Беседы с батюшкой. Взросление

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма святого великомученика Димитрия Солунского в Коломягах протоиерей Александр Рябков.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Взросление – тема интересная, важная, поскольку в Священном Писании мы встречаем, можно сказать, парадоксальные утверждения о взрослении и сталкиваемся с ними и в жизни. Для начала давайте попробуем в целом определить, кто такой взрослый человек? Как мы можем его описать?

– Взрослый человек – это человек, который обладает важнейшими качествами для гражданина и члена Церкви. Я бы описал их тремя словами: долг, служение и ответственность. Это отличительные черты взрослого человека. В общем-то, они постулаты и аспекты свободы, о которой нам уже приходилось говорить в этой студии. И свобода без этих важнейших компонентов, конечно, превращается в произвол. Свобода – это тоже качество взрослого человека, этого нельзя исключать.

При этом Вы правильно начали наш разговор с того, что в Священном Писании есть парадоксальные, или полярные, моменты: Господь предписывает нам быть как дети, а с другой стороны, призывает, в том числе словами апостола Павла, «не быть умом младенцами, быть взрослыми по уму». Между двумя этими полюсами нам надо найти истину. И какова же она? Все дело в том, что если мы говорим о вере в Бога, то здесь, конечно, есть некое качество детскости. Хотя когда Господь говорил «будьте как дети», Он, разумеется, не думал, что дети очищены от первородного греха, что в них нет жестокости, алчности, жадности, нет соперничества. Конечно, все это в детях есть, но в ребенке есть очень важная сторона его детскости.

Говоря о любви к Отцу Небесному как о важнейшем проявлении веры, мы понимаем, что вера – это всегда детская любовь к Отцу Небесному. Мы видим, что любовь ребенка к родителям часто не обладает какими-то рациональными объяснениями. Ребенок любит мать и отца не потому, что благодаря им на столе появляется какая-то еда, не потому, что они одели на него новые башмачки или штанишки. Часто он даже не понимает, как появились эти вещи, и любит маму и папу не потому, что они его кормят или покупают ему вещи. Он не дает себе в этом отчета, но подсознательно, без всякого рационализма,  ощущает, что жизнь его будет неполноценна или полна одиночества, если по каким-то причинам у него не будет отца или тем более мамы. Он понимает, что будет одиноким человеком и что это будет трагедия всей его сегодняшней маленькой жизни. Хотя, разумеется, рациональный способ мышления у него еще не развит. Не за еду, не за обновку он любит маму и папу, а потому, что жизнь его духовно связана с ними.

Поэтому любовь к Богу должна быть такой же – детской. Мы любим Бога не потому, что Он нам может что-то дать или обязан что-то дать, а понимаем, что наша жизнь без Него будет неполноценна, по-своему духовно одинока. Моя душа без Бога будет ввергнута в духовное одиночество, потеряется смысл жизни.

Аспект взрослости, который мы уже обозначили, разумеется, связан с образом и подобием Божьим в человеке. Об этом мы тоже уже много раз говорили. Но образ и подобие Божие – это далеко не только данность, которую можно воспринять, присвоить себе, этим гордиться и на этом успокоиться. Образ Божий не только данность, а, скорее, заданность и даже задание, которое нужно выполнить, дело, которое нам поручено. И образ Божий – это становление, которое человеку требуется осуществить.

При этом, говоря, что мы образ Божий или икона Творца, мы должны отдавать себе отчет, что эта икона очень искажена. Не будем даже говорить столь превыспренне – икона. Есть картина, произведение искусства, она дорога как артефакт столетней (или более) истории. Это картина кисти великого мастера, но с нее осыпалась краска. И, в общем-то, все, чем она дорога, – это остатки позолоты на раме. Конечно, эту картину восстановят, но будет ли это картина того мастера, который жил двести лет назад? Нет, не будет.

У нас лучшая ситуация: Сам Господь, Сам Мастер, Который нас создал, нас и воссоздает, но, разумеется, с нашего согласия. Поэтому когда мы говорим, что мы образ и подобие Божие, мы икона, надо понимать, насколько мы искажены и насколько к этому искажению от грехопадения первых людей, прародителей, приложили руку мы. И когда мы это понимаем, мы даем Богу возможность нас исцелять, реставрировать, ремонтировать, наносить на нас новую позолоту, новые краски.

