Беседы с батюшкой. Как читать русскую литературу

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы о том, как читать русскую литературу, отвечает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы г. Светогорска священник Михаил Котов.

– Темой нашей сегодняшней беседы станет русская литература. Мы поговорим о том, как читать русскую литературу и видеть все ее смыслы.

Вчера было 1 сентября, День знаний, и здесь, в студии, был иеромонах Афанасий (Букин), с которым мы говорили о том, зачем нам вообще учиться, и поэтому сегодняшняя наша с Вами беседа о том, как читать русскую литературу, видеть все ее смыслы, очень своевременна: приурочена и к Дню знаний, и очень актуальна в начале учебного года.

Хотелось бы начать разговор вот с чего: замечательно, что в школах читают русскую литературу, которую мы считаем классической, но мы знаем, что часто это чтение проходит как бы сюжетно, горизонтально. Хотелось бы начать разговор с того, чтобы понять, каким образом нам открыть ее вертикаль, ее глубину и докопаться до тех смыслов, о которых хотел нам сказать автор.

– Позвольте, я начну немного, может быть, даже издалека. Через год, в 2017 году, осенью мы будем кто-то праздновать, а кто-то осмыслять русскую катастрофу XX века, октябрь 1917 года. Мы подходим через сто лет к осознанию того, что же тогда все-таки произошло в нашей стране. Мы можем сегодня говорить о том, что крах русского мира, русской традиции – и литературной, и исторической, и религиозной – имел место. И пятнадцать лет этого бесперебойного краха привели к тому, что не было ни истории, ни религии, ни литературы, и только в 1930 году Пришвин, наш замечательный писатель, нашел в себе силы записать в своем дневнике: «Родиной моей является не Елец, где я родился, не Петербург, где я обрел силы жить, а родиной моей является «Капитанская дочка». Наконец-то, – пишет Михаил Пришвин, – я дорос до понимания “Капитанской дочки”».

Удивительные слова! И почему он об этом пишет, ведь тогда он действительно видел ужасный погром русского мира? А пишет он это не просто так и ставит себе задачу: «Моя задача сейчас – это осознание русской классики с точки зрения христианского предания». К сожалению, Михаилу Пришвину это сделать не удалось.

Давайте мы с вами сегодня попробуем это сделать. Изучать и понимать русскую литературу – это разные вещи. Когда мы говорим об изучении предмета, мы все-таки подразумеваем что-то внешнее, и очень часто неплохие советские литераторы, приступая к изучению нашего литературного наследия, имели просто разные ценностные установки с тем же самым автором. Они изучали это совсем другим духом. Иоанн Богослов нас предупреждает: «Узнавайте, каков дух». Так и здесь получалось, что это изучение шло в разных направлениях и не было понимания.

Белинский, может быть, и изучал Гоголя, но он его не понимал, духовный вектор Николая Васильевича был скрыт от него, и, к сожалению, это перешло и в советское литературоведение. А мы сейчас до сих пор, по инерции, конечно, идем тем же самым путем. И задача педагога и учителя, любого думающего человека сегодня все-таки найти в себе силы и обязательно переосмыслить наше удивительное литературное наследие с точки зрения христианского предания.

Русская, украинская, болгарская, сербская культуры и литературы имеют этот унифицированный, единый византийский корень, который берет свое начало от кирилло- мефодиевской традиции, от их просвещения. И поэтому объективно понять русскую классику без знания православия, этого, как часто говорит Святейший Патриарх, цивилизационного кода русской нации, фактически невозможно.

Сегодня, когда мы стоим у истоков нового учебного года, очень хотелось бы повести разговор о том, чем является русская классика для нас с вами. И здесь многие могут задать такой вопрос: «А при чем здесь священник?» Почему на церковном телеканале вдруг такой специфический вопрос, который, может быть, было бы правомерно обсуждать филологу или человеку, специально занимающемуся литературой? И не правомерно ли было говорить здесь о чтении Евангелия или святых отцов? Почему разговор о литературе? И даже, может быть, многие борцы за такое благочестие, ревнители не по разуму тоже могут сказать: «А зачем русская литература? Там столько пороков, столько иногда темных мест, это может нас в такую крутизну подвигнуть!»

Но здесь, отвечая на этот вопрос, хотел бы заметить и привести небольшой пример удивительного человека, выдающегося иерарха XX века митрополита Евлогия (Георгиевского), который, обучаясь в семинарии первые два курса, вел не совсем нравственный образ жизни, как он сам пишет. Хотя он-то читал Евангелие, знал писания святых отцов. А что случилось? Он пишет, что благодаря литературе, благодаря русским классикам он снова вышел на тот серьезный путь, который потом и сделал из него этого выдающегося иерарха. Что он пишет? «Литература повышает самосознание, спасает от грубости, распущенности, безобразия поступков, питает склонность юношеской души к идеализму. Мое увлечение литературой подготовило почву для дальнейшего душевного развития».

