Родное слово. Священник Александр Сахненко отвечает на вопросы

– Сложно во взрослом возрасте сделать первые шаги к воцерковлению, впервые прийти на исповедь и рассказать о себе все самое ужасное и гадкое незнакомому человеку. Как это сделать? Как преодолеть эту сложность и прийти на исповедь?

– Да, это неминуемый шаг, потому что начинать надо с исповеди. Прежде всего стоит сказать, что это такое и зачем это нужно. Есть люди, которые не представляют себе самого смысла исповеди. Это видно в том числе и по тому, как они исповедуются. Даже среди очень воцерковленных людей есть такие, которые подходят и говорят: «Батюшка, я согрешил». Батюшке не очень интересно, как ты согрешил, у него есть свои грехи.

Дело в том, что исповедь – это таинство, в котором человеку прощаются совершенные им грехи только при условии горячего желания человека их больше не совершать и при условии его раскаяния в том, что он сделал. Еще Христос говорит Своим ученикам: все грехи, которые вы на земле людям завяжете (это символический образ мешочка с грехами), останутся завязанными, а все, что развяжете, – развяжутся. То есть на небо человек с собой эту гадость и ужас не унесет.

Исповедь – это фактически щетка для души, стиральная машина. Мы очень часто стираем свою одежду, и не принято в обществе появляться в грязной одежде. А про душу мы забываем. Порой десятилетиями таскаем ее за собой с серьезным видом, что все у нас нормально.

– Некоторые ходят к психологам.

– Однажды мне мужчина сказал: «Я могу носить одежду, не стирая, очень долго. Она чистая, я не пачкаюсь». И мне пришлось ему напомнить о не очень приятном моменте. Я согласился, что внешне одежда может быть чистой, но запах-то будет.

Психолог тоже работает с душой человека. Но основа психологии все-таки немного в другом. В том-то и дело, что работа с душой – это отдельная ниша, которая отличается от работы с духом. Если специалист по душе – это психолог, то священников правильно было бы назвать пневматологами, потому что «пневматос» с греческого – «дух».

Дух, как спорят богословы, – это либо часть души, либо отдельная часть, которая отвечает за взаимоотношения с Богом. Есть вопросы душевной болезни, душевного расстройства, душевного консультирования. А есть вопросы духовной жизни. И Церковь касается вопросов духовной жизни. Поэтому не стоит надеяться, что сэкономишь, если не будешь платить психологу, а лучше пойдешь выговориться к батюшке. Это так не работает.

Во-первых, потому, что исповедь – это не долгая терапия. В своем стандартном виде исповедь не должна длиться больше пары минут. Когда человек увлекается и начинает много разговаривать со священником, это превращается в исповедальную беседу, что допустимо, но точно не тогда, когда вас ждет сзади шестьдесят человек. Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого.

Тем более беседа будет скомканной, батюшка будет отвлекаться, и толковой беседы не получится. Для того чтобы подробно поговорить со священником, вовсе необязательно исповедоваться. Достаточно попросить его назначить вам встречу и подойти после какой-то службы или перед ней. Или встретиться в отдельное время, может быть, вообще в другом месте: не в храме, а в семинарии или в часовне, где батюшка совершает акафисты. И тогда можно поговорить с ним о жизни, о делах, о работе. Но если это связано с исповедью и нужна исповедальная беседа, то точно не тогда, когда вокруг полно людей и все тебя слышат.

Это и так немного смущает людей. Одно дело, у католиков есть специальная будочка, ты там спрятался – и тебя никто не видит. Для особо смущающихся повторю: всегда можно договориться со священником и прийти в храм тогда, когда вас никто не будет слышать, потому что в традиции такое есть. Ваша беседа будет более спокойной, и сам процесс исповеди не будет смущать вас.

Люди ко всему привыкают. Нельзя сказать, что в православных храмах нет такой традиции. Есть отдельные храмы (например, нижние или боковые), отдельные исповедальни, какие-то архитектурно выделенные закрома или ширмочки. Это все зависит от традиции конкретного прихода. Здесь спрос рождает предложение. Если бы у людей было горячее желание как-то укрыться от посторонних, я думаю, настоятель храма решил бы этот вопрос. Но в этом есть что-то раннехристианское, потому что первые христиане исповедовались толпой: они громко, вслух называли свои грехи, не прислушиваясь к тому, что говорит другой. И поэтому особо прятаться или разговаривать тет-а-тет было просто не нужно.