Вот здесь образ и подобие Божие, с одной стороны, вводит нас в состояние именно этого достоинства. Образ Божий – это достоинство, но и ответственность. Образ Божий – это новые силы, подаваемые нам Богом. Но образ Божий – это еще и постоянное восхождение. В этом понятии нет статики – это постоянная динамика роста, взаимодействия с Богом, Его благодатью.

Это любовь к Богу, но еще и доверие – детскость. Что в нас должно быть от детскости и что должно быть от взрослости? Бескорыстная любовь к Отцу Небесному. Уверенность – это тоже доверие. Разумеется, ребенок доверяет своим отцу и матери, когда они берут его за руку и куда-то ведут.

Самое важное для современного человека от детскости – умение непосредственно воспринимать жизнь. В какой-то мере перед глазами ребенка нет этого железного занавеса, который разделяет его и тайну мира. Способность всегда видеть в мире таинственность или сказочность, говоря детским языком. Ребенок видит мир сказочно, видит его таинственно, он ко всему относится как к живому: к дереву, растению, цветку, камню. Все у него наделено в какой-то мере душой, то есть, по сути дела, все пронизано Божьей искрой.

Так вот, для человека, взрослого летами, важно сохранить понимание, что все в этом мире пронизано Божьей искрой и сам он пронизан Божьей искрой. Тогда и его отношения с человеком, ближним, дальним, его работа и служение, которое он несет, – все это будет тоже пронизано этой благодатью. Во всем есть Божья искра.

А что же такое взрослость? Поговорим о служении, о долге, поговорим об ответственности и о свободе. Разумеется, маленького ребенка берут за руку и куда-то ведут, пока он еще ведом. А взрослый человек ведет себя уже сам, – и это аспект свободы. Но подумаем: это свобода «для» или свобода «от» – что важнее? Пусть этот вопрос поставлен Ницше, это неважно. В философии, как и в литературе, важно правильно ставить вопросы, а ответы мы будем давать уже сами.

Надо правильно поставить вопрос, для чего нам нужна свобода. В нашей взрослости это свобода от чего-то – от каких-то ограничений; или свобода «для»? То есть внутренняя свобода для духовного роста, возрастания, для духовного преображения – обновления образа и подобия Божьего, вложенного в нас? И здесь мы понимаем, что если мы выбираем свободу для духовного роста, служения, скажем немного отвлеченно, идее или религии, то здесь, конечно, включаются и долг, и служение, и ответственность. Без них эта свобода не выстраивается, она теряется полностью. Без этого и человек теряет свою взрослость и приобретает искажение, которое называется инфантилизм.

– Психологи сегодня просто бьют тревогу по поводу поколения миллениума и даже тех, кто идет за ними, среди которых очень много инфантилов. Мужчины не хотят вступать в брак, женщины не понимают, зачем рожать детей. Каждый живет для себя, никто не хочет брать на себя ответственность. В результате этот инфантилизм заражает молодых людей, заражает общество, и, конечно, тут мы уже испытываем реальные проблемы, связанные с тем, что и падает рождаемость, и люди просто-напросто становятся безответственными.

– В этой ситуации возникает уже светский парадокс. Большое количество современных людей отвергают такие важнейшие аспекты бытия,  как долг, служение и ответственность. Но при этом эти же самые люди требуют, чтобы по отношению к их индивидуальности (я сейчас специально не говорю «личность») все остальные выполняли свой долг, служили и были перед ними ответственны. Вот какая большая проблема. Но это тупик. Нравственный тупик, который может окончиться для человека большой нравственной катастрофой. Потому что человек ограждает свое пространство: сюда никто не приходите; он ограждает именно свою индивидуальность.

Из философии мы знаем, что индивидуальность и личность абсолютно разные вещи. Индивидуальность – это винтик в обществе, а личность  и есть проявление образа и подобия Божия, и именно только через служение.

Какое проявление личности, долга, служения и ответственности? Подвиг. Подвиг сегодня тоже абсолютно не принимается светским, обезбоженным обществом. Даже такая расхожая фраза: «В жизни всегда есть место подвигу», – давно девальвирована, осмеяна, у нее отнята ценность. На самом деле, если в жизни нет подвига, то, разумеется, жизнь теряет смысл. Здесь мы приходим к еще очень важному аспекту взрослости – смыслу жизни.