Здесь мы можем сказать о том, что читать Евангелие самочинно невозможно, можно впасть в ересь. Мы стараемся читать Евангелие с комментариями святых отцов, но читать святых отцов, не имея не то что духовного, но даже душевного опыта, невозможно. Русская литература подготавливает нас к этим поочередным ступеням благодаря русским классикам; общаясь через чтение с ними, мы обогащаем из сокровищницы русской литературы свой душевный опыт, как это сделал приснопамятный владыка. И благодаря этому, как говорит Николай Васильевич Гоголь, становясь незримой ступенью ко Христу, русская литература помогает нам с вами двигаться в этом удивительном направлении. Поэтому это не праздный вопрос, обязательно надо читать русских классиков. Это не отвлечет, а поможет глубже понять и святых отцов, и Евангелие.

Отвечая на вопрос, как же правильно читать русских классиков, хотелось бы сказать, что мы сейчас имеем традицию советского прочтения, она до конца не изжита, когда, оторвав ее от главного корня, от православия, мы изучали классиков. Но это была горизонталь. Действительно, и «Капитанскую дочку» можно изучать с точки зрения антагонизма дворянства и крестьянства и так далее, но все-таки Пушкин писал не об этом, и очень важно раскрыть в себе, прежде всего, этот подход, который подвигал наших русских классиков к созданию этих великих произведений.

И здесь, я думаю, уместно было бы упомянуть даже о разных типах культуры. Культурологи говорят, что есть эвдемонический тип культуры, например. Эвдемония (от слова «счастье») – это построение земного счастья, по сути дела рая на земле. И к такому типу культуры относится западная цивилизация. Особенно после схизмы, особенно после эпохи Возрождения стали строить именно этот рай здесь, на земле.

А есть сотериологический тип культуры (от «сотерио» – спасение), и этот тип культуры больше характерен для нашей русской классической литературы. Ведь замечено многими литературоведами, что в русской литературе очень много горя, страдания, но страдания есть и в западной литературе, герои Диккенса тоже страдают, герои Бальзака тоже мучаются, но не праздный вопрос: а от чего они мучаются? Например, Диккенс, когда пишет о своих героях, подразумевает, что сейчас, на данный момент, у них нет нормальной семьи, у них нет красивого двухэтажного дома, в конце его произведения этот дом у них обязательно появляется, у них большая семья, теплый камин, по сути дела «хэппи энд». Или Бальзак прямо пишет о том, что для него просто вожделенно: замок, миллион и титул пэра. И если мы с вами обратимся к нашим писателям – разве об этом мечтают герои Достоевского? Разве об этом пишет Чехов? Разве об этом рассуждают герои Толстого и т.д.?

Например, мы читаем о Евгении Онегине. А он-то как раз добился и титула, не имея тридцатилетнего возраста, и миллиона, и большого наследства. И он пишет: «Я молод, жизнь во мне крепка/Чего мне ждать? тоска, тоска!» Удивительно, даже может быть многим непонятно, скажут: «Сумасшедший, а чего ему ждать? Живи и наслаждайся». Так нет, мучается вопросом.

И здесь мы как раз подходим к нашему православному коду, и я бы хотел вернуться к тому произведению, с которого мы начали прошлую нашу с вами беседу, – «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. Еще на заре зарождения русской литературы, которая начинается именно с этого произведения, уже тогда святитель как бы говорит о том, что на смену этому формалистскому подходу, на смену мертвой букве закона приходит благодать. А благодать есть спасение. И здесь мы и говорим о том, что в православном христианстве, в отличие от западного христианства, другие ценностные установки.

Как верят католики? Спасение можно заработать, учение о заслугах – это прямое учение о том, что можно добрыми делами получить спасение на небе. Реформация вообще не знает каких-либо дел, там спасаешься только верой, заслуги за тебя уже сделал Спаситель, а ты можешь направить в практическую деятельность свои знания и умения, поэтому, конечно, никакого внутреннего подвига там нет.

Совсем другое мы встречаем в учении о личном спасении в православии. Здесь мы говорим о том, что никакими заслугами перед Богом человек не может спастись, мы спасаемся Божией благодатью, Божией милостью и внутренним перерождением самого человека. И поэтому апостол Павел пишет о внутреннем человеке. Поэтому как важно знать удивительное изречение святого отца Исаака Сирина, основоположника крепкого христианского аскетизма. Вот что он пишет: «Добродетель есть матерь печали; от печали рождается смирение; смирению дается благодать. И воздаяние потом бывает уже не добродетели и не труду ради ее, но рождающемуся от них смирению. Если же оно утрачено, то первые будут напрасны». Удивительно! Оказывается, благодать, то есть спасение, дается не добрым делам и даже не труду ради добрых дел, а смирению.

