Архипастырь. Эфир от 18 июля

В екатеринбургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает епископ Мариинский и Юргинский Иннокентий.

– Владыка, Вы прибыли в Екатеринбург на Царские дни. Но этот визит – это зов сердца или просто какая-то служебная необходимость?

– Необходимости здесь не было, но желание побывать на этих великих днях было большое. Потому что, с одной стороны, это дань исторической памяти о страшных событиях, произошедших сто лет назад, и желание поклониться великому подвигу этих великих людей.

– А вот именно как великих людей Вы стали воспринимать их в какой-то определенный период своей жизни? Все-таки, будучи людьми, рожденными в начале 70-х годов, мы помним, что нам говорили в школе про государя. Или же, например, верующая бабушка Вам рассказывала о царе совсем не то, что школьная учительница Мария Ивановна? Как формировалось то, что они для Вас великие люди?

– Сам статус царя все равно у людей вызывал всегда уважение, вне зависимости от исторических обстоятельств жизни. Но именно о царской семье мое понятие формировалось по свидетельствам людей, с которыми свел меня Господь в жизни. Это дедушки, бабушки, это старые прихожане, которые жили еще в царское время или  послереволюционное, когда жива была память о том, как жили при царе. Я никогда не слышал плохих отзывов о том времени. И то, как жили тогда, всегда у людей вызывало теплое чувство, теплые воспоминания. И вот это живое свидетельство, пожалуй, было более авторитетно, чем то, что было прописано в учебниках истории.

– Вы говорите «старые прихожане», «церковные бабушки», говоря о своем детстве. Получается, Вы выросли в церковной семье?

– Нет, семья моя не была церковной.

– А Вы сами в церковь ходили в детстве?

– Да.

– А как это получилось?

– Мы жили рядом с церковью. Я слышал с детства колокольный звон. Иногда (как и сейчас бывает) приезжали родственники, которые могли по традиции пойти в церковь, поставить свечки, и брали меня, ребенка, вместе с собой за компанию. Но обстановка храма как-то особо запала, наверное, в детское сознание и душу: мне всегда хотелось быть в храме, и я туда шел. Когда выпускали погулять во дворе, я уходил в церковь, там мне было хорошо, радостно. Храм я полюбил именно с детства.

– А мама с папой как к этому относились?

– Строго. Тогда не разрешалось ходить в храм. Кроме того, что мама была учителем,  всегда посещение детьми храма вело за собой определенные последствия. И у родителей на работе могли возникнуть сложности: почему ребенок ходит в церковь, как такое могли допустить? Во избежание каких-то служебных неприятностей, которые неминуемо следовали за посещением ребенком храма, родители старались пресечь этот момент, именно мама. Если ребенка нет во дворе, значит, Дима в церковь пошел, и обычно с прутиком встречали меня из церкви. Отец относился к этому лояльно. И на вызовы учителей (когда уже в школе стал учиться, стали приглашать родителей для беседы) в какой-то момент он просто отказался в школу ходить и сказал, чтобы его больше не беспокоили: он позволяет ребенку ходить в храм, потому что в церкви ничему плохому не учат; нравится – пусть ходит. И вот со стороны отца у меня такая как бы поддержка даже была.

– Владыка, а школьные учителя, ребята-одноклассники пытались же наверняка как-то на Вас воздействовать?

– Учителя старались подколоть, настроить ребят против «попа» (это прозвище с детства). Но с ровесниками, одноклассниками у меня всегда были хорошие отношения. И почему-то у детей это не вызывало каких-то нареканий; наоборот, иногда они расспрашивали про церковь или я сам старался рассказать. Был такой момент, когда я в четвертом классе  научил нескольких своих одноклассников молитве «Отче наш». Так вот, потом вызвали на родительское собрание и меня и вместе с родителями отчитывали. И как это они допускают, что их ребенок учит молитвам других детей? Не знаю, почему-то мне такая мысль пришла, и я сказал: «Ну, вообще-то молиться должны учить детей родители». И вот этот ажиотаж, это давление в школе меня сопровождали практически все годы.