Если мы ставим смыслом своей жизни какие-то материальные цели, даже, может быть, очень великие, то, разумеется, рано или поздно, по их выполнении или по непреодолимым причинам, когда выполнить их невозможно, человек терпит кораблекрушение в вере, по слову апостола Павла. Потому что он или не обрел смысла жизни, не достиг его, или понял, что это недостижимо. Но сам по себе подвиг не нацелен на достижение каких-то ощутимых целей. Все дело в том, что в подвиге рождается человек – новый, взрослый, цельный.

На рубеже XIX – XX веков возникла философия всеединства и цельности, когда стали говорить о человеке, который задыхался в буржуазном обществе. Был поиск человека не как индивидуума, не как какой-то части общества, во много даже обезличенной, а именно поиск себя в возобновленном рыцарстве. В этом, конечно, был определенный романтизм.

Как мы себе представляем подвиг? Если говорить о его вершине, можно оперировать какими-то вещами, связанными с войной и понятными людям, когда, например, летчик в охваченном пламенем самолете не впадает в отчаяние или истерику, понимая, что выпрыгнуть он не может, и направляет свою машину на позиции врага или колонну бронетехники. С одной стороны, нам кажется, что он погиб, но это шаг в вечность. Все дело в том, что, например, для моряка в отсеке подводной лодки, постепенно наполняющейся водой, который уже не может выпустить торпеды по врагу и нанести какой-то урон, в этот момент очень важно – что очень интересно и удивительно для нас – не нанести урон самому себе, своей личности. Потому он берет себя в руки, делает последние записи в судовом журнале, понимая, что у него нет шансов на спасение своей телесной жизни. Но при этом перед ним как-то необъяснимо стоит вопрос о спасении своей личностной жизни, вечной, хотя, может быть, такие слова не говорят.

Дело служения – когда человек живет самоотдачей, когда ясное сознание и ум, в котором не мельтешатся разные «зачем и почему это со мной?», а человек думает о том, как он должен повести себя сегодня в этой критической ситуации. Может быть, нам скажут: вы оперируете мифами. Но люди старшего поколения могут помнить фильм «Добровольцы», где герой Леонида Быкова, тогда еще молодого актера, в подводной лодке делает последние записи в журнале, отдает свой дыхательный аппарат и заносит в журнал самую последнюю запись, обращенную к любимой женщине.

Мы знаем, что в нашей недавней истории были случаи, когда люди могли не только остановить ядерный реактор и спасти мир от ядерной катастрофы. Но даже те люди, которые не имели такого славного продолжения подвига, все равно совершили его, когда ими не обладала истерика, а они служили на этом посту до конца.

Все равно мы настаиваем на том, что в жизни всегда есть место подвигу. Человек в инфантилизме говорит: «Если сегодня моя работа не заключается в том, что я сижу в офисе, в кресле, обитом дорогой кожей, и если я не глава какой-то большой строительной или нефтяной компании, то зачем мне вообще ходить на работу? Я буду, например, лежать на диване». Но от лежания на диване я не стану начальником нефтяной компании, скорее, я быстрее смешаюсь с почвой.

Что такое труд? В труде есть своя духовная эстетика. Разумеется, самое первое, труд – это всегда аскеза, всегда упражнение через тело над нашей душой. Она становится взрослой, ответственной, становится цельной, живет самоотдачей. И в этой самоотдаче она получает себя обновленную. Если же я буду говорить: «Да нет, зачем я буду что-то делать? Мне за это слишком мало платят», – тогда я никогда не получу  огромных духовных даров и не узнаю, насколько моя личность глубока и насколько она необъятна. По сути дела, любое рабочее место, на которое я прихожу, дано мне Богом. Этот инструмент, который я взял в руки, дан мне Богом, и он тоже кем-то сделан с мастерством, которое, по сути, тоже говорит о том, что человек, сделавший этот инструмент, обладал образом и подобием Божиим. Потому что то, как это сделано, как произведено и как работает, говорит нам, что в нас есть искра Божия. И когда я что-то делаю этим инструментом, это говорит о том, что я тоже личность, я могу приносить пользу, пусть такую – малую, небольшую, но здесь, на этом месте. По сути дела, это уже не рутина.

Серафим Саровский, трудясь пусть на своем маленьком участке, понимал, что везде есть искра Божия, и эта работа не мешала ему молиться, не мешала созерцать. Бывало даже, что он оставлял инструмент (поскольку имел такую возможность) и входил в созерцание Бога. Даже тот материал, который я обрабатываю на каком-то месте своей работы, дан мне Богом, он творение Божие, и Господь поставил меня для того, чтобы я это облагородил. Мне дано такое задание, и в этом проявляется моя личность. Проявляется через служение, через долг.