Здесь мы сталкиваемся с удивительным учением, православным миропониманием: мы действительно спасаемся только тогда, когда ощущаем нужду в Спасителе, а ощутить ее человек может только в том случае, когда увидит, трезво оценит, кто он есть на самом деле. И, может быть, та ягодка, которая у меня на носу, это вовсе не красивая ягодка, а прыщ, который нуждается в лечении. И Спаситель действительно нам такое лечение подает. Здесь становится понятным, почему добродетель есть матерь печали. Потому что как только человек начинает жить духовной жизнью, начинает хотя бы стараться исполнять Христовы заповеди, он понимает: «Не могу, один не справлюсь, нужна рука Божия». И Господь приходит к нам на помощь. А уже потом, именно от этой спасительной печали, и рождается видение своих грехов, рождается это удивительное смирение.

И здесь, конечно, мы с вами понимаем, что русская литература вобрала в свое лоно совесть, истину, христоцентризм как категорию. И наши писатели мерилом всего поставляли именно христианскую совесть. Вот поэтому человек и мучился, поэтому не просто об этом писал автор, он же сам метался то туда, то сюда, у него то есть вера, то нет, сегодня он со Христом, завтра уходит, сам падает. И важно, что через свой опыт, пусть даже и негативный, он нас с вами, людей, читающих классиков в XXI веке, обогащает этим бесценным опытом.

Есть интересная мысль у протоиерея Андрея Ткачева. Он говорит: «Что такое настоящая литература? Что такое настоящая книга? Это прибавление опыта без прибавления возраста». Мне может быть пятнадцать лет, я еще буду совсем юнец, но, прочитав и вникнув в «Преступление и наказание», в «Анну Каренину» или в «Братьев Карамазовых», – ничего себе, на какую ступенечку я сразу могу подняться! Меня же эти авторы обогатят, я уже могу быть выше и т.д.

Поэтому западный мир (мы ни в коем случае огульно не критикуем его, мы просто говорим об инаковости этого мира) старается какими-то внешними средствами загладить эту внутреннюю печаль, а у нас наоборот – через внутреннее перерождение человек становится выше внешних обстоятельств. Поэтому действительно хотелось бы не просто изучать русских классиков, но их понимать. И в этом, конечно, обязательно поможет изучение православия и православной культуры.

– Я вот слушаю, мы говорим о вертикали, и такое ощущение, что происходит погружение, но не в мутный омут, а в очень богатую лагуну русской литературы. Вы упомянули Евгения Онегина, и я вспомнил: «Тоска, тоска, тоска…» Сегодня есть разные молодежные течения или движения, есть такое слово «хипстер», и удивительно, что если такой скучающий в молодости человек (в одной песне поется: «Мне стало скучно жить, когда я вырос большой» – как это созвучно с Евгением Онегиным) прочитал бы «Евгения Онегина» – и узнал бы себя, свой возраст. И это очень здорово! А еще какие-то произведения Пушкина Вы могли бы привести в пример (большие или не очень), в которых мы могли бы обнаружить очень многое? Они все таковы, но какое-нибудь одно.

– Многие исследователи творчества Пушкина называют духовным завещанием (ни больше, ни меньше) его произведение «Капитанская дочка». Посмотрим на то, как Пушкин работал над этим произведением – оно достаточно короткое, чуть больше ста страниц, а он работал больше трех лет. Удивительно, но за болдинскую о сень Пушкин создает такие колоссы: того же самого «Евгения Онегина», «Бориса Годунова», «Маленькие трагедии», а здесь он три года пишет, казалось бы, совсем небольшую повесть. Здесь есть загадка. И встает вопрос: а может ли светское лицо оставить духовное завещание? Может. И сам Пушкин в своем стихотворении «Пророк» прекрасно на это ответил, потому что настоящая литература – пророческая, даже не в том плане, что опережает столетия и разрушает какие-то грани современности и потом являет себя уже совсем, может быть, в другом ракурсе, а в том плане, что пророка Пушкин понимал по– библейски: исполнять, доносить волю Божию.

В «Капитанской дочке» каждая глава имеет эпиграф, но, наверное, таким сквозным эпиграфом можно было бы взять евангельские слова Христа: «Будьте милосердны, как милосерден Отец ваш Небесный». Если мы возьмем в целом это произведение, там же все удивительным образом любят друг друга. Например, Петруша Гринев очень любит своих родителей, и родители, конечно, безмерно любят свое бесценное чадо. Петруша потом самозабвенно любит Марию, капитанскую дочку, влюбляясь в нее, и она, конечно, отвечает ему тем же самым. Даже Савельич, тот человек, который был сызмальства приставлен к Петруше, готов жизнь свою отдать, так прямо и говорит Пугачеву: «Пусть моя голова с плеч, но этот человек останется жить на земле».

Один человек во всей повести никого не любит, это Швабрин, причем эта «говорящая» фамилия войдет потом в нашу литературу уже больше с Гоголем, но Василиса Егоровна, жена коменданта Белогорской к репости, дает точный диагноз, почему он никого не любит: потому что он душегуб (а он убийца, он «нарывался» и убил человека, за что и был разжалован и сослан в крепость) и в Бога не верует. Посмотрите, как точно! Это прямо диагноз и сегодняшнему поколению, и нам с вами, если мы действительно будем душегубами, в Бога не будем верить, то никакой любви мы иметь не будем.