– И не хотелось Вам никогда идти более простым путем? То есть уже как-то дистанцироваться от церкви, раз это несет столько искушений?

– Нет.

– Я почему спрашиваю? Потому что сейчас родители сталкиваются зачастую с проблемой: носили ребенка маленьким в церковь, причащали его, в воскресную школу водили, про Христа рассказывали, а стало ему 14-16 лет, он сказал: «Всё, вам нравится, вы и ходите, а я с вами больше в храм не хожу». Он может, конечно, потом и возвращается, дай Бог, но вот этот момент настолько болезненный! И естественно возникает вопрос: а как же тогда детей вере научить, чтобы она для них стала своя, родная, вот такая, что через тернии, а все равно ко Христу?

– Таких борений в юношеском возрасте я не знал, потому что в храм мне хотелось идти всегда, несмотря ни на что. Я не знаю, почему так сложилось. Может быть, отчасти потому, что Господь таких людей в жизни посылал, глубоко верующих, которые могли правильно и ненавязчиво объяснить и ответить на детские вопросы достаточно серьезно, рассказать что-то, объяснить. Поэтому как-то не возникало таких моментов, чтобы мне сказать, что какие-то борения или сомнения меня посещали. В храм хотелось идти всегда. И, наверное, чем больше запрещали, тем больше хотелось. И эти моменты посещения храма именно в детском возрасте остались самыми дорогими в моих воспоминаниях. И, наверное, в моей жизни. Вот эта детская молитва с теми людьми, с которыми бы хотелось сейчас рядом быть... Но они уже ушли в вечность, этих людей уже нет. И как их не хватает!

– Может быть, Вы расскажете нам, хотя бы вкратце, о ком-то из тех, кого Вам сейчас не хватает, кто Вас наставил тогда в вере, кто был рядом в этой церковной жизни?

– Я родился в Томске, и там было всего два действующих храма. Вот я вырос в Петропавловском соборе города Томска, на то время там был настоятелем и многие годы благочинным архимандрит Роман (Жеребцов). И штат священнослужителей был достаточно стабильным, батюшки долго не менялись, к ним привыкали. Священники были мудрые, они всегда проповедовали. Потому что где-то услышать о Боге, где-то чему-то научиться – такой возможности не было; не было передач «Союза», не было периодических изданий, и свободы такой не было. Поэтому все, что удавалось слышать, это слово проповеди или беседы с верующими людьми. И вот проповедь всегда слушали с большим вниманием. А батюшки у нас были хорошие проповедники.

Отец Олег Безруких служил в Томске; пожалуй, первый священник, у которого я начал исповедоваться с детских лет. И то, что он говорил мне в детстве, осталось со мной на всю жизнь. Простые люди, прихожане нашего храма, монахини, которые несли послушание в соборе... Была монахиня Евфалия, она была старшая по храму и весь порядок в храме соблюдала. И как-то к строгости она приучала и детей, которые были немногочисленны в храме. Но она умела правильно что-то подсказать и объяснить. Несмотря на то, что была строгой, она всегда вызывала большое уважение к себе той истовостью, с которой  входила в храм и исполняла свое послушание, готовила храм к богослужению, зажигала лампады, держала порядок в храме.

Еще была инокиня Надежда, бухгалтер в соборе. Семья у них была большая, по фамилии они  Губины. Они прошли и раскулачивание, и трудные военные годы. Она стала моим путеводителем по жизни. Она не просто вере учила, она своей жизнью больше свидетельствовала о вере. Это человек, который научил меня молиться, потому что с ней я начал исполнять келейное правило. Она прожила долго со своей сестрой, Татьяной Андреевной, которая была вдовицей; супруга у нее убили на войне, больше она замуж не выходила, была бездетна. Надежда дохаживала своих престарелых родителей, тоже замуж не выходила.