Перед кем долг? У всех нас есть родственники. Нам кажется: «я им не нужен», – так говорит человек опять же в своей лености. Так это ты сделал себя зачастую для них ненужным. И конфликт с ними (у тебя; у меня – будем говорить каждый о себе) связан только с тем, что в тебе поселилась леность, безразличие, завышенные амбиции. «У меня депрессия», – говорит человек. Но депрессия не лечится амбициями, она сама по себе причина завышенных амбиций и причина инфантилизма – того, что я не развился до взрослого человека.

Поэтому взросление, конечно, связано с трудом. Но не только с физическим трудом. Должен быть умственный, духовный, душевный труд. Он никогда не должен останавливаться. Как у Заболоцкого: «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь».  И можно руководствоваться этими стихами, а можно другими. В этом контексте вспомнились стихи Иосифа Бродского. Может быть, я неправильно сейчас их истолкую, но вот психология того человека: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку, / Зачем тебе солнце, если ты куришь “Шипку”?» Если я не курю голландские сигары, если я не начальник топливной компании, то зачем мне выходить из дома, можно идти только в кабак. Вот это инфантилизм.

И что для нас сегодня важно: чистое платье или чистая совесть? Для человека сегодня в основном важны какие-то материальные блага. Для него важна чистая одежда: по одежде встречают. Но провожают-то по уму. Так развивай свой ум, развивай свою душу, становись взрослым, ответственным. Какой-то человек может неправильно понять и эти наши слова и скажет: «А у меня чистая совесть, я вообще не пойду никуда, буду сидеть дома. Все кругом плохие, а у меня чистая совесть». Нет, так понимать это нельзя.

Чистая совесть – это святость. Какая отличительная черта святости? Кажется, у Сисоя Великого есть такие слова: если человек дойдет до такого состояния, что, по слову апостола Павла, для чистого все чисто, тогда он будет себя считать хуже всякой твари. Опять парадокс, который режет слух современному человеку. Как это: я очищу свою совесть, я понимаю себя святым – и вдруг оказался хуже всякой твари? Вот такое парадоксальное учение христианства, которое зиждется на смирении, на понимании себя как образа Божия, но на котором осталось очень мало позолоты. Над которым надо еще очень-очень много поработать. А жизнь скоротечна. А как надо относиться к жизни? Как надо относиться к сегодняшнему дню?

– Видимо, признаком взросления является и то, что человек мечтает меньше и в каком-то плане становится реалистом. Почему? Потому что пока мечтаешь о лучшей доле, из комнаты ты не выходишь и не возьмешься даже за какую-то простую работу. А когда становится понятно, что надо идти зарабатывать деньги, чтобы помочь своим родителям, возникает необходимость выйти из комнаты. А человек не умеет, человек не хочет и так далее. Наверное, можно еще сказать и о мечтании?

– Да, мечтательность одно из проявлений инфантилизма. Человеку проще уйти, например, в наркотические или алкогольные пары и в них мечтать о том, кем он когда-то станет. А станет просто так: на него свалится выигрыш в лотерее – и он станет кем-то. Да даже если на меня свалится выигрыш в лотерее, то мне, абсолютно инфантильному человеку, это будет только во вред: я ничего с этим сделать не смогу.

Благочестивая христианская жизнь выстраивается не потому, что я хочу достичь положительной оценки общества. У общества могут быть очень разные общественные мнения на мой счет и в целом насчет человека. Общество вообще очень искажено. Как говорил американский философ Генри Дэвид Торо: «Вообще смотрят на оболочку. Вот возьмите нарядите в свою одежду огородное пугало и встаньте рядом с ним нагим, так скорее поздороваются с Вашим пугалом, нежели с Вами». Поэтому что нам ориентироваться на общественное мнение? Надо ориентироваться на переживание ада или рая в душе. Надо понимать, гибну ли я, и на это ориентироваться.

У меня могут быть не только дети, но и престарелая мать, отец, другие сродники, которые ждут от меня помощи, а я сегодня думаю не в контексте, что я кому-то должен, а мне все должны, тем более Бог, Который не поставил меня сегодня на место какого-то генерального директора.