Общаясь с преподавателями русского языка и литературы, я узнал такой печальный факт: оказывается, педагог имеет право, руководствуясь вариативностью программы, исключить это произведение из школьной программы. Или его изучают в 7-м классе, когда понять глубину и высоту этого произведения фактически невозможно.

Обращаясь к тому, как правильно читать литературу, любой литературный текст, как и евангельский, можно прочитать с абсолютно разных позиций: и там будет правда, и тут. Мы прекрасно понимаем, как читали литературный текст в семидесятилетний период господства научного атеизма, как тогда говорили, в нашей стране. Та же самая «Капитанская дочка» – это просто противопоставление дворянства и крестьянства, ни о какой такой глубине там, конечно, не могло быть и речи.

Но сейчас мы можем поговорить об одной такой удивительной детали: Пушкин не просто так мучается, уже буквально на смертном одре, потому что он заканчивает «Капитанскую дочку» за несколько месяцев до той роковой дуэли. Так долго он работает над этим произведением, потому что хочет сказать: «Я не совсем доволен “Евгением Онегиным”». Хотя слава «Евгения Онегина» до сих пор великолепна, и тогда это произведение принесло ему мировую славу, это на самом деле шедевр, роман в стихах, где он затрагивает очень глубокие моменты. Но если мы посмотрим сюжет, он же фактически одинаков: молодой человек приезжает к себе в имение, в него влюбляется прекрасная барышня, он стреляется из-за нее на дуэли. Кто-то может сказать об этом сюжете: «Это “Евгений Онегин”», – и будет прав, а кто-то может сказать: «Да нет, это “Капитанская дочка”», – и тоже будет прав. Так почему на один сюжет Пушкин пишет два абсолютно разных произведения?

Немецкие формалисты-литературоведы посчитали, что в мировой литературе насчитывается всего 32–33 сюжета, а что же остальное? А остальное – это то содержание, которое автор вкладывает. Так вот и здесь: сюжет сходен, содержание совсем различно.

Как там звали отца Евгения Онегина? Да никак. Отец там присутствует просто как имя номинальное, нет там никакого обозначения. А здесь (в «Капитанской дочке») сразу повесть начинается: «Отец мой, Андрей Петрович…» – и так далее. «Отец мой» – «Отче наш», то есть аллюзия с главной христианской молитвой. Причем «Андрей Петрович»…И апостол Петр, и апостол Андрей Первозванный – это же знаковые фигуры, что для нашего города, что для всей Русской земли. Поэтому здесь Пушкин уже берет эту удивительную высоту.

Потом на протяжении этой удивительной повести мы видим, как там нет правосудия, там именно милость. Когда Маша Миронова едет к императрице Екатерине просить за Петрушу Гринева, которого, по сути дела, оклеветали, первое, что она говорит: «Я прошу у Вас не правосудия, по которому, может быть, действительно надо казнить, я прошу у Вас милосердия». Сам Петр Гринев, встречаясь с Пугачевым, зная, что грозит этому бунтовщику, призывает его, во-первых, к покаянию, а во-вторых, говорит: «Приди, повинись перед императрицей, понадейся на ее милосердие». Пугачев, конечно, встав на этот путь, просто не может с него сойти.

И удивительно, как здесь дворянская честь и, собственно говоря, христианская совесть не просто показаны, а четко изображены. Ведь Петр Гринев верен военной присяге. Когда его благословлял отец (а благословение – это не просто какой-то молчаливый жест, это обязательно словесное напутствие), он сказал ему: «Служи верно тому, кому присягнешь». Отсюда и эта народная пословица, которая вошла в быт дворянства: «Береги платье снову, а честь смолоду». И действительно, Петр Гринев не присягает Пугачеву, хотя по каким-то своим меркантильным соображениям мог это сделать. Жизнь его любимой зависела от этого смутьяна.

Кстати, сам Пугачев, который столько крови проливает (этот «бессмысленный и беспощадный» бунт, как напишет Александр Сергеевич, возник благодаря его находкам), тоже милует Петра Гринева, хотя, может быть, по каким-то своим внутренним законам должен был его наказать. Но изначально сам Петр Гринев милует Пугачева, когда снимает тулуп и не дает ему замерзнуть. И потом Гринев говорит такие удивительные слова, когда, благодаря Пугачеву, освобождают Машу Миронову: «Я буду всегда за тебя Бога молить, за твою грешную душу».