И вот две сестры жили вместе, посвятили себя тому, чтобы трудиться в храме Божием, и очень много пользы принесли и Церкви, и людям простотой и доступностью общения, любовью к людям, которую имели. Потому что в их доме находили приют люди, обездоленные не только обстоятельствами жизни, но и, может быть, попавшие в какие-то сложные жизненные ситуации. Они могли поддержать и словом, и проявить участие, сочувствие, и оказать какую-то материальную помощь. Но, наверное, дорог не обед, а привет, потому что приют в их доме находили все люди. Кого выслушают, кому дадут правильный совет. Просто выслушать – это немаловажно бывает в жизни. Напоят чаем, встретят как родного.

Это всегда вызывало удивление, а также ее прямота, с которой она могла говорить самые нелицеприятные вещи, но не с какой-то злобой, чтобы человека как-то унизить и оскорбить. Всегда у человека с правильными приоритетами, с чистой совестью какие-то вещи вызывают непонимание: «Что же он делает? Почему же он такое творит? Ведь так нельзя!» И всегда это ставилось в живое присутствие Божие: «Он не собирается на суд Божий, что ли? Он почему это делает?» Вот такой была у человека реакция на чьи-то не всегда правильные поступки. Прямота, честность, жизнь по совести – вот это всегда вызывало уважение, и этому учились.

В 80–90-е годы потихоньку эти люди ушли. Но я счастлив , что Господь судил мне быть с этими людьми. Собственно, мои ближайшие родственники: бабушка, крестный моих родителей Петр Павлович, – вот это уходящее поколение. Мне всегда нравилось его расспрашивать о том, как жили раньше. И я знаю своих родственников до четвертого поколения с обеих сторон: с отцовской и материнской линии. Совестливость людей, милость, простота – вот то, чему учились у этих людей, с которыми по жизни пришлось встретиться.

– Вы сказали про сочетание строгости и любви. Сейчас очень много дискуссий ведется на тему «Дети в церкви». Кто-то говорит о том, что (цитирую Евангелие: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им») не надо ограждать детскую активность во время богослужений. Естественно, речь идет о каких-то разумных ограничениях, но не более того. Но ведь ребенка не сделаешь более тихим, если он двух лет или двух с половиной. Кто-то говорит о том, что надо только к причастию с ним подойти. Если он громко радуется, например, факту каждения и кричит на весь храм: «Ой, батюшка кадит!» – тогда подходите только к причастию и сразу же уходите, чтобы он не нарушал этого благоговения. Как в ту пору решался этот вопрос? Я понимаю, что детей мало было, но Вы ведь и сейчас, как правящий архиерей, наверное, исходя отчасти из своего детского опыта, тоже даете какие-то благословения...

– Детей было немного в церкви. Наверное, это было больше исключение. В праздник, в воскресные дни старались детей причащать. Сейчас и дети немного изменились, и воспитывают их совсем по-другому. Поэтому самое главное, наверное, чтобы у ребенка не стерлись границы между дозволенностью, святостью и игрой. Потому что и поход в церковь, и происходящее в церкви ребенок не может отличить от игры. Иногда такое тоже случается. Как раз то, о чем Вы говорили: почему потом ребенок может уйти из церкви. Потому что закончились годы игры. И, оказывается, в детстве он это воспринимал как игру, не более.

Поэтому, наверное, здесь нелегкая задача, но все-таки какие-то дисциплинарные нормы приучают человека отличать игру от чего-то более серьезного. И неправда, что ребенок не может это понять, воспринять или что это может как-то его отпугнуть. Дети это понимают. И благоговейное отношение к походу в храм действительно для ребенка делается событием, которого он ждет, к которому он, может быть, даже и готовится в силу своего детского восприятия и возможностей. Вот в этом родители, конечно, должны стараться помочь своим детям. А к этому располагает и домашняя обстановка. Перед походом в храм, наверное, нужно собраться и помолиться. Может быть, посещение храма не такое частое, но для ребенка это будет событие, которого он ждет, он пойдет в церковь, он будет причащаться. И, естественно, он соответствующим образом будет себя вести в храме.

