Свет невечерний. Без страха Божия. Проповедь архимандрита Саввы (Мажуко)

Есть одна тема в нашей церковной публицистике, богословских дискуссиях, о которой крайне сложно говорить именно сейчас, в наше время, потому что это, оказывается, требует невероятных усилий, новых слов. Прежние разговоры, прежние слова уже не действуют, мы перестали быть к ним восприимчивы. Что это за тема? Я сейчас говорю о страхе Божием. Не модный разговор, совершенно непонятный, как показывает опыт, для большого количества молодых (и не только молодых) христиан.

Что такое страх Божий, о котором говорят святые отцы? Зачем мы должны о нем вспоминать? Не является ли это признаком какой-то богословской безграмотности? И как это вообще касается нашей современной жизни? Не должны ли мы вообще эту тему забыть?

Однажды замечательный ученый Сергей Сергеевич Аверинцев на одной из богословских конференций, которая была посвящена страху Божиему, после долгого молчания вдруг сказал: «О страхе Божием надо говорить со страхом Божиим». Эта фраза запомнилась многим присутствующим богословам, философам, гуманитариям, которые после долгих и длинных докладов вдруг по-настоящему задумались над тем, что это такое.

У нас эта тема несколько скомпрометировала себя, потому что некоторые публицисты прошлого или даже толкователи, интерпретаторы нашего времени отождествили страх Божий с полицейской дубинкой, если хотите; то есть с угрозой наказания, с ужасом перед неотвратимой карой Божией. Но мне кажется, они совсем не понимают, о чем говорят. Как и не понимают, о чем говорят, те люди, которые пытаются списать этот вопрос, эту тему в утиль, объяснив тем, что мы сейчас – люди продвинутые, просвещенные, знаем, откуда что взялось, кем написано, поэтому не надо говорить об этом ничего.

Об этом действительно сложно говорить. Если мы пойдем путем теоретизирования – ничего не будет. Но я попытаюсь говорить, имея перед глазами образ тех людей, лица которых были отмечены страхом Божиим. Потому что страх Божий – это живой человеческий опыт, опыт благоговения; уверен, что именно он лежит в основании религиозной жизни. Там, где его нет, имеет место своего рода религиозная невменяемость. Это горький вывод, к которому я совсем недавно пришел, общаясь с некоторыми богословами, молодыми, продвинутыми, но, как мне кажется, не имеющими страха Божия. Наверное, эта фраза должна была прозвучать в устах обскуранта, мракобеса от религии. Ведь кто так сейчас говорит: «не имеет страха Божия»? Кто это может определить? А зачем иметь страх Божий? Что это такое? Что такое благоговение?

У меня перед глазами образ многих людей, которых я почитаю, люблю. Среди них и живые, и умершие. Например, образ моего замечательного друга, схимника Макария, который давно уже умер. Это был удивительный старичок, полуграмотный, но живший удивительным трепетом по отношению к святыне. Каждое утро перед братским молебном  он стоял у дверей храма, пока послушник открывал церковь. Иногда он приходил без четверти пять утра, стоял у храма, мерз, чтобы зайти в церковь первым.

Казалось бы, зачем это нужно? Что это дает? Но ему важно было зайти в тихий, молчаливый храм, увидеть зажженные в тишине лампадки. Только было слышно, как он подходит к каждой иконочке, целует ее и шепчет: «Прости». Стоишь в церкви и слышишь этот шепот. Шепот от избытка чувств, от избытка сердца.

Я вижу молодых богословов, которые стесняются целовать иконы. Я вижу молодых священников, которые небрежно относятся к святой воде, например, к просфоре, к Причастию. Это все оправдывается тем, что человек очень хорошо образован, знает, откуда взялись просфоры, какое значение имеют иконы, откуда взялся тот или иной иконографический сюжет. Но, мне кажется, умножение информации не делает человека богословом и даже христианином.

Даже если вы не обладаете изобилием этих сведений и не знаете древних языков, само внутреннее развитие, которое проходит в русле страха Божия, делает человека преподобным, близким к Богу. Именно путь благоговения, путь страха Божия. Потому что страх Божий – это не ужас перед карой. Мне кажется, это очень сложное состояние; если хотите, это жизненная позиция, когда ты просто находишься в изумлении перед святыней, живешь с чувством присутствия Бога в твоей жизни. Ты не можешь просто подойти к иконе как к экспонату музея или некоторому церковному атрибуту. Нет. Икону нельзя просто брать руками, ее нужно подъять; икону не целуют, к ней прикладываются.

Когда мы говорим о Священном Писании, когда держим в руках священный текст – это нечто, что вызывает в человеке, живущем страхом Божиим, порыв благоговейного преклонения перед этой святыней. Схимник Макарий целовал книги, которые он читал. У нас в монастыре читается Неусыпаемая Псалтирь, так вот, схимник целовал Псалтирь. Помню, привезли какую-то ваточку с мироточивой иконы – для него это было великой святыней.

Перед глазами другой человек – мой друг (слава Богу, живой). Он почти мой ровесник, недавно пришел в Церковь, но я вижу в его глазах настоящий страх Божий, чувство святыни, которое, как мне кажется, отражается и в глазах, и в лицах тех людей, что общаются с этим человеком. Он мало говорит, не речист, не продвинут богословски, но его взгляд, его лицо, походка, манера поведения в церкви (и даже на работе), отношение к святыне, к священному тексту, к иконам проповедуют больше, лучше, сильнее, эффективнее, чем любые речи самых продвинутых богословов. Потому что у этого человека в глазах есть страх Божий, трепет перед святыней. Трепет не ужаса от кары Божества – ошибка так понимать страх Божий, а трепет любви, трепет восторга, удивления.

Страх Божий – это жизненная позиция, это особый тип мировоззрения, благоговейного отношения к святыне. Причем это благоговение обращается не только к священным предметам, но к людям. Потому что страх Божий – это еще и стиль отношений с ближними, стиль отношения к растениям, если хотите. Даже с кошками, между прочим, можно обращаться со страхом Божиим. Это удивительный трепет и благоговение перед всем живым, перед всем Божиим творением, не только перед Богом.

И, мне кажется, на таких людях держится мир; именно они являются ядром нашей Церкви. На таких благоговейных, восхищенных, взволнованных молитвенниках держится все. Они – самое настоящее сокровище нашей Церкви. А если этот человек еще и богослов, если он еще и хорошо образован – это просто апостол, настоящая находка.

Поэтому как бы мы ни были продвинуты, развиты, проинформированы, все-таки эта мода, этот соблазн со временем уйдут или, может быть, будут преодолены как детская болезнь. Церковь всегда жила и будет жить молитвой благоговейных. И путь страха Божия  и есть путь подлинной религии.

Записала Нина Кирсанова