И уже в конце повести есть такой эпизод, когда казнят Пугачева, там, найдя в толпе Петра Гринева, который присутствовал при его казни (а ведь казнили, чтобы другим было неповадно, на лобном месте, в самом центре), он кивает ему. Что это за кивок? О чем этот кивок должен свидетельствовать? А это и есть напоминание: «Ты обещал за меня Бога молить, сейчас моя голова с плеч, так моли же. Я тебе оказал услугу, окажи и ты мне эту услугу». Удивительно, эти глубокие смыслы, конечно, будут скрыты, если мы не будем читать как минимум дважды литературный текст. Первый раз мы читаем, чтобы просто понять общую канву, познакомиться с сюжетом, второй раз читаем для того, чтобы уже конкретно ощутить детали. А детали у той же «Капитанской дочки» очень тяжеловесные.

И что самое удивительное, если соотносить с нашим временем: сегодня победитель, если он побеждает, он, конечно, торжествует, так называемая массовая культура к этому прямо и призывает: «Победил – топчи своего противника, ликуй и показывай всем, как тебе хорошо». У Петра Гринева, когда он дрался на дуэли со Швабриным за то, что тот, конечно, оскорбил и его дворянскую честь, и его возлюбленную, Машу Миронову, была возможность буквально насадить на шпагу Швабрина, но он этого не сделал. А как только он оборачивается на оклик Савельича, Швабрин тут же, не стесняясь, колет его. Вот два разных подхода. И здесь Петр Гринев тоже проявляет своего рода милосердие, которое, конечно, является хорошим примером для подрастающего поколения.

Поэтому «Капитанскую дочку» я бы посоветовал даже взрослым людям обязательно сегодня перечитать, обратить внимание на эти детали и посмотреть: а действительно ли Пушкин хотел этим описанием показать единство русского мира? Посмотрите, что связывает этих абсолютно разных людей: Петра Гринева, дворянина, молодого человека, Пугачева, бунтовщика, который сознательно идет на разрыв с государственной властью и христианской совестью, и, например, императрицу Екатерину II? Это разноликий, но единый мир, который связывает именно православие. И поэтому обязательно, на мой взгляд, изучение этого произведения в школьной программе по литературе.

– И, конечно, потом, когда мы вновь прикасаемся к этим произведениям, удивительно, как они раскрываются с годами: в пятнадцать лет, в двадцать пять и так далее.

– Вы знаете, судьба «Капитанской дочки» не такая безоблачная, как «Евгения Онегина». Если «Евгению Онегину» рукоплескали сразу и громко, то «Капитанскую дочку» многие не поняли, как не поняли и позднего Гоголя. Есть такое мнение: «Как можно понять Пушкина? Надо просто сродниться с теми героями, с помощью специального филологического образования вжиться в жизнь того времени». Нет, необязательно. Такой исторический подход будет не совсем правильный. Наоборот, с точки зрения ста пятидесятилетнего исторического разрыва мы видим всю красоту этого произведения. Потому что все-таки умирает Александр Сергеевич уже не повесой, который пишет о женских ножках, а умирает истинным христианином. И ему очень важно показать красоту православия, красоту христианской души, красоту человеческого подвига.

Кстати, есть в нашей литературе такое мнение, которое принадлежит нашему великому Федору Михайловичу Достоевскому, что образ Татьяны в «Онегине» – это самый замечательный, самый прекрасный образ русской литературы. С большим уважением относясь к нашему классику, здесь бы позволил с ним не согласиться. Я считаю, что самый лучший образ русской девушки, женщины – это именно Маша Миронова. На мой взгляд, есть у Татьяны примесь страсти, потому что она все-таки живет по шаблонам. А сегодня какие шаблоны в нашем обществе? Различные сериалы, когда тоже все заканчивается «хэппи эндом», и многие стремятся жить по этим лекалам. Но Пушкин предупреждает: жизнь по шаблонам опасна. Какая разница, если это будет литературный шаблон или шаблон из сериала? Тогда сериалов не было, но были французские романы.

Так вот, Татьяна влюбляется в Онегина, и (она потом сама это видит) с примесью страсти. Маша Миронова – это чистая душа, она влюбляется в Петрушу Гринева просто потому, что ей дорог этот человек. И самое удивительное, мы там впервые, совсем громко встречаемся с Промыслом Божиим. Промысл Божий будет характерен для Пушкина и в «Борисе Годунове», но в «Капитанской дочке» он прямо пишет о том, что как только Петр Гринев располагается на волю Божию, его жизнь приобретает совсем другой характер. До этого отец ему говорит: «Езжай прямо, никуда не сворачивай, никуда не заезжай», а он, как любой молодой человек, встречает друга, вместе с ним крепко выпивает, проигрывает в карты – сразу «столько бед, один ответ».

А как только во время пурги, стужи он располагается на волю Божию, у него и попутчик нашелся, который вывел их в деревню, и сам он потом оказался в крепости. Очень много раз мы встречаем в пушкинском тексте эту фразу «расположимся на волю Божию». Как, например, Петр Гринев прекрасно понимает, что его отец просто так не даст своего родительского благословения, он будет относиться как к какой-то блажи: «Подумаешь, влюбился. Нет, еще послужи». Но удивителен ответ Маши Мироновой: «Нет, дождемся, Господь лучше нас знает, где наше счастье, а без Божьего промысла и без отеческого благословения не будет нам счастья». Поэтому, конечно, независимо от того, верит сегодняшний школьник в Бога или не верит, знать эту традицию было бы очень полезно.