В каких-то случаях действительно, может быть, лучше подойти с ребенком просто к причастию. Дети разные, родители разные, и обстоятельства разные бывают. Но не стоит, наверное, все-таки поощрять то, что в храме иногда как бы на самотек все пускают, за своими детьми даже и не смотрят. Такая вот родительская невнимательность бывает. Дети начинают мешать окружающим, это вызывает определенный ропот, родителям делают замечания, начинаются какие-то взаимные обиды: моих детей не любят, какое-то особое отношение к детям требуется. На такую вседозволенность, когда детям все можно, не должны переходить. Это допускается в семейной жизни, когда детям все можно, а потом родители слезы проливают. И эта вседозволенность переходит на храм. А в храме все-таки тоже есть свои правила. Если это ребенок поймет с детства (так же, как и дома), то, наверное, от этого будет больше пользы. Это мое мнение.

–  Вы сказали про взаимные обиды. Сейчас, наверное, один из главных бичей церковной жизни, когда люди, просто не достигнув согласия по какому-то второстепенному или даже третьестепенному вопросу, внутри одного прихода или между приходами прекращают общение. И возникает такая жгучая нелюбовь, как будто Христос не нам сказал, что мы даже врагов должны любить. А уж тем более это свои по вере. А там просто какие-то разногласия по поводу того, условно говоря, с какой стороны от храма цветы посадить. Согласны ли Вы с тем, что есть такая проблема, что она остра сейчас? И как в пору Вашей церковной юности какие-то разногласия решались?

– Люди стали очень обидчивы и совершенно невосприимчивы к замечаниям, которые, в принципе, иногда являются безобидными. Люди просто разучились слышать друг друга. Эта проблема действительно существует. Поэтому возникает и обидчивость, которая из какого-то незначительного случая может перерасти в неприязнь, не прекращающуюся годами. «Как он посмел мне такое сказать? Почему он или она делает мне замечания?»

А ведь можно же просто услышать, по-разному сказать и по-разному воспринять то, что требуется. В пору своего детства и юношества я не видел такой проблемы на приходе, чтобы между людьми была такая неприязнь. Пожалуй, была взаимная поддержка. Может, условия, в которых существовала Церковь, какие-то внешние неблагоприятные факторы, наоборот, заставляли людей сблизиться, сдружиться. Всегда какие-то разногласия решались диалогом. В плане приходской жизни, например, решили что-то сделать – делается с общего совета. Вот такие-то работы подходят, такая нужда или необходимость есть, как мы это будем делать? Вот делали так. В определенных вопросах это годами сложенная традиция, всегда делали так и так, но можно еще вот так сделать, а еще вот это можно сделать. И вот как-то так, с общего совета и согласия. И опять же, такой обидчивости на замечания никогда не было. А уж насколько матушка Евфалия была строгая в храме! Она могла и отчитать, и одернуть, иногда очень резко. На нее никто не обижался, порядок был.

– А что же сейчас делать? Как нам этот вопрос решать? Потому что порядок порядком, а главное – вот эта какая-то тотальная нелюбовь христиан к христианам.

– Это надо в себе изживать, наверное. Каким образом? Наверное, каждый с себя должен начать, каждый знает свои недостатки, каждый исповедуется. Преподобный Амвросий советует своим современникам (люди все равно, наверное, во все времена одинаковые остаются): если не можешь иметь любви к человеку и испытываешь определенную неприязнь, то делай хотя бы дела любви, понуждай молиться за людей, которые кажутся тебе неприятелями, и потихоньку в тебе это чувство неприязни будет проходить. А потом – все мы больше нуждаемся в участии и сочувствии. А это можем требовать, начиная с себя. Надо услышать человека, ведь чаще всего агрессия проявляется у человека, обделенного вниманием, которого недолюбили, кому не хватало любви, заботы. Такие люди бывают иногда агрессивные. Как раз это те, кому я могу послужить и быть полезным. Человек тебя, может быть, кусает – ответь ему сочувствием, поздравь его в день рождения, о котором, может быть, никто не вспомнит дома, сделай человеку хорошее. И это действенные методы, помогающие человеку победить нелюбовь. Делай дела любви – и научишься любить.

– Еще хочу Вас спросить о любви к святым, о наших взаимоотношениях с ними. Получается, у Вас как минимум три небесных покровителя.