Сейчас время поменялось, общие исповеди у нас не проводятся. Так мы называем только исповедь, перед которой мы напоминаем людям массу грехов, которые они забыли. Благодаря этому человек как бы сокращает свою исповедь, убирая оттуда общеизвестные грехи. Представьте себе, сколько понадобится времени, если сто человек придут на исповедь и каждый назовет следующие грехи (вряд ли найдутся люди, у которых их нет): невнимательность на молитве, пристрастие к еде, леность к чтению Священного Писания, отвлечение в храме на разговоры и так далее.

Если взять такие грехи, которые применимы к каждому практически в любой момент его жизни, и умножить их на двадцать, то время на их произнесение получится немалое, и это будет мучить и исповедующего, и исповедников. Поэтому общая исповедь, которую мы имеем в некоторых храмах, призвана сократить время на называние общепринятых грехов и оставляет человеку время на то, чтобы он сказал о каких-то своих специфических грехах и страстях.

Как происходит сама исповедь? В православных храмах стоят аналои – специальные наклонные столики, на которых располагаются два главных символа христианства: крест и Евангелие. Бог так возлюбил человеческий род, что отдал Сына Своего Единородного на страшную смерть на кресте. Крест – это знак любви. Источник любви, сама высшая любовь ждет нас, Христос как бы зовет нас к Себе в объятия: «Тебе плохо? Ты переживаешь? Пойдем, Я сделаю так, что тебе будет лучше».

А слева лежит Евангелие – самая настоящая книга, в которой написаны словеса Божественные, описывающие, как Спаситель пришел на землю, чему Он нас научил, какой путь к спасению указал. Крест символизирует Его дела, в Евангелии есть Его слова. И христианин, после того как назвал все грехи и получил разрешение от священника, обязательно целует эти два главных предмета, запечатлевая свое горячее желание измениться, стремиться ко Христу.

У аналоя исповедующегося ждет священник. Это отдельная тема. А почему не ангел? Приходил бы ангел с неба и отпускал человеку грех. Это было бы, во-первых, красиво, во-вторых, очень необычно, в-третьих, страшно. Но, мне кажется, ангелы рвали бы на себе волосы после первой же исповеди. Они бы говорили: «Как вы, люди, за которых Спаситель вынужден был прийти на землю, ходить между вами, страдать и мучиться, умереть, позволяете так себя вести?»

Что-то есть в том, что священник сам человек и сам грешен. И он может не столько поразиться, сколько понять человека согрешающего. Более того, он, как тот, кто сам в этом уже более-менее разобрался, может по своему опыту и человеку подсказать, как ему избавиться от греха.

Мы упоминали уже психологов. Психолог – не волшебник, и он не может дать человеку таблетку, чтобы разрешить его проблему, простить за него, он может только подвигнуть человека к тому, чтобы тот сам принял решение. Так и тут: священник не является стороной, которая принимает эти грехи. Он не сидит как сборщик стеклотары и не принимает радостно от нас мешки с нашим грязным бельем. Это дело не ему поручено, ему поручено лишь отпустить грехи человека. То есть он эту тару берет и помогает донести к Богу.

На аналое лежит священное изображение креста, и человек должен обращаться к Богу. Он говорит: «Господи Иисусе Христе, я к Тебе пришел, Ты меня прости». А священник стоит сбоку, и этим подчеркивается, что священнику человек не кается. Поэтому не надо начинать свою исповедь со слов: «Батюшка, я тут хочу рассказать…» Это неправильно. Не батюшка слушает про твои грехи, а Сам Господь Бог видит тебя.

Но священник действительно стоит в стороне. Он слушает, как немой свидетель, и его задача на исповеди (и это парадоксально) – молчать, а потом прочитать молитву. Или не прочитать, если он примет такое решение. Многие люди обижаются на священника: «Я столько грехов написал, а он ничего не сказал! Как так? Плохой батюшка, пойду к другому».

– Действительно, ты ожидаешь какой-то реакции, ждешь, что тебе скажут…

– Похвалят или поругают?

– Иногда батюшка уточняет какие-то вещи.

– Я соглашусь с Вами. Потому что у людей порой есть такое желание – скрыть свой грех, и совершенно непонятно, что человек имеет в виду. Можно сказать так: «Крал». Я понимаю, что это грех воровства. Но под этим скрываются совершенно разные вещи. Что значит «крал»? Увидел, что тебе сдачу дали больше, и не вернул? Крал, когда унес с работы пачку бумаги? Или крал, когда подписал документы и у государства своровал семьсот миллионов? Это все «крал».

– Что в таких случаях говорить?