– Вспоминаю свое первое впечатление от прочтения «Капитанской дочки»: становишься добрее. От разных произведений по-разному себя ощущаешь, но здесь именно какое-то расположение стать добрее, даже для школьника, у которого какие-то свои мысли и стремления, оно возвращает на ту истинную стезю, к которой нас призывает Господь Иисус Христос. Я сейчас это вспомнил и пережил в процессе нашего общения. Я говорю и про другие произведения, и приходит на ум Николай Васильевич Гоголь. Как его читать?

– Здесь тоже очень важно именно понимать его, не просто изучать каким-то внешним образом, а именно понимать. С именем Николая Васильевича Гоголя связан разворот русской литературы и обретение ею гражданского пафоса, религиозно-нравственного характера, патриотического содержания. Если Николай Васильевич вошел и в русскую литературу, и в мировую художественную культуру, например, таким сборником, как «Вечера на хуторе близ Диканьки», заявив о своем таланте, то его второй сборник «Миргород» – это уже свидетельство гения Николая Васильевича.

Сборник «Миргород» состоит из четырех повестей, каждая из которых несомненный шедевр мировой литературы. Я бы хотел сегодня остановиться на самой первой повести «Старосветские помещики». Мы уже говорили о милосердии, уже немного поговорили о любви как именно о жертве. Мы, конечно, понимаем, что в первую очередь любовь – это жертвенная любовь. И настоящую высоту любви нам показал Сам Господь Бог через Голгофскую жертву, отдав себя за нас до конца, без предела.

«Старосветские помещики» изучались тем же самым Белинским. А почему мы так часто используем эту фамилию и в XIX, и в XX, и в XXI веке? Потому что в XIX веке без предварительного чтения произведения Белинским ни один журнал не брал это произведение. Это действительно был такой человек, который определял вкусы, вектор развития литературы. Прочитав «Старосветских помещиков», Белинский прямо негодовал на Николая Васильевича и говорил: «Да как вообще он имеет право заставлять нас переживать этим никчемным людям?» По сути дела, он видел только это внешнее описание: два пожилых человека (ей уже пятьдесят пять лет, ему шестьдесят, Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна) живут себе в Малороссии, в своей небольшой дворянской усадьбе, кушают, пьют, любят друг друга, потом умирают. Ну и что здесь такого, казалось бы? Какое открытие Николай Васильевич хочет этим показать?

Но дело в том, что характерной чертой XIX века уже является атомизация о бщества, которая сегодня достигла достаточно большого градуса. Иногда кажется, что мы, люди на планете Земля, нужны друг другу только для того, чтобы, как в броуновском движении, встретиться друг с другом, оттолкнуться друг от друга и больше никогда уже не встречаться. И вот это разделение уже тогда, во второй половине XIX века, особо остро ощущалось нашими классиками. А предугадывает это уже Николай Васильевич Гоголь и противопоставляет злу мира сего (как мы читаем у Иоанна Богослова: «Мир сей во зле лежит») семейную идиллию. И оказывается, что эти никчемные старики являют нам этот идеал, этот образец семейной жизни. А то, что Пульхерия Ивановна как рачительная хозяйка потчует своего любимого Афанасия Ивановича различными яствами – разве это плохо? Попробуйте очень долгое время не бывать у родной мамы или родственников, а потом приезжайте к ним в гости – они же вас закормят, вы и секунды не сможете пробыть без того, чтобы вас чем-нибудь не попотчевали, это же просто проявление заботы и любви.

Но там есть одна очень удивительная и вполне поучительная деталь: несмотря на то что у них действительно образ рая, хозяйка этого дома прекрасно понимает, что этот рай недолговечен. В европейском искусстве мы тоже встречаем этот образ рая. Рай имеет символом сад. И Гоголь описывает их усадьбу, показывает, что там очень много плодовых деревьев, все духовито, благоукрашено, богатый урожай и так далее. Но рай на земле – это зыбкое состояние, и это предугадывает Гоголь. Рай на земле недолговечен.

Афанасий Иванович очень часто любил подшутить над своей супругой Пульхерией Ивановной. Например, скажет: «А вот представь, что у нас сейчас дом сгорит?» Она перепугается: «Ну ладно, в кладовку перейдем». «А представь, если кладовка сгорит?» Она уж совсем до смерти перепугается: «Да Бог с тобой, что ты такое говоришь, Господь не попустит!» А Афанасий Иванович так доволен, что он пошутил над своей супругой. Но потом, когда Пульхерия Ивановна уже собирается преставиться ко Господу и заявляет об этом своему супругу, то Афанасию Ивановичу тут уже не до шуток. Он понимает, что эта семейная идиллия, этот рай на земле для него здесь, сейчас может окончиться. Хотя Пульхерия Ивановна проявляет себя настоящей христианкой, она говорит о том, что они расстаются не навсегда, скоро увидятся. Но когда хозяйка дома «уходит» – это все равно печальный факт, и это жизненный опыт: многие мужчины действительно ломаются, когда «уходит» хозяйка. И когда Гоголь посетил эту удивительную усадьбу через пять лет, он уже видит совсем иную картину: уже плетень не плетень, яблоки не яблоки, уже яства и кушанья совсем другие и так далее. И Афанасий Иванович тоже потом спокойно переходит в мир иной, по сути дела возвращается в свое небесное отечество и к своей супруге.