– В крещении было дано имя великомученика Димитрия Солунского, постриг я принимал с иноческой ступени с именем святителя патриарха Тихона, а в мантийном постриге (малая схима) было дано имя святителя Иннокентия, митрополита Московского.

– Как формируется вообще отношение православного христианина со своим небесным покровителем в идеале? Почитать святых ведь можно по-разному. Можно их почитать очень отстраненно: вот они где-то там, на небесах, а мы здесь. А можно ощущать их постоянное присутствие, можно призывать их на помощь в самых разных ситуациях, как возвышенных, так и совершенно бытовых, и стараться быть им друзьями, наверное.

– Святые и есть наши друзья. Мы стараемся приобретать друзей в своей жизни, но эти друзья уходят со временем, иногда через обстоятельства, а иногда бывает, что дружба через всю жизнь проходит. А вот святые – это такие друзья, которые не отнимаются ни временем, ни местом, они всегда рядом с нами. Особая связь у христиан с ними устанавливается тогда, когда человек носит чье-то имя, которое дается в крещении или в монашеском постриге. Но обычно обращаешься к жизни этого святого. И имя, и молитвенное обращение к нему как к самому близкому другу действительно приближают святого душевно, духовно. Мы обращаемся и утром, и вечером к ангелу-хранителю, потому что знаем, что он всегда рядом с нами. Так же и святые, наши небесные покровители, тоже рядом с нами каждый день, нужно к ним чаще обращаться, чаще прибегать к их молитвенной помощи не потому, что они возвышенные и отдаленные, где-то там были, а их близость особо чувствуется, когда к ним обращаешься как к друзьям. Мы же стараемся друг другу написать письмо, отправить сообщение. А почему не обращаться так к своим святым? Стараемся обращаться.

И утреннее молитвенное правило заканчивается обращением к святому, чье имя носишь, и к другим святым: «Молите Бога о нас». И так, через ежедневное к ним обращение, они приближаются к нам своей помощью. Причем человек берет из их жизни что-то для себя назидательное, потому что эти примеры всегда приложимы к нашей повседневной жизни. Они прожили земную жизнь, в тех же обстоятельствах находились, в тех же условиях. Иногда они близки нам по роду занятия или служения, которое мы исполняем. Поэтому как-то это всегда вдохновляет людей и в повседневной жизни.

– Если говорить о великомученике Димитрии Солунском,  о святителе Тихоне, патриархе, и о святителе Иннокентии Московском, то что от каждого Вы бы хотели взять для себя? Что в каждом из них Вам близко?

– Святой великомученик Димитрий, если, вспоминая его жизнь, говорить современным языком, был весьма перспективным человеком. Родоначальник знатного рода, много талантов, близок к правителю. Что человек ищет в этой жизни очень усиленно, добивается годами и ставит прямо лозунгом своей жизни?

– Успешность.

– Да, карьерный рост, достаток с избытком. Что еще от жизни надо? То, на что настраивает сейчас людей современная атмосфера, приоритет ценностей. А он выбирает мучиться за Христа, когда император идет в город для того, чтобы казнить христиан, в том числе и своего военачальника. Все, что имел, раздал нищим, и всю ту славу, которую имел, ни во что вменяет, потому что избирает меч и подклоняет под него главу свою. Для него нет в жизни ничего дороже Христа. То, о чем Господь говорит в Евангелии, в притчах: нашел купец драгоценную жемчужину и продает все, что имел, для того чтобы это сокровище приобрести, дорогое и ценное. Вот это тот пример, который дает великомученик Димитрий: приоритет ценностей в жизни, ничего нет дороже Христа.

Святители Иннокентий и Тихон жили в сравнительно недавнее время. Это не мученики древности, а люди, которые ходили по земле, на которой и мы живем. Более того, святитель Иннокентий был родом из Сибири, он родился в Иркутске. Что определило его миссионерское служение, когда поступает распоряжение епархиальному правящему архиерею о том, чтобы направить миссионеров в Америку? Этот жребий выпадает одному из клириков города, который под предлогом различных семейных обстоятельств отказывается, а святитель Иннокентий как бы и не собирался никуда ехать, но так Господь на сердце положил, что пошел и сам попросился в эту миссию. Это как бы начало его апостольского служения, когда он еще был женатым человеком, семейным священником.