– Более-менее конкретно говорить. Например: «Украл пачку бумаги с работы». Потому что есть серьезная разница между этим грехом и государственным преступлением. Или «обманул». Одно дело, в дружеской беседе рассказал о том, как ты покорял Эверест, и другое дело, когда тебя спрашивали представители власти, видел ли ты преступника, а ты сказал, что не видел. Уровень греха совершенно разный.

Мы сейчас скажем, как человек должен готовиться и что он должен говорить. Но самое главное, что мы подсознательно ждем, как нас оценят, что нам скажут. Мы читаем грехи с листочка, а сами посматриваем, как там батюшка, хмурится или нет.

А если батюшка хмурится, скорее всего, с вами это вообще никак не связано. Может, он что-то свое вспомнил или о своем грехе подумал. Потому что удивить священника крайне сложно, грехи одни и те же, ничего нового не придумали. Две тысячи лет назад делали вещи и похуже, чем делают сейчас. Всему, чем можно священника удивить, он удивляется на своей первой исповеди, вторая его уже не удивит. И у него не стоит задача оценить каждый ваш грех и как-то его прокомментировать.

Да, мы привыкаем порой к этому. Одно время были такие священники, когда не было большого количества семинарий, усиленной пастырской практики. Они думали, что обязаны комментировать слова исповедника. Но это не совсем этично и вообще необязательно. Задача священника – выслушать ваши грехи и принять решение, как власть имеющему от Самого Христа, развязать вам этот мешочек с грехами или завязать. От чего это зависит? От степени грехов?

– От степени раскаяния.

– Можно прийти и сказать, что украл в пять лет конфетку. И у тебя ни один мускул на лице не дрогнул, потому что ты и еще раз украл бы.

– Откуда берутся слезы?

– Этот вопрос самый интересный. Есть святые отцы, учители церковные, современные проповедники, которые считают, что исповедь ненастоящая, если нет слез. Мы привыкаем к тому, что многие говорят: надо исповедоваться как можно чаще. Есть люди, которые каждый день стирают белье. Что с ним потом происходит?

– Выгорание…

– Да, рисунок сотрется. То же самое и здесь. Когда мы привыкаем постоянно бегать на исповедь, мы не выжмем из себя слезы. Да и стыдиться ничего не будем, а будем механически называть, что было сделано. «Прости меня за это, отче, я больше так не буду, я хочу причаститься».

Исповедь – это изменение сознания, перемена ума. Когда ты приходишь и говоришь: «Господи, какой я страшный человек, я позволял себе так делать. Но я не хочу этого, я не буду больше никогда так делать». И вот это будет исповедью. Даже если через день ты повторишь то же самое, это будет поводом для новой исповеди. Но это никак не касается искренности твоего чувства раскаяния.

– Но он же крест целовал и Евангелие…

– Запечатлевая этим, что искренне желает следовать пути Христову и будет стараться Его не подводить. Не может с вас ни священник, ни Церковь взять обещание, что вы больше никогда не сделаете этого греха. Потому что все мы люди и понимаем, что это невозможно. Есть какие-то страшные вещи, как предательство, убийство ребенка в своем чреве, про что действительно можно воскликнуть, что никогда больше не будешь так делать. А если вы алкоголик, попробуйте сказать, что никогда больше не будете пить. Зачем разбрасываться такими словами, если не уверены в этом?

Да, многие люди удивляются: «Получается, что я туда постоянно должен бегать? Может, тогда не ходить на исповедь?» Незнайка тоже возмущался, что ему нужно вечером раздеваться перед сном, чтобы утром опять одеваться. Зачем? Можно же спать в одежде.

Исповедь – это удивительная возможность начать свою жизнь с нуля, с чистого листа. Прийти ко Христу и после того, как священник кладет на тебя символ Божественной благодати – епитрахиль, читает разрешительную молитву, уйти от аналоя святым. Правда, каждый шаг от аналоя приближает нас к новому греху. И мы можем прямо здесь, в очереди ко Причастию, например, нахамить, осудить, подтолкнуть кого-то, возомнить о себе что-то такое, что заново придется бежать на исповедь. И это неправильно.

Конечно, когда мы сделали генеральную уборку дома, пыль все равно осядет, но мы не будем ее постоянно вытирать. Мы дозволяем определенной степени грязи быть на нас, иначе худо будет в любом случае. Поэтому все истории «я забыла грешок и снова встала в очередь» – это не то. Исповедь – это про реальное изменение жизни.