Так как же я должен проводить свой день? Вот сегодня наш день заканчивается, уже наступил вечер. У святого Ефрема Сирина есть такие слова: «С каждым уходящим днем, с каждым вечером какая-то часть меня ложится во гроб». Опять же слова трагические, драматические, не приемлемые современным человеком. Современный человек вообще выметает смерть из своей жизни: не говорите мне о смерти, ее нет. Она есть, она придет когда-то. Но когда приходит смерть, которая была полностью исключена из контекста культуры, в душе человека происходит некое замешательство. В каждый вечер уходит день, уносящий часть меня. И этой части этого дня уже не будет. Поэтому надо серьезно относиться к прожитому дню.

Наступает новый день – это тоже новая часть меня. Но это не просто новая часть меня, это первый день остатка моей жизни. То есть надо понимать жизнь и в контексте трагедии и драмы. Тогда она будет радостной по-настоящему. Завтра начнется новый день, даст Бог, если мы проснемся; и это будет первый день остатка моей жизни. А я не знаю, какой длины этот остаток будет. Поэтому к дню, который завтра мне будет отпущен, надо относиться очень строго и очень вдумчиво: к каждому слову, поступку и даже мысли и желанию. Потому что очень может быть, что с этим я перейду в вечность. И здесь не суд Божий, а именно готовность моей души перейти в вечность.

Поэтому для меня всегда ярок образ солдата. Не важно, про какую войну, страну, про какие события мы говорим, но важен этот образ солдата. Потому что христианин есть образ солдата – это воин Христов, а Церковь – войско Христово. Почему нам так близок образ солдата, почему мы имеем право о нем сегодня говорить? Потому что, во-первых, это образ служения, долга, ответственности и, по сути дела, самоотдачи, постоянного самоистощения.

Литургия, которую мы посещаем или за которой служим и причащаемся, – это общее дело чего? Принесения в жертву. Агнец закалается на престоле. Голгофская жертва транслируется в нашу сегодняшнюю реальность. Сегодня есть такое понятие, которое очень часто обсуждается, – литургия после литургии. Что это такое? Разве это просто общение, просто разговоры, чаепитие после литургии со священником? Если литургия – это жертва, то литургия после литургии – это тоже принесение себя в жертву. Опять слова, не принимаемые современным обществом. Где принесение себя в жертву? На своей работе. В своей семье. Там, где ты сегодня живешь. И это постоянное принесение себя в жертву, благодарение постоянно обновляет тебя, христианина. Ты не теряешь себя, не истощаешься, если делаешь это ради Бога и во Христе. Он тебя постоянно восполняет, постоянно обновляет. Твой образ Божий все больше и больше обновляется, если ты понимаешь свою жизнь как литургию после литургии. Кто-то говорил, что жизнь и культ неразделимы, – вот опять же…

И мы, говоря о жизни как о трагедии и драме, понимаем: пусть жизнь – это реализм, но героический реализм. Мы понимаем, что пытаемся возвратить ценность и смысл фразе: «В жизни всегда есть место подвигу». Если мы будем понимать свою жизнь как культ, как служение, как литургию после литургии, тогда жизнь будет приобретать смысл.

«Я потерял смысл жизни», – иди туда и к тому, кто сегодня более несчастный, более больной, более бедный. Приди помоги ему, даже не материально, а словом утешения, и ты приобретешь смысл жизни. «Нет, я не пойду, мне лень». Тогда не будет у тебя никакого смысла жизни. Иди помоги ему, утешь его, послужи больному, престарелому, бедному, потому что ему хуже, чем тебе. И в этом служении ты обретешь смысл жизни. Все очень просто. Но под лежачий камень вода не течет, мы постоянно забываем об этом. Вот где смысл жизни.

Смысл жизни – тоже основа именно взрослости, но не в каких-то преходящих вещах, не в какой-то оболочке. Мы часто смешиваем свою личность с оболочкой: во что я одет, как я выгляжу; мы боимся выглядеть смешными, бедными. Мы боимся выглядеть неудачниками опять же в глазах этого общественного мнения. Даже благочестивая христианская жизнь отталкивается не от оценки общественного мнения или отдельных личностей; и даже не от оценки Бога. Потому что цель благочестивой, целомудренной христианской жизни – это слияние с Богом. Не оценка Судьи  (надо отходить от этого),  а слияние с Ним. И потому страх Божий мы часто понимаем несколько юридически. Да, страх наказания может быть на первом этапе нашего духовного взросления. Дальше что? Страх Божий – это понимание, что есть другая реальность, более могучая, нежели мое бытие. Это, скорее, не страх. Это трепет, или благоговение.