Приход страшно бросить. Сейчас то же у современного духовенства: перевод священника с прихода на приход или перспектива поехать служить даже в село недалеко от города (даже не берем в расчет условия жизни духовенства того времени и современного, при всех наших коммуникациях, которые имеют современные люди) – это всегда столько вызывает возмущения в духовенстве! Как архиерей посмел побеспокоить, перевести с места на место! Здесь налаженный быт, ничего дороже этого, смотришь, и не было. А святитель отправляется в далекую Америку, непонятно куда. А итог его жизни – на смертном одре, уже будучи митрополитом Московским, просветившим ранее дикие народы, пройдя нелегкий жизненный путь в Якутии, на Алеутских островах, он просит не говорить пышных слов по его кончине, а сказать толкование на слова псалмопевца: «От Господа стопы человека исправляются». И всегда он этим словам следовал в своей жизни.

И вот это важно – увидеть Промысл Божий в своей жизни и строить свое служение так, куда и как направит Господь. Потому что иногда какие-то обстоятельства повергают нас в уныние, мы начинаем искать виноватых в своей жизни, в своих обстоятельствах кого-то винить, вместо того, чтобы смиренно сказать: «От Господа стопы человека исправляются. Буди, Господи, воля Твоя». Вот этому научиться в жизни очень трудно иногда бывает, трудно бывает смириться и принять волю Божию о себе. Это, наверное, немаловажно: то, чему учит святитель Иннокентий, и то, чему учит святитель Тихон, патриарх Всероссийский.

Сейчас обрушивается критика на Церковь, на служение Патриарха. Святитель Тихон вступает на свое великое служение после почти двухсотлетнего перерыва, когда не было патриаршества. Я не думаю, что предреволюционный период был легче нынешнего периода по смятению умов, падению нравов в людях. И святитель Тихон воспринимает свое служение, как некогда апостол Иеремия принимает свое пророческое служение. Там есть такой эпизод, когда Господь, посылая его к жестоковыйным людям, влагает в уста его свиток, который предлагает съесть. А в свитке написано: «Жалость, горе, страдания и болезнь». И пророк съедает этот свиток. Плач, стенание и горе – святитель свое служение воспринял именно так. И действительно, мы знаем, каким было его служение, что это не почет и слава, а достаточно великое, но и горькое, нелегкое служение.

Поэтому и свое служение воспринимаешь иногда не как славу и почет, которые часто сопрягают с архиерейским саном, с архиерейской службой. В этом стараются обвинить архиереев, а это достаточно нелегкое служение для самого архиерея. И у священника тоже. Воспринять это именно как волю Божию о себе, не как то, что будут петь тебе: «Осанна». Наверное, чаще будешь слышать: «Распни»; «Да будет распят». Это реалии нашей современности, к сожалению.

– Вы с 2012 года в архиерейском сане.

– Да, пять лет прошло.

– И совсем молодая епархия Вам досталась (в том смысле, что новообразованная). Верно?

– Да.

– Мариинская и Юргинская. Правда, места знакомые, все-таки Сибирь, но дело в том, что даже относительно Екатеринбурга есть такие представления (не только у иностранцев, а и у жителей Москвы), что у нас тут белые медведи по улицам ходят. Вот точно так же я не могу себе представить, как там у вас, в Сибири…

– Так же, как у вас на Урале. Немного подальше, два часа на самолете – и вы оказываетесь в Западной Сибири. Западная Сибирь немножко раньше начинается, с Тюменской области. Регион интересный, он вовсе не страшный… Есть Западная, Восточная Сибирь, есть Забайкалье – это порой ничего людям не говорит иногда. Если для них Сибирь – это где-то далеко и где всегда холодно. Вот такие представления.