Поэтому, прочитав «Старосветских помещиков» (а это произведение в три раза меньше по размеру, чем «Капитанская дочка»), мы с вами тоже увидим и поймем эту семейную идиллию и поймем, что любовь – это не страсть, которая пройдет, а любовь – это действительно труд, который войдет в привычку друг для друга.

– Это действительно интересно, глубоко, хотя, казалось бы, очень просто.

– Там, где просто, там ангелов со сто. Пушкина тоже постоянно упрекали, особенно в «Повестях Белкина», что уж слишком просто у него в прозе все получается. Но, знаете, особенно когда видишь духоносных людей, читаешь какие-то их наставления или письма, понимаешь, что эта простота дается таким трудом! Буквально потом и кровью. И это не примитив, такой простоты достичь достаточно сложно. И, конечно, пример простоты и в то же самое время доброты и красоты «Капитанской дочки», простоты и внешней незаурядности «Старосветских помещиков» говорит о том, что все-таки автор вкладывал достаточно глубокое содержание в эти произведения. К сожалению, наша литературная традиция этого не поняла.

– Сегодня большинство людей не хочет жить просто. Например, так получилось, что поколение миллениума было так воспитано: «Мы особенные, нам нужно все особенное, нам нужно достигать больших результатов, нам нужно развитие, сразу большие зарплаты, чтобы нас оценили...» На фоне этого – Николай Васильевич Гоголь с его «Старосветскими помещиками» и удивительно простая жизнь, чтобы, может быть, как-то вернуться, опомниться. Действительно, стоит прочитать это произведение.

– Не зря Гоголь прибегает к такому образу Эдемского сада, рая, и он прямо пишет о том, что мир с его похотью и злом как бы оставался за оградой этих удивительных людей.

По поводу поколения миллениума: знаете, очень больно встречать иногда у людей, которые только-только подходят к осознанию себя в истории и истории в себе, такую фразу: «Вот, эта страна…» Так это наша страна, и эта страна имеет историю, которая является нашей историей, и отношение к этой истории, которое ты выстраиваешь здесь и сейчас, тоже имеет место. Если мать больна, разве в нее плюют? Если она лежит ничком, разве можно пинать эту мать? То же самое отношение и к матери Родине, даже если она больна, даже если есть неурядицы. Ни в коем случае нельзя плевать.

И до сих пор не поставили по пушкинскому тексту, например, «Бориса Годунова». Там есть абсолютно замечательные вещи. Я бы хотел процитировать. Пушкин вводит такого героя, как отец Пимен, который является архивариусом в монастыре. Этот его небольшой монолог надо бы знать каждому молодому человеку:

Еще одно, последнее сказанье —
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду —
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро —
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.

Я бы хотел акцентировать внимание именно на этом: и за славу, и за труды, и за добро прославлять своих предшественников, а за грехи и темные деяния умолять Спасителя. А мы иногда либо боготворим и поднимаем на пьедестал разного рода людей, может быть даже не всегда достойных, либо совсем заплевываем свою же собственную историю. Она наша. Иван Грозный – он наш, и ни в коем случае нельзя таким образом обращаться. Пушкин это понял. Кстати, заканчивая «Капитанскую дочку», он потом напишет известное письмо к Чаадаеву. И он пишет: «Клянусь честью, не хотел бы иметь другую историю, другую страну, хочу именно здесь жить и творить». Прекрасно понимает, каким трудом это дается.

«Борис Годунов» для Пушкина – это тоже достаточно вершинное произведение. Перечитывая его, мы тоже можем понять, что горизонтальные события в нашей повседневной или исторической жизни – все это такая шелуха для Пушкина, которая отпадает при правильном понимании. Все-таки миром управляют не какие-то отдельные политики, а Господь Бог и Его благой Промысл.

– Вопрос телезрительницы: «В современной школе последнее время была программа, в которой классической литературы коснулись в старших классах, а начинали с изучения детективов и фантастики. И было очень печально и неприятно, что детей учат не тому. Хотелось бы, чтобы Православная Церковь как-то повлияла на Министерство образования, чтобы все-таки больше изучали русскую литературу».

– По поводу влияния Русской Православной Церкви на Министерство образования… Здесь мы должны понимать, что Церковь отделена от государства, и это лучше и для Церкви, и для государства. Сегодняшнее время уникальное, и это действительно большой шанс в первую очередь для нас, христиан, православных людей, донести эту благую весть до очень многих наших соотечественников, до своих домашних, до своих родных и близких, не навязывая свою точку зрения, а просто показывая, раскрывая.