И другой страх Божий, который, кажется, Ефрем Сирин называл телохранителем души, –страх Божий как охранник души, который не допускает в душу ничего нечистого, грязного, греховного, скверного. Вот каков страх Божий. Но это уже не страх наказания, это страх за свою душу, чтобы она не повредилась, чтобы в нее не вошел никакой урон. Чтобы моя личность не повредилась и ее рост в служении, ответственности, духовной свободе не прекратился. Чтобы ее восхождение, ее обновление не прекратились. Вот какие цели ставит перед собой по-христиански взрослый человек.

– Когда мы говорили о свободе «от» и свободе «для», я вспомнил вопрос о доверии. Доверие – признак той детскости, которую мы можем сохранять в себе, будучи взрослыми людьми. Одно время я читал книги из серии «Жизненная мотивация, бизнес» и т.д. И в одной из них встретил такую страшную мысль. Отец взял сына за руку, поднял, бросил вниз и поймал, потом опять бросил вниз и поймал, а потом не поймал. И сын плачет и говорит: «Отец, почему ты со мной так? Я ударился, мне больно, обидно, что ты меня не поймал». И отец говорит: «А это тебе урок на всю жизнь, что доверять вообще никому нельзя».

Мне кажется, это очень страшная мотивация: «Не доверяй никому». Если люди идут в жизнь заниматься трудом с установкой: «Никому не доверяй, доверяй себе. Сделай себя сам», – в результате можно остаться у разбитого корыта. Страшно, когда ты теряешь доверие к Богу, близким людям. Ну не получается бизнес, проект, даже жизнь может не получиться, и в результате человек теряет доверие в первую очередь к Богу и остается в таком состоянии.

– Конечно, образ карикатурный и даже отдает некой маниакальностью. С одной стороны, Священное Писание нам тоже говорит, что по-настоящему мы должны верить только в Бога. С другой стороны, мы верим в то, что в человеке есть образ и подобие Божие. И как мы можем постоянно взаимодействовать с человеком? Понятно, что кто-то нас обманывает, где-то лукавит, в чем-то лицемерит, но чтобы не жить в постоянном гневе, я должен увидеть в этом человеке хорошее и вспомнить это. Чтобы моя жизнь была духовно комфортной, я должен постоянно вытаскивать себе на передний план какой-то  хороший поступок, хорошую черту того или иного человека. Иначе моя жизнь превратится в какую-то постоянную свару или в цинизм, нигилизм – от слова «нихиль», то есть «ничего». А ведь дальше этот нигилизм проецируется и на меня – и я буду такой же. И я буду считать себя вправе кого-то обманывать:  все лжецы, так и я буду лжец. Всё, моя личность разрушилась.

Что касается доверия Богу, мне кажется, это наиболее важная психологическая установка, которой сегодня не хватает нашему человеку. Молитва «Отче наш» прямо говорит: «Да будет воля Твоя». Разумеется, с меня не снимается ответственность: у меня есть заповеди, я должен их исполнять, должен руководствоваться своей совестью, ее чистота для меня важна. Что касается продукта и результата моей жизни, это уже на волю Божию, я Ему доверяю. Он знает, кем я должен стать: рабочим, священником, учителем, землепашцем, хлеборобом или начальником какой-то компании. Я вполне должен Ему в этом доверять – и все.

Если же тебе кажется, что у тебя есть какой-то потенциал, развивай его, но никто ничего тебе не должен и не обязан сразу предоставить на блюдечке с голубой каемочкой. Большая проблема в том, что мы представляем себе жизнь как в рекламе. Нам показали в рекламе пальмы, море, а потом человек посмотрит из окна, а там у него спальный район. И у него когнитивный диссонанс, расколотость сознания. Так надо жить реально и реально видеть, что всегда есть место подвигу в любом месте. Причем от меня очень часто зависят многие люди: дети, мать, отец, сестры, братья. Поэтому доверие к Богу прекращает всю суету и торопливость.

А суть нашей гневливости, когда мы в семье выливаем гнев на своих близких, людей часто невинных, от торопливости и суетливости. От того, что у нас в голове что-то распланировано: мебель должна стоять так, солнце должно светить эдак, дождь сегодня не должен идти... А солнце сегодня светит не так, окна у меня выходят не на побережье, а, может быть, на мусорный бак... и я даю себе право говорить: «Ну нет смысла в такой жизни. У меня нет, ради чего жить: мои окна не выходят на побережье южного дома, а на серую улицу, где идет дождь». Все. Ложись и помирай? Конечно, нет. Я должен доверять Богу, что Он знает, где сегодня мое место.

