедших, как церковная молитва. Поэтому развитие памяти и правильная связь с прошлым, с живущими и усопшими в настоящем у человека именно в его молитвенной, церковной жизни. И иногда я искренне недоумеваю, когда слышу претензии моих друзей, родственников, дальних и ближних: вот, ты не помнишь о нас, забыл, не звонишь, не приезжаешь. Я недоумеваю, потому что у меня нет ощущения прерывания этой связи: я молюсь о них, я вспоминаю о них в молитве. У меня складывается ощущение, что они всегда присутствуют рядом со мной.

А вот у них, нецерковных, этого ощущения нет. Для них память – это телефонный звонок, какое-то послание, письмо, встреча, совместное событие. Но, к сожалению, наша жизнь настолько ускорилась, настолько много событий, настолько мало времени, настолько много у нас друзей и знакомых, что невозможно помнить всех и вся, только основываясь на действиях, на непосредственных взаимоотношениях. Молитва вдруг начинает быть удивительным банком памяти, куда ты всех собираешь, куда «втягиваются» сотни, если не тысячи имен, образов и лиц, благодаря которому происходит и осмысление, и запоминание, и узнавание, и оценка всего того, что происходит в нашей жизни. Так что опять я могу сказать о каком-то внутреннем преимуществе церковного человека, об этой удивительной благодатности, о даре молитвы, который нам дается и который мы или не осознаем, или не умеем правильно использовать.

– Если говорить о негативных явлениях современности, которые разрушают нашу память, что бы Вы выделили прежде всего?

– Мне трудно сказать, я думаю, что условно это поверхностное суждение, непрофессионализм суждения, триумфализм, когда человек знает ответ на еще не заданный вопрос, это спекуляция на памяти, истории, спорадические, непостоянные вспышки нашей памяти.

Церковь не случайно говорит о вечности памяти. Это не просто молитва, не просто призыв, это даже предупреждение. Мы видим в обществе, ка к я их называю, «сезонные обострения». Пришел День Победы – и все о нем говорят, выставки, еще что-то… Ушел День Победы – и как-то забыли. 22 июня опять какой-то всплеск – и снова забыли.

Наши кладбища замечательно ухожены. Я вывожу молодежь на наши мемориалы. Накануне 22 июня и до начала июля все хорошо. Но в середине июля съездите на Синявинские высоты. Вы увидите бурьян и лебеду по пояс. Только там, где конкретные люди (например, наше Георгиевское сестричество, наши прихожане) пропалывают солдатские могилы, сажают цветы, – там порядок. А так трава… Вот это «сезонное обострение»: получается, 22 июня они нам нужны, важны, а в середине июля уже «зарастают окопы пустые». Не дело это.

Постоянное побуждение себя к нужному делу, постоянная дисциплина, постоянный график действий, мероприятий, которые мы так или иначе связываем с тем аспектом памяти, который нам важен, – и тогда все будет в порядке. Это важно и в нашей обычной жизни, если мы имеем какой-то график регулярности обращений к знакомым, родственникам, к учителям, ученикам. Мы находимся в постоянном общении. Если забываем, оно утрачивается.

– Существуют ли какие-то практические рекомендации для тех, кто хочет наладить свое общение с теми родственниками, которые, возможно, давно не поминались ими?

– Важно быть причастным к любому делу, родственники это или отечественная история, события давно минувших дней или дня вчерашнего; важно найти связь. Мы говорим, что память – это ассоциации, или связи с предметами, личностями, событиями. Важно устанавливать эти связи.

Поисковики, которые являются наследниками памяти войны, устанавливают эту связь тем, что берут лопату, щуп, идут – и вдруг находят то, что навсегда уже связывает их с прошлым. Человек, сидящий в архиве и ищущий 268-ю дивизию, вдруг узнает все о ней, о персоналиях, о людях – о маленьких людях этой дивизии…Он навсегда уже связан с этой дивизией. Человек, который хочет установить какие-то отношения памяти с кем-то, должен узнать какие-то персональные вещи, должен выйти на тот уровень общения, на тот уровень искренности с человеком, который позволит это навсегда сохранять. К сожалению, жизнь заставляет нас формализовать, упрощать отношения, сводить разговор к клише и общим фразам, избегать определенностей, сложностей, трудностей. Не надо этого бояться. Если мы начинаем препарировать жизнь уже сейчас и всячески бережем ее от каких-то деталей, отсекая их, тогда и память наша будет лакированная, общая и абсолютно лишенная каких-то подробностей, многоцветия, остроты. И мы больше не передадим ее никому.

Молитвенно желаю всем нам памяти, причастности к тем событиям, которые связаны с жизнью страны, нашего народа, нашей Церкви, не формализовать ни одно имя, ни одно событие. За каждым именем и событием календаря, которые нам предлагает вспомнить Церковь, стоят удивительные уроки. Желаю всем нам быть обучаемыми, не терять память и возможность получать уроки, живя в Церкви, ценить и использовать их и на наше, и на общее благо.

Ведущий: диакон Михаил Кудрявцев
Расшифровка: Арсения Волкова