Это действительно проблема, когда чистая, не замутненная ничем русская классика подменяется суррогатом современных горе-писателей. Детектив – вещь хорошая, но заменять им глубокое произведение не совсем полезно, это же наше будущее, и дальнейшая судьба нашей Родины в руках тех учащихся, которые сегодня выходят со школьной скамьи, ведь они придут в то же самое Министерство образования когда-то, сядут за столы педагогов, врачей и так далее. Поэтому, конечно, вопрос не праздный.

Тем не менее ситуация улучшается, она не такая мрачная, и сегодня эту ношу, это бремя, это крестоношение взял на себя наш Святейший, возглавив Общество русской словесности. И по просьбе нашего президента в это общество вошли священники (кстати, немного), в основном это профессионалы, филологи, профессора литературы. И эти вопросы сегодня будут решаться, в том числе и в Министерстве образования, но никакого давления не будет, здесь будет именно соработничество. У нас одна цель – это спасение в вечности наших соотечественников и крепкая Русская держава здесь, на земле.

Поэтому, конечно, школьникам хотелось бы пожелать… Как говорили пифагорейцы (с Пифагором мы все так или иначе знакомы, потому что все знают, что «пифагоровы штаны во все стороны равны»): «Ученик – это не сосуд, который надо наполнить, а это факел, который надо зажечь». Очень много зависит от личности учителя. Если он сам любит русских классиков, русскую литературу, не просто изучает, а понимает ее, то этой же любовью исполнятся и его ученики, и будут ему потом благодарны, и детей своих научат, и внукам передадут это знание.

Еще хотелось бы отметить такую знаковую фигуру, которая у нас тоже как-то потеряна на нашем литературном небосклоне, – это Николай Семенович Лесков. Очень оригинальный писатель, даже многие исследователи называют его самым русским из всех русских писателей. Хотя у нас на фоне Достоевского, Толстого, Чехова он остался как-то немного позади.

Конечно, большая заслуга Николая Семеновича в том, что, во-первых, он очень хорошо знал Россию, и, как он сам пишет в своих дневниках, знал ее не по рассказам извозчиков, а конкретно, посещая с командировками самые отдаленные уголки. Он впервые обращает реализм русской литературы не просто на жизнь русского духовенства, которое всегда было рядом с русским народом, но именно на внутреннее устроение этого самого духовенства. Ведь и тогда были такие отдельные произведения, которые в большей степени «плевали» на русских священников, говорили, что это «блинохваты» и ничего, кроме медного алтына, их не интересует, только требничать они умеют и так далее.

Но вот появляются «Соборяне», произведение Лескова, написанное уже в 70-х годах XIX века, и в лице удивительного отца Савелия Туберозова мы видим абсолютно свободную от всех стереотипов настоящую духовную личность, настоящего русского священника, которого наш народ очень ласково называет батюшкой. У нас обычно батюшка либо царь, либо священник.

И что удивительно, Николай Семенович не просто вырисовывает, наверное, самую ясную по художественному описанию фигуру русского священника во всей русской литературе, а показывает его внутренний мир. И это не просто розовое христианство, такое причесанное и елейное, а тут есть такие вещи, над которыми и тогда надо было задуматься, и сейчас есть над чем задуматься.

Например, рабочее название книги – это не «Соборяне», которое отражает такую удивительную категорию русской жизни, как соборность. Ведь соборность – это не просто колхоз, не просто всех загнать, ни у кого никаких прав, все одинаково равны, а соборность – это единение в этой многоликости, это братский союз абсолютно разных людей. И вот рабочее название «Соборян» Лескова было «Чающие движения воды». Это из Евангелия от Иоанна. Почему здесь люди чают движения воды, прежде всего духовенство? Потому что Церковь тогда была под очень лукавым надзором государства, и чиновник (какая разница: в военном он мундире или в рясе) остается чиновником.

– Пожелайте что-нибудь нашим телезрителям. Конечно, Вы желаете им прочесть те произведения, что уже упомянули, но и еще что-нибудь от Вас, от сердца.

– Я бы хотел всех вас призвать, в первую очередь, знать – а будем знать, будем и любить –нашу веру православную. Из нее, как из чистого фонтана, выйдет и любовь к Родине, где мы с вами сейчас живем, и любовь к той родине, небесному отечеству, куда все мы обязательно пойдем. И не забывайте, пожалуйста, что русские классики шли тем же самым путем, которым идем сегодня мы с вами. И действительно, не просто так они оставили нам эти произведения, обладая замечательным словесным даром, самым высшим, который только может быть у человека. Они помогут нам осмыслить и Евангелие, и святых отцов, увидеть и обрести полноту личности Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, благодать Которого пусть да пребывает со всеми нами.

 

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Елена Кузоро