Если у тебя есть таланты, так развивай их. Это не должно получиться сразу, никто не должен тебя сразу посадить на место какого-то начальника. Развивай в себе таланты. Как учится художник? Один набросок, другой, много этюдов, много набросков, много всяких занятий, набивания руки. Как мы писали прописи в первом классе школы – набивали себе руку, учились. Ничего быстро не будет. И образ Божий настолько затемнен в нас, что восстановить его тоже требует труда. Так же трудно молиться, трудно поститься.

Уверенность, доверие и испытание… Для чего Господь посылает мне какие-то испытания? Для смирения, для мира. Но, повторюсь (говорил это уже не раз), смирение – это не религиозный рекорд, а, говоря в контексте нашей современной психологии, единственный способ создания внутреннего психологического комфорта. Если нет смирения, будет постоянно суета, торопливость, недовольство, гнев, раздражение. Есть смирение по отношению к своим качествам, своим талантам, какому-то своему достоинству, которое у меня есть, но затемнено, и его надо очистить. Человеческое достоинство надо очищать покаянием, тогда будет душевный комфорт.

Любой житейский неуспех и неудача показывают мне, что на самом деле есть много гораздо более ценных вещей: тишина, покой в душе. Но часто это достигается и победой над самим собой. Как говорили древние и потом повторял Суворов: «Победи себя, будешь непобедим».

Сегодня мы приводили разные примеры, и вот еще вспоминается Лев Толстой, его Андрей Болконский и небо над Аустерлицем. Он был смертельно ранен на этом австрийском поле, но не умер. Умер прежний Андрей, и восстал уже другой Андрей. Со знаменем в руках бежал он в этом бою, совершил этот подвиг, о котором сейчас бы сказали, что это фанатизм. И вот мимо него проезжает другой офицер, бывший артиллерийский капитан, а теперь император Франции, смотрит на него, убитого русского офицера, лежащего со знаменем в руках, и говорит: «Вот прекрасная смерть». Какие торжественные слова! Надо ввести в нашу жизнь героизм каждого дня, торжественность каждого мгновения.

Нам скажут: «Эта смерть – это все фанатизм!» Ах, фанатизм... А когда общество принимает аборт и говорит: «А это не убийство»… Эвтаназия – «А это не самоубийство!» А для чего это? А это для благополучия и комфорта нашей телесной жизни. Надо честно признаться в этом и больше ни о чем не говорить. Подвиг и телесная гибель во время подвига – это фанатизм, а убийство ради телесного, житейского, буржуазного благополучия – это не фанатизм? Фанатизм еще более страшный! Вот об этом мы тоже должны говорить. И проблема  не только в том, что общество незрелое, но и люди незрелые, духовно неразвитые, потому что из человека исторгаются понятия трагизма, настоящей свободы и настоящей радости.

Как говорил  Платонов, в чем пошлость бытия; нашего, поддельного бытия? Когда страдание заменяется истерикой; сострадание заменяется любопытством; когда радость заменяется наслаждением. Так не будем опошлять свою жизнь. Радость должна быть радостью, а не наслаждением. Сострадание должно быть состраданием, а не любопытством. Страдание должно быть страданием, углубляющим нас, а не переходить в истерику, отчаяние и депрессию. Тогда человеку будет возвращено его подлинное достоинство. Не оболочка, которая ничем не подкреплена и ничем не заполнена, а полное, настоящее человеческое достоинство как личности. Не индивидуума, не винтика в коллективном муравейнике, а личности, гражданина, в первую очередь, члена Церкви, сына Божьего в том числе, потому что Господь говорит нам в Евангелии: «Вы дети Мои, друзья Мои».

– Спасибо, отец Александр. Слова о сыновстве – некий венец нашей сегодняшней программы. Спасибо за создание очень емкого образа взрослого человека. Просьба сказать нашим телезрителям какое-нибудь пожелание в рамках нашей сегодняшней темы.

– Я желаю всем духовной свободы, духовной взрослости и полноты бытия, которую нам и дает духовная свобода, духовная взрослость при сохранении нашей духовной детскости – верности Богу и сыновней любви к Нему.

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Ксения Сосновская