У нас часто говорится, что без исповеди нельзя подходить к Причастию. Конечно, мы хотим подходить к Причастию как можно более чистыми и святыми. Но это разные таинства. И если мы будем подходить к исповеди, не задумываясь о ее сути, и повторять с листочка выписанные из чужой книги грехи, а в душе у нас ничего не поменяется, будет только горше от такой исповеди. Уж лучше подойти к священнику и сказать: «Батюшка, нет покаянных слов, не вижу я в себе грехов. Как мне быть?» И он поможет вам поковыряться в себе. Потому что это тоже духовный недуг, когда человек не видит своих грехов.

Вы думаете, он один такой? Есть невоцерковленные люди, которые хотят под конец жизни исповедаться, и им чрезвычайно тяжело. Как правило, приходишь к ним домой как священник, а они говорят: «Ну, не знаю, в чем каяться. Жила хорошо, никого не обижала, ничего плохого не делала». Настолько человеку пелена закрыла окно в мир грядущий, что он не думает, что это грязь, а думает, что это просто ночь. У него нет восприятия мира, он не видит своих грехов, не заглядывает внутрь себя. У меня бывали такие случаи, когда я разводил руками и не знал, что делать. Потому что человек не готов каяться. «Врала?» – «Нет». «Обижала?» – «Нет». «Завидовала?» – «Нет». Но про свои положительные стороны готова рассказывать вечно.

И мы с этим сталкиваемся, когда человек приходит в храм и начинает: «Я согрешил, но это потому, что я был в компании и меня сманили»; «Я осудила, но потому, что соседка позвонила, и мне пришлось это сделать».

– А как правильно говорить?

– Ты говоришь о себе. Святые отцы и учители Церкви нам советуют быть на исповеди для себя как прокурор на суде. Ты должен не адвокатом быть себе, скрывая грехи за какими-то формулировками или придумывая себе оправдание, а называть их с такой уверенностью, так обличать себя, чтобы стыдно было. Если здесь, на земле, мы выдернем из себя эти страшные сорняки, то у нас в ином мире их уже не будет. Господь дает нам возможность расстаться с этими грехами здесь. И человек, приступая к таинству Исповеди, каждый раз с чистого листа начинает свои отношения с Богом.

– Когда человек, будучи взрослым, впервые приходит на исповедь, он не все свои грехи может вспомнить и начинает рассказывать обо всей своей жизни. Это так называемая генеральная исповедь, и к ней, наверное, нужно возвращаться не один, а несколько раз.

– Все правильно, но стартовать нужно с нее. Когда человек говорит, что хочет исповедаться, естественно, он не может начать с тех грехов, которые накопились в душе за последнюю неделю. Это разные уровни уборки: когда ты не убирал квартиру неделю или ни разу не убирал ее.

Когда человек приходит и говорит, что ни разу не исповедовался, ему нужна подготовка. Он должен взять тетрадь и подумать над тем, какие он совершал грехи с самого детства. Порой человек говорит: «Ну, какие грехи в детстве? Мы все были невинные ангелочки». – «Да? Невинные ангелочки? Маму с папой всегда слушались, тайком ничего не делали, деньги из кошелька не воровали, животных не обижали, консервные банки им к хвостам не привязывали, у жучков-паучков лапки не отрывали, ящериц не убивали?»

Если там начать копаться, то грехов будет невиданное количество. Но самое главное, чтобы у человека было раскаяние в этом, чтобы он рассказывал это не улыбаясь, а сопереживая самому себе. Чтобы понимал, что это история его гибели. Вместо того чтобы в детстве слово Божие читать и делать добрые дела, он творил вот такие вещи. И мы понимаем, что это все тяжело вспомнить. А уж тем более когда человек дойдет до юности и молодости, до буйного расцвета всего, что только можно было и что нельзя, о чем и вспоминать порой стыдно, и думать не хочется.

Но самое страшное, что человек может сделать, – это забыть об этом, как будто этого и не было. Уж лучше это поднять и навсегда вырезать через исповедь, чем думать, что ты это вырезал, а на деле под стеклышко положил и сатане передал: «Буду умирать, покажешь Господу, какой я молодец». Господь знает все наши грехи. Мы Его не удивлять приходим, а каяться в том, что Он и так знает. Именно это чувство раскаяния и делает нас другими.

Мы живы, пока готовы меняться. Но как только разрешим себе грех: «Я вот такой, принимайте меня таким, какой я есть», то пора бить тревогу. Значит, духовная жизнь остановилась, и мы разрешили себе грешить, встали на путь сатаны, стали считать себя самодостаточными, самодовольными, высшими, наилучшими, гордыня затмила глаза.

Когда мы говорим о генеральной исповеди, это очевидно, что она должна проходить отдельно, батюшку о ней нужно предупредить, к ней нужно готовиться. Неправильно впервые подходить на исповедь в день Пасхи, в день престольного праздника, утром перед Причастием, за минуты до того, как вынесут Чашу. Вообще неправильно исповедоваться во время службы.