Вспоминается 1988 год, когда проходили торжества по поводу 1000-летия Крещения Руси, и это вызвало переворот в жизни Церкви, жизни общества. Это отчасти детское воспоминание, мне было 14 лет. Проходили торжества по всей Новосибирской епархии, в которую входила Томская область. И в Томске совершалась служба, где был митрополит Гедеон вместе с высоким гостем, митрополитом Кипрским Макарием. И вот они служили в Сибири, впервые такой высокий гость посетил Сибирский регион: Новосибирск, Томск, Красноярск. И в проповеди, обращенной к верующим, владыка Макарий рассказывает: «Когда я отправлялся в Сибирь, было представление, что я здесь замерзну». Но торжества проходили в июле-августе, было тепло. А еще больше было тепла людей; с какой любовью его принимали в Сибири! Это было его представление о Сибири, и оно переменилось, когда человек посетил ее.

Место не удаляет человека от Бога. В Сибири люди очень добрые, очень искренние, открытые. И такие же были религиозные православные храмовые общины, которые сформировались и в годы гонений. Потому что, если где-то в России храмы сохранялись традиционно (в селах все-таки меньше было закрыто), то в Сибири практически все было разрушено. И многие приходы начинали свое бытие на пустом месте: ни храма, ни молитвенного помещения. Таким было начало 90-х годов, когда первое разукрупнение епархии было по областному признаку, и у людей еще тогда было большое желание, чтобы было как можно больше храмов, чтобы в каждом городе был свой храм. И не один. Мы знаем, как начали строиться и открываться храмы, старые реставрироваться, какой приток народа был в Церковь. И потом настал такой период, когда немножечко это стало идти на спад. Когда стали доступны храмы, когда столько возможностей появилось у людей вести духовную жизнь, вдруг мы видим уже некое охлаждение.

– Сибирь ассоциируется еще и со ссыльнокаторжными; наверняка и сейчас там немало тюрем, в том числе и на территории вашей епархии.

– На территории моей епархии находится двенадцать таких учреждений, особенно это окрестности Мариинска.

– А Мариинск – это кафедральный город, получается?

– Да, первый кафедральный город, но административный центр у нас находится в Юрге. Одним из приоритетных служений в нашей епархии является тюремное служение. Во всех учреждениях у нас имеются тюремные храмы, эти учреждения регулярно посещаются священнослужителями, которые окормляют эти тюрьмы. Сложились добрые отношения за долгие годы, эта деятельность была начата еще до меня, и было особое внимание обращено на эти учреждения. Большей частью они сосредоточились на севере Кемеровской области, но для нашей епархии, с ее образованием, это стало одним из приоритетных направлений деятельности. Сам я иногда совершаю богослужения, встречаюсь с осужденными в этих тюрьмах, ведется ряд социальных проектов среди заключенных. Это помощь при выходе из тюрьмы, помощь в адаптации к нормальным условиям жизни. Есть и женские тюрьмы. Это помощь матерям, противоабортная деятельность, которая ведется и среди заключенных, и поддержка, которую мы стараемся по возможности оказать женщинам, ставшим матерями в этих местах заключений, и по их выходе из тюрьмы. Могли бы, может быть, и больше делать.

– Еще в данной ситуации, наверное, надо много людей, которые загорелись бы, ведь не один же батюшка будет этим заниматься. То есть нужны какие-то единомышленники, те, кто тоже хочет помогать.

– У нас есть и миряне, которые участвуют в этой деятельности, это социальные работники. Нужно отдать должное патриаршему Отделу по социальному служению, который дает возможность участия в вебинарах (это и семинары, которые проводятся, и консультационная деятельность), что дает возможность и на местах проводить эту деятельность, и реализовывать этот опыт у себя, применительно к нашим условиям и нашим возможностям. Поэтому такие отзывчивые люди находятся. И, пожалуй, в нашей епархии работа ведется  неравнодушными людьми, то есть не просто назначенными или принятыми на должность, а теми, которые действительно этим горят и желают этим заниматься. Поэтому ряд проектов удается реализовать. И я могу смело сказать о том, что этой деятельностью занимаются люди неравнодушные и не посторонние.

Ведущая Светлана Ладина

Записала Елена Кузоро