Исповедоваться нужно отдельно: либо до службы, либо после вечерней службы. Мы просто постоянно экономим свое время, нам так жалко его для Бога, что мы во время службы нырнули к исповеди, отстояли очередь и ни единого слова из литургии не услышали. Ни чтения, которое полагалось на этот день, ни Божественных словес, зашифрованных в наших текстах служб, ни проповеди священника. Мы подошли к исповеди с возгласом «Благословенно Царство…» и до выноса Чаши ничего не слышали.

Это неправильно, эти вещи надо разделять. Бегом все набрать в одну кассу – это понятное желание для бывшего гражданина Советского Союза, но пора перестраиваться. С Божественным так играть нельзя. Исповедь должна быть отдельно, а Причастие должно быть отдельным и самодостаточным таинством, о котором мы еще не раз поговорим.

– Иногда наблюдаешь, что люди читают по записочкам свои грехи, а некоторые просто передают записку батюшке, он ее читает и разрывает.

– Это бытовые вещи. Бывает такая история, что человек отдает священнику читать записку только для того, чтобы не читать самому, ему стыдно. Это неправильно. Есть священники, которые говорят: читай сам. В храме может быть немного темновато, бабушка может плохо видеть, ребенок может слабо читать, и тогда, скорее всего, батюшка отберет записку и прочитает ее сам. Это не так принципиально.

Но соглашусь со словами одного священника, которые меня в свое время очень поразили. Я так готовился к исповеди, все писал с запятыми, восклицательными знаками, выделял разноцветными ручками, а он прямо перед исповедью забрал это у меня, порвал и сказал: а вот теперь исповедуйся. Я не знал, что сказать. Потому что все было написано там: красиво, пронумеровано, со ссылками, но в сердце ничего не было. А настоящая исповедь должна идти от сердца.

Да, бумага – это неплохо, потому что мы нервничаем, суетимся, что-то забываем. Но она должна быть шпаргалкой, наброском, а не целым эссе, которое батюшка должен сам читать. Это все-таки исповедь человека, поэтому исходить она должна от него.

– А тайна исповеди соблюдается? Не бывает ли так, что вы собираетесь где-нибудь за чаем и начинаете говорить об этом?

– Это строго запрещено. За это священник может получить запрет в священнослужении. Тайна исповеди охраняется и нашим законом, ее не могут обойти даже Следственный комитет или Федеральная служба безопасности (это прописано в нашем законодательстве).

Но здесь нужно различать такие вещи. Если это было сказано просто в беседе со священником: «Батюшка, я убил человека и хочу исповедоваться», – это не исповедь. Исповедь – это когда священник стоит в епитрахили и поручах перед аналоем, предваряет и завершает исповедь молитвой. Все, что сказано в пределах исповеди священнику под епитрахилью, останется между человеком и священником. Это непреложное правило. И если вы видите, что оно нарушается, вам необходимо немедленно сообщить об этом настоятелю храма, благочинному и правящему архиерею при исполнении. В отношении этого священника будут приняты меры.

– Когда священник узнает много чего нехорошего о человеке, как потом складываются с ним отношения?

– Там действует Божественная благодать. Меня самого, когда я только был рукоположен, этот вопрос очень сильно интересовал. Не могу говорить за всех, скажу за себя. Когда я возвращаюсь после исповеди в алтарь, я не помню уже ничего из того, что мне сказали. Господь каким-то образом покрывает чужие немощи. Ты больше помнишь и думаешь о своих грехах во время исповеди и переживаешь, как тебе потом каяться и исправляться, видя, как люди порой глубже и искреннее тебя исповедуются.

Это нам по-земному кажется: не пойду к этому батюшке, он обо мне плохо подумает, потом руки мне не подаст, со мной общаться не будет. Господь всегда выше этого. Как-то Господь нас терпит, на земле держит. Нам, наоборот, хочется скорее узнать, что батюшка скажет. И зачастую мы не просто боимся его расстроить, а очень хотим, чтобы он решил за нас, надо ли нам продавать квартиру, поступать в институт. Такие отношения возможны, если священник называется духовным отцом. Но это отдельная тема.

Как правило, это больше возможно в монашестве. От обычного священника, у которого вы постоянно исповедуетесь, не стоит требовать полного руководства вами и мучить его такими вопросами. Господь ценит нашу свободу, решение всегда принимать вам.

Ведущая Инесса Титова

Записала Елена